Михаил Юрьев - Третья Империя
Эта весьма странная, на наш взгляд, ситуация — когда государство даже в теории не считает своей главной целью сделать так, чтобы люди жили лучше, — имеет корни в том, что русская цивилизация вовсе не основана на гуманизме в отличие от нашей. Это не означает, естественно, что она какая-то человеконенавистническая, но она не рассматривает человека как цель и мерило всего и не считает человеческую жизнь главной ценностью. Таковыми для них являются ценности духовные — вера, любовь и справедливость. Мы тоже их разделяем, но нам весьма непривычно, когда они стоят несоизмеримо выше земных человеческих ценностей. Кстати, такое отношение не есть изобретение нынешней Третьей Российской Империи: так было в России всегда, и если в какие-то периоды гуманизм и провозглашался краеугольным камнем, то надолго это не удерживалось (последний такой период имел место в последнем десятилетии прошлого — первом десятилетии нынешнего века). Это и есть точка расхождения восточной и западной христианских цивилизаций — когда начиная с Ренессанса и Реформации на Западе начал завоевывать позиции гуманизм, а на Востоке — нет. А до того, века до пятнадцатого-шестнадцатого, особой разницы между ними не было, хотя раскол Церкви на католическую и православную оформился в XI веке, а реально произошел даже раньше.
Именно отсутствие гуманизма имеют в виду русские, когда говорят о гораздо большей духовности своей цивилизации по сравнению с западной, а теперь с нашей: не то, что мы не признаем духовные ценности — мы их, конечно, признаем, и русские это понимают, — а то, что мы не ставим их выше человеческой жизни. А для русских духовные ценности имеют абсолютный примат над всем земным, и человеческая жизнь не исключение: эта шкала установлена самим Иисусом Христом, отдавшим свою человеческую жизнь за духовные ценности, да и то не для себя, а для других.
Потому что человек — существо несовершенное, несущее на себе печать первородного греха. Для русских это не богословский тезис, а конкретная истина, приложимая к реальной жизни. Это не значит, что люди неисправимы — каждый может спастись (с Божьей помощью, но она непременно придет к ищущим Его), — но все мы начинаем жизнь с плохой стартовой позиции. Ее можно изменить, но для этого надо быть праведником, а праведников меньше всего заботит сохранность своей жизни, а тем более плотские радости. А остальные — те, кого это заботит, — тоже не то чтобы очень плохи, но не представляют собой объекта для восхищения. Таковым являются только высоты духа, а они как раз обычно сопровождают именно лишения и даже смерть, а не сытое преуспевание, хотя это не обязательное правило. Поэтому никаких здравых оснований для помещения человека в центр системы ценностей нет — такова основа философии русских, в том числе государственной.
На это хочется возразить, что человек создан по образу и подобию Божьему, и Христос именно поэтому заповедал любить людей; и я неоднократно приводил этот аргумент своим русским собеседникам. «Образ и подобие Божье — это не тело, потому что Бог Отец бестелесен, а дух. Да, дух есть в любом, даже самом ужасном человеке, — не сговариваясь отвечали собеседники. — Но этот образ — всего лишь искорка, из которой может разгореться пламя, а может и не разгореться: это зависит от свободной воли каждого. Поэтому любить каждого человека за Образ внутри него — это любить то потенциальное, что есть в нем, а не его актуальное состояние. Если перед вами маньяк-убийца, то образ Божий есть и внутри него, под толстым покровом бесовщины, но что с того — отпускать его на дальнейшие подвиги, что ли? Поэтому и его можно и нужно пожалеть за то, что он сделал из своего Образа, и дать ему исповедаться и покаяться перед смертью, отдав его на Божий суд, то есть позаботиться, насколько возможно, о его душе. А потом его следует с чистой совестью расстрелять, потому что тело его с чего жалеть?» — «Но Спаситель заповедал Симону Петру «паси агнцев Моих», — не сдавался я. Мне отвечали по-разному, но самый лучший ответ я получил не в очной беседе, а почерпнул из Сети. Там было вывешено интервью начальника Имперского управления безопасности Алевтины Ицхаковой (с ней я однажды встречался, о чем написано в главе «Сословная структура»), которая, судя по прессе, будет следующим императором, если до 2060 года не примут закон о переводе выборов императора на принцип жребия. В этом интервью были следующие слова: «Я не люблю людей — большинство из них любить не за что, — но я сделаю для них все, что надо, а если понадобится, отдам и жизнь». А ведь Спаситель называл добрым пастырем не того, кто любит овец, а того, кто готов положить за них жизнь. Получается, что российские носители государственной власти — добрые и достойные пастыри, несмотря на кажущуюся мизантропию. Откуда же берется эта готовность к самопожертвованию за людей (искренность которой не вызывает у меня сомнений), если их не любишь и им не служишь? А оттуда — в российском цивилизационном коде заложено ощущение гораздо более высокой ответственности перед теми, кто зависит от тебя, чем перед теми, от кого зависишь ты.
