Ирина Семибратова - Зарубежная фантастическая проза прошлых веков (сборник)
— Истыми спортсменами? — огрызнулсяБэк. — А по-моему, жестокими животными! Мы, к сожалению, не художники и не можем как следует оценить эффект красной крови, струящейся по серой мостовой.
— Жаль, жаль! — сказал Оберон. — Восемьсот против ста пятидесяти — какая же это битва?
— Надеюсь, что битвы и не будет, — ответил Бэк, вставая и натягивая перчатки. — Мы не хотим войны, ваше величество. Мы мирные, деловые люди.
— Ладно, — зевнул король. — Объявляю заседание закрытым.
И прежде чем присутствующие успели опомниться, он вышел из зала.
Сорок рабочих, сто алебардщиков из Бейзуотера, двести из Южного и триста из Северного Кенсингтона собрались на Холлэнд-уок и отправились в поход под командой Баркера, одетого в полную парадную форму и выглядевшего чрезвычайно торжественно. В хвосте процессии ковыляла какая-то маленькая смешная фигурка, похожая на гнома. То был король.
— Баркер, — внезапно заговорил он умоляющим тоном. — Вы мой старинный друг, вы так же хорошо понимаете мои причуды, как я понимаю ваши. Откажитесь от вашей затеи! Я так рассчитывал на этого Вэйна! Дайте мне позабавиться. Откажитесь от вашей затеи! Неужели вам это так важно — эта улица и тому подобное? А для меня это шутка, которая может спасти меня от пессимизма. Уменьшите ваш отряд и дайте мне позабавиться хоть часок. Право же, Джеймс, если бы вы коллекционировали монеты или колибри и если бы я мог откупить у вас хотя бы одну штуку за те деньги, что стоит Пэмп-стрит, я бы сделал это. Я коллекционирую происшествия — эти дивные, эти редкостные драгоценности. Уступите мне штучку! Дайте ноттингхиллцам возможность подраться. Прошу вас!
— Оберон, — мягко сказал Баркер, забывая в столь редкую минуту полной искренности все королевские титулы, — я понимаю вас. У меня у самого бывали моменты, когда я не мог совладать со своими причудами. У меня бывали моменты, когда я сочувствовал вашим шуткам. У меня бывали моменты — хоть вам и трудно будет поверить в это, — когда я сочувствовал безумию Адама Вэйна. Но мир, Оберон, настоящий, реальный мир, строится не на причудах. Его фундамент — голые жестокие факты; вы реете вкруг них беззаботно, пестрой бабочкой, а Вэйн — назойливой мухой.
Оберон открытым взором посмотрел на Баркера.
— Благодарю вас, Джеймс. То, что вы говорите, — святая правда. Мне только остается утешаться мыслью, что мухи и бабочки относительно интеллигентны. Но мухам и бабочкам сужден краткий век, а каменные фундаменты незыблемы. Ну что ж! Если Так, идите вашим путем. Прощайте, старина!
И Джеймс Баркер пошел своим путем, посмеиваясь и помахивая своей бамбуковой тростью.
Король проводил уходящее войско грустным взглядом. В этот миг он более чем когда-либо был похож на ребенка. Потом повернулся и махнул рукой.
— Единственное, что остается делать в этом мире, лишенном юмора, — промолвил он, — это кушать. И что это за дивное занятие! Как могут люди становиться в гордую позу и утверждать, что дела идут как нельзя лучше, когда смехотворность жизни доказывается не чем иным, как самим способом поддержки ее? Человек ударяет по струнам лиры, говорит: «Жизнь реальна, жизнь серьезна!» — а потом идет и набивает дыру в своей голове какими-то совершенно чуждыми ей веществами. По-моему, природа проявила в данном случае слишком много юмора. Но ведь все мы впадаем в клоунаду, как я с моей Хартией городов. Вот и природа тоже придумала два-три фарса: на грубый вкус — процесс еды, телосложение кенгуру и пр., а для тех, кто умеет разбираться в более тонких штуках, — звезды и горы.
Он повернулся к сопровождавшему его шталмейстеру — Но я сказал: «кушать»! Устроим же небольшой пикник, как два веселых, маленьких школяра. Сбегайте-ка куда следует и принесите сюда стол, не менее дюжины закусок и море шампанского! Под сенью этих трепещущих дерев мы вернемся в лоно природы, Боулер!
Приготовления к скромной монаршей трапезе заняли около часа, в продолжение которого Оберон ходил взад и вперед и посвистывал; лицо его, однако, не прояснялось. У него на самом деле была отнята забава, которую он восторженно предвкушал, и теперь он испытывал то болезненное чувство опустошенности, которое бывает у детей, когда их не берут в цирк. Когда же он вместе с шталмейстером уселся за стол и выпил изрядное количество шампанского, настроение его начало мало-помалу улучшаться.’
