Коллектив авторов. Составитель С. Лукьяненко - Гуманный выстрел в голову
В сущности, то был гигантский эксперимент по возвращению утраченного некогда рая.
Пищи и крова хватало всем.
Рост численности, несколько замедлившийся было, вернул себе темп после Репродуктивной Реформы, освободившей родителей от забот по воспитанию своих чад. Все хлопоты взяли на себя общественные институты — и прекрасно с ними справлялись. Впоследствии успехи генетики избавили матерей от дискомфорта беременности. Рост населения стабилизировался: оно удваивалось каждые сорок лет.
Остальную вселенную земляне объявили скопищем вооружённых обезьян. Так уж устроен человек — недолюбливать тех, чьи взгляды не совпадают с его собственными. Но вскоре нейрохирурги избавили землян и от этого рудимента агрессивности.
Новые науки и искусства расцвели на заповедной планете подобно ярким пышным цветам. Правда, вне метрополии они не были особо востребованы — слишком уж нежными, хрупкими оказались для сурового внешнего мира плоды типа камасутрологии и гастромузыки. А изысканность копролирики вообще никто не смог оценить по достоинству.
Впрочем, землянам было начхать.
Увлекшиеся автоэволюцией, они выращивали в своих, ждущих наслаждений телах всё новые и новые органы чувств, заменяя ими рефлекторные дуги, устаревшие в комфортабельной среде — каждый на свой вкус. Наступил век невиданного многообразия человекоформ.
За ним, как всегда, с неожиданной стороны, пришла беда…
Под утро Рене проснулся — мочевой пузырь звякнул — и с досадой обнаружил, что отрубился на самом интересном месте. Теперь спросить, чем кончилось, не у кого; все спали у тлеющего костра. Было зябко. Рене поёжился. Поодаль, на гнутых прутьях арматуры молча сидели стервятники — чёрные клубки перьев в серой мгле. Неприятно много стервятников. Рене вспомнил слова Фомы, что трупоеды здесь почти что разумные — безошибочно находят места скорого обильного пиршества, — и поёжился снова. Налегке он направился было к развалинам у периметра, но, опять вспомнив Фому, вернулся. Здесь без оружия не ходи, не уставал повторять Фома. Никогда. Воронёный ствол и пластиковая, под орех, рукоять бластера были покрыты росой. Без Фомы я бы в первый день пропал, подумал Рене.
Часовой тоже дрых. Меня на его месте капрал уже прикончил бы, рассеянно размышлял Рене, заворачивая за обломок стены. За стеной притаился кольчатый.
С ножом в кривых зубах.
Его пушка висела за спиной.
Непонятно было, как он миновал заграждения.
Секунду Рене и кольчатый разглядывали друг друга, потом враг подобрался — прыгнуть! — но тут же неловко завалился набок: из пробитого грудного сегмента вытекала густая жёлтая слизь. «Я опередил его», — отметил Рене удивлённо. Кольчатых вдруг стало очень много: они выскакивали и выскакивали из расчищенного канализационного люка. Широким лучом Рене заставил их попрятаться в развалинах. Гранату бы, тоскливо подумал он. Граната тут же лопнула с грохотом — там, где и нужно было, — раскалённый щебень царапнул по скуле. Что за чёрт?! Рене растерянно повернул голову и увидел, что провинившийся часовой машет ему: отходи, мол, прикрываю.
Минуту они, скорчившись за стеной, вели огонь на пару. Потом кольчатые пробрались во фланг. Нам крышка, подумал Рене. Он смотрел в чёрный проём справа, где, невидимый, враг изготавливался к стрельбе. Страха не было — лишь горькая обида, что заряды в бластере кончились. И очень не хотелось умирать. Рене обернулся — возле костра ни души, только снайпер — на коленях почему-то, — но просить его кинуть запасную батарею было бесполезно — снайпер был целиком занят тем, что трясущимися руками привязывал к своей лучевой винтовке грязные белые кальсоны. Зачем? От росы затвор берёг, что ли?! Нашёл время, раздражённо подумал Рене. Скорей бы уж этот, справа, стрелял, терпежу нет…
Из проёма вылетел матово блеснувший предмет. Бомба, догадался Рене и почувствовал, как стыдное мокрое тепло заструилось по бедру. Предмет упал у ног, и Рене с удивлением узнал в нём батарею к бластеру. Кто-то хлопнул Рене по плечу — часовой, скаля зубы, тыкал рукою влево, где огнемёт показывал нападавшим, словно дразня, длинный оранжевый язык. Отряд принял бой, а для Рене не стало вдруг никого ближе и роднее, чем этот чумазый парень напротив.
Внезапно вокруг них сгустился туман. Привет от синоптика.