Понятно, что при таком отношении к людям высшей формой государства будет считаться империя. Она защищает людей и обеспечивает справедливые и достойные условия их существования — она может даже считать это своей неотъемлемой функцией, — но никогда не будет видеть в этом главную цель и смысл своего существования: таковой является исполнение Господней воли. Государство, особенно империя, считают русские (других типов государства они для себя не признают), важно само по себе, тем, что оно просто есть, потому что без него нет национальной самоидентификации и вообще ничего — это как тело без мыслей и памяти. Нельзя сказать, что государству не нужны люди, но и нельзя сказать, что государства без людей нет — ведь оно есть идея, существующая сама по себе всегда, пока есть ее носители. Так в церкви нужны прихожане, но если их нет, службы все равно будут проводиться, пока есть священник, — ибо у богослужения есть высокий сакральный смысл, несводимый к удовлетворению духовных потребностей паствы. Кроме того, в антиномии «государство—люди» обычно имеются в виду только люди, живущие на данный момент, — а как быть с теми, кто жил в прежние времена и уже умер, и с теми, кто еще не родился? Если государство — это акционерное общество, как любят говорить у нас, то логика жестко подводит к тому, что тогда собрание акционеров может принять решение о ликвидации общества путем его продажи другому обществу или слияния с ним. Замечательно, пусть так, говорят русские, только как в этом случае вы предполагаете спросить мнение мертвых? А если вы верите только в плоть и мертвых для вас не существует, тогда с вами не о чем разговаривать. Поэтому при выборе «государство или люди» ответ для русских очевиден, и потому никакая цена, в том числе человеческая жизнь, не слишком высока за сохранение могучего государства. И потому лоббизм разнообразных групп влияния, естественный для нас и вообще для любой демократии, для русских есть мерзость. Как же, ведь это преступное вторжение низкого земного в сферу сакрального — как менялы в Храме.
Здесь кроется и русский ответ на вопрос о том, какая нация достойна образовать империю: та, которая ради сохранения своего государства не остановится ни перед чем. Так поступили русские в 1941 году, теряя миллионы людей и гигантские куски своей территории, но не сдаваясь — и этим оплатив не только саму победу, но и право через 70 лет создать нынешнюю Империю, самую большую в истории человечества. А можно было сдаться, во всяком случае тогда, когда ситуация выглядела безнадежной, как это сделали в 1940 году французы, и избежать материальных и людских потерь (французам даже и независимость-то через четыре года вернулась, правда не своими стараниями). Но все имеет свою цену — и пришлось французам в 2020 году стать объектом, а не субъектом имперской экспансии.
Более того, даже те нации, которые готовы драться за свою независимость, но не за свое величие и не готовы идти своим путем, не заслуживают стать империей и даже сохранить эту самую независимость от империи. Вот, например, англичане до 2020 года десятилетиями влачили жалкое, на взгляд русских, существование сытой, но второразрядной страны, не имеющей никакой самостоятельности в мире, хотя могли бы претендовать на большее и по своей славной истории, и по экономической мощи, по крайней мере потенциальной. Сами русские могли бы так же расслабиться, когда в первом десятилетии нашего века они преодолели последствия второго Смутного времени и стали резко прибавлять в зажиточности и безопасности своего существования. Даже признание со стороны сильных мира сего уже стало возвращаться к ним — как же, еще в 2006 году они были очередным председателем «Большой восьмерки» (тогдашняя регулярная встреча восьми индустриально развитых стран, претендующая на решение мировых проблем, нечто типа нынешнего Всемирного форума пяти держав на острове Святой Елены). И был большой соблазн успокоиться на этом, удовлетвориться местом «одного из равных», отказаться от своего особого пути и какого-либо особого величия — а взамен получить признание своего равенства среди остальных, пусть сначала и сквозь зубы и без восторга. Тогда в России появился звучный лозунг, точно выражающий суть этого соблазна: «Хотим место в совете директоров планеты». Но русские нашли в себе силы отказаться от судьбы второй Англии, отбросить чужие пути и вернуться на свой: продолжая ту же аналогию, отказаться от акций планеты вместе с местом в совете директоров и добиться выделения своей доли в натуре. И то, что такая внутренняя решимость возникла у них не тогда, когда терять нечего, а напротив, когда дела пошли довольно неплохо и явно обещали стать еще лучше, и есть для русских одна из главных апологий существования их Третьей Империи.