— Слишком все медленно делается в этом мире, — сказал он. — Ненавижу я эти баркеровы рассуждения об эволюции и постепенной модификации бытия! Я хотел бы, чтобы мир был создан в шесть дней и в столько же дней разрушен. И еще я хотел бы, чтобы это было дело моих рук. Солнце, луна, образ и подобие божий и пр. — все это очень мило и хорошо, но чертовски, невыносимо медленно. Тосковали ли вы когда-нибудь по чуду, Боулер?
— Нет, сир, — ответил Боулер, бывший убежденным сторонником эволюции.
— А я — да, — сказал король. — Как-то раз я гулял по улице. Лучшая сигара вселенной торчала у меня во рту, а в утробе моей колыхалось большее количество бургундского, чем вы видели за всю вашу жизнь. И вдруг мне захотелось, чтобы уличный фонарь превратился в слона и спас меня от проклятой серости земного бытия. Послушайте, друг мой Боулер, неужели вы думаете, что люди ждут каких-то небесных знаков и верят в чудеса только потому, что они невежественны? Нет, они ждут и верят в них потому, что они мудрецы, — подлые, низкие мудрецы — слишком мудрые, чтобы терпеливо есть, спать, шнуровать ботинки! То, что я говорю, замечательно! Я создал теорию, не уступающую в смысле абсурдности новой теории о происхождении христианства, которую я намерен придумать в ближайшем будущем. Налейте себе еще вина!
Вкруг их маленького стола, покрытого белой скатертью и уставленного цветными бокалами, метался ветер, яростно трепавший и бивший друг о друга деревья Холлэнд-парка. Солнце на горизонте позолотило все кругом.
Король отодвинул свою тарелку, медленно раскурил сигару и продолжал:
— Вчера я думал: прежде чем стать добычей могильных червей, я еще успею насладиться каким-нибудь настоящим, блистательным чудом. Видеть этого рыжеволосого маньяка, размахивающего мечом и произносящего зажигательные речи перед несравненными своими сподвижниками, — это все равно что заглянуть в Страну юности, из которой Рок изгнал нас когда-то. Я задумал целый ряд замечательнейших вещей. Конгресс на Найтбридже, мирный договор, я сам — на троне, пожалуй, еще триумф в римском стиле и добрый старый Баркер в цепях! И вот пришли гнусные воры и растоптали чудесного Вэйна!.. Я уверен, что они в конце концов засадят его в сумасшедший дом — так ведь это водится у этих проклятых нормальных людей. Подумайте, какие водопады духовных сокровищ будут ежедневно изливаться на невежественного больничного сторожа! Как, по-вашему, не разрешат ли мне быть сторожем при нем?.. Жизнь — это долина. Никогда, ни при каких обстоятельствах не забывайте, что жизнь — это долина. И если вы не познали этого в юности…
Король внезапно замолк с поднесенной ко рту сигарой — он заметил остановившийся, испуганный взгляд своего сотрапезника. Несколько мгновений он не двигался; потом резко повернул голову к высокому дощатому забору, отделявшему сад за его спиной от переулка. Из-за этого забора доносился какой-то странный скребущий шум, словно какое-то плененное существо пыталось выбраться из деревянной клетки. Король отшвырнул сигару и вскочил на стол. С этого наблюдательного пункта он увидел пару рук, отчаянно цеплявшихся за верх забора. Через секунду руки судорожно затрепетали, и над забором появилась голова с выпученными глазами и растрепанными бакенбардами — голова одного из членов Бейзуотерского городского совета. Беглец перевалился через забор и с громким непрекращающимся стоном упал ничком на землю. В следующее же мгновение тонкие доски содрогнулись, как от пушечного выстрела, и загудели, словно литавры. Люди, изрыгавшие проклятия, в изодранных одеждах, с обломанными ногтями и окровавленными лицами, бешеным потоком хлынули через забор. Король спрыгнул со стола и отскочил в сторону. В то же мгновение стол опрокинулся, бутылки и стаканы разлетелись во все стороны, и людской поток захлестнул и унес обломки посуды. Тем же потоком был унесен и Боулер — «подобно плененной птице», как впоследствии выразился король в своей блестящей газетной статье. Высокий забор заколебался и осел под тяжестью карабкавшихся и перелезавших через него людей. Чудовищные бреши были пробиты в нем снарядами человеческих тел. И в эти бреши король видел все новые и новые лица, перекошенные, словно в кошмаре, все новые и новые толпы бегущих людей. Внешним своим видом они напоминали содержимое опрокинутого мусорного ящика. Одни были невредимы, другие избиты и окровавлены, одни выряжены, как на параде, другие растерзанны и наполовину голы, одни — в фантастических одеяниях, придуманных Обероном, другие — в будничных, современных костюмах. Король смотрел на всех сразу — на короля не смотрел никто. Внезапно он рванулся вперед.