— Замешкался, признаю, — объяснял снайпер. — Растерялся. Не привык стрелять в человека или, там, в любое разумное существо в упор. Профессиональный бзик, если хотите. А студент, вон, вообще обмочился, ха-ха!
— А ты ему свои кальсоны отдай, — сказал капрал.
— Слушай, Фома, чем там кончилось вчера, с Землёю? Фома, Рене и — чуть поодаль — снайпер несли дозор на плоской крыше выгоревшего здания, пока остальные сворачивали бивак внизу.
— А разве в академии не рассказывали? — удивился Фома.
— Я не изучал древнюю мифологию, — сказал Рене.
— Ну и правильно, — согласился Фома. — Ерунда всё это.
— А всё-таки?
— Ну-у, якобы подсчитали, что прирост населения Земли однажды приведёт к тому, что общий вес людей станет сопоставим с весом самой Земли, — неохотно сказал Фома. — Капрал называл цифры, я не запомнил. Возникнут возмущения в движении планет… какая-то Луна упадёт и всё такое. Вот. Требовались срочные контрмеры, но к тому времени земляне разучились принимать решения, брать на себя ответственность или, упаси Бог, в чём-либо себя ограничивать. Слишком лёгкое бытие, сам понимаешь… И эвакуировать их нельзя было, потому что они уже нигде не смогли бы приспособиться.
— И что?
— Участники Пакта совместно разработали решение, не ущемляющее интересы спасаемых: уговорить тех принять облегчённую форму тела. После долгих препирательств был спроектирован устроивший всех стандарт.
Фома сплюнул.
— Ну?
— Новое тело представляло собою шар, чья внешняя оболочка состояла сплошь из сенсоров и фотосинтезирующих элементов, средняя — из тонкой плёнки мозговой ткани, а внутренняя — бодрюш — газонепроницаемая. Шар заполнялся гелием. Землянам понравилось.
— Ещё бы, — сказал Рене. — Мыслитель с планеты-Древняя Греция по имени Платон считал шар идеальнейшей из форм.
— Ты слушать будешь? — осведомился Фома.
— Уже!..
— Короче, земляне с радостью приняли тело, позволявшее беспечно дрейфовать в воздушных потоках, впитывая солнечный свет и положительные эмоции каждой клеточкой кожи. Беспечно и вечно — новые тела не старились.
— Гениально простые, понятно…
— Правда, они не были способны размножаться. То ли с проектом что-то напутали, то ли диверсия… не знаю. Хотели исправить, но земляне отказались. Им и так было по кайфу.
— Понимаю.
— Вот. Численность землян стала медленно убывать. Одни неосмотрительно реяли вверх, пока не лопались в стратосфере; другие, снизясь, допустим, понюхать розу, неосторожно накалывались на шип…
Фома почесал нос.
— А дальше?
— А дальше я спать лёг, — сказал Фома. — Надоело слушать всякую ерунду.
Он родился на сельскохозяйственной планете, среди простых фермеров, для которых труд с утра до вечера был первейшей добродетелью, а смех — пиком неприличия. Бушующие вокруг войны странным образом не затрагивали Корпию (так звалась планета), не знавшую ни обстрелов, ни десантов, ни мобилизаций — разве что иногда чей-то подбитый крейсер рассыпался в её сиреневом небе звёздным дождём.
С малых лет Фома работал в поле: пахал, сеял и боролся с сорняками, хмуро дивясь упорству, с которым глупые растения пытались отвоевать для себя пядь земли.
Вечерами фермеры собирались в трактирах: пили эль, плясали под скрипку и с хрустом били друг друга по угрюмым лицам — беззлобно, но больно; и столько неведомой тоски было в этих потасовках под рыданье скрипки, что однажды Фома спросил отца: за что их мир — посреди мятущейся Веселенной — наказан пасторальностью?
Отец как раз подсчитывал доход от очередного урожая.
«Потому что мы выращиваем лучший в галактике перевязочный материал, — ответил он. — Пускай воюют».
Он щёлкнул костяшками счётов.
«То есть, чем больше воюют там, тем лучше наши дела здесь?» — уточнил Фома.
«Хе-хе», — сказал отец.
Утром его сын сбежал на космодром.
— Я так понимаю, — рассуждал Фома. — Всяк стремится увеличить свой объём насколько может: газ, вода, штамм, сорняк, раса… даже сама Вселенная, говорят. При чём тут наши хотения, когда мы самой природой выточены для экспансии, как клинок заточен для смертельного боя?! В этом смысл нас как частей целого.
— А войны — следствие попыток преодолеть границы, — пробормотал Рене, понурив голову. — О, небо… Вечно враждовать с братьями по разуму или превратиться в круглых идиотов — вот весь выбор? И нет иного пути?!
