Анна Одина - Магистр
Жэнь опять помолчал, качая головой. Потом сказал:
– Да, не все мудрые целыми поднимаются по лестнице и спускаются с нее: некоторым суждено скатиться вниз, не дойдя до верху. Где же твое место, ученик?
– Где-нибудь сбоку, Учитель. Моя задача – чтобы появлялся лучший в Поднебесной чай и чтобы существовали императоры, способные расплачиваться за него халатами, а уж крестьяне, принимающие эти халаты, никуда не денутся.
– Это место – не для того, чтобы его занимали люди.
– Если есть место, то есть и человек, который займет его, Учитель.
Жэнь вздохнул тяжело, как тысячелетняя криптомерия[37].
– Если так, то не я научу тебя найти его. Ты знаешь главное: .
– There was always war[38], – эхом отозвался пришелец.
Затем юноша кладет к ногам учителя драгоценный алый шелк, шитый драконами, встает и уходит, унося с собой свиток, исписанный иероглифами. Как хорошо, думал Винсент, что он умеет спать и что в Китае есть опиум.
* * *Как бы то ни было, в первые же дни июня 1902 года наш герой покинул Кантон, пересек на очередной пиратской фелюке неширокий пролив и прибыл в Макао, португальский форпост, с которого в шестнадцатом веке начиналось европейское «достижение Луны» – проникновение в Китай. Еще когда шестнадцатилетний подросток всходил на пиратскую джонку «Серебряный цилинь», он знал, что может явиться в тамошнюю миссию и никто не станет задавать ему вопросы о том, почему он уже больше двух лет не является подопечным эвакуированного монастыря: в крайнем случае он мог просто подойти к органу и воспользоваться инструментом. Так и произошло.
Вычурное здание старой иезуитской миссии в Макао, коллеж Св. Павла – самая большая семинария на Дальнем Востоке, ее считают первым западным университетом во всем регионе. Третьего июня в строение на улице Барра неподалеку от набережной легким шагом вошел высокий худой юноша с черными волосами почти до плеч. Он прошел прямиком в приемную главы миссии отца Бенедикта Мендозы и, будучи допущен к начальству, пробыл в заветном кабинете минут десять. В конце аудиенции отец Бенедикт лично довел посетителя до архива, располагавшегося в южном крыле миссии, и велел архивариусу оказывать молодому человеку посильную помощь. На вечер был назначен органный концерт: концертами юноша расплачивался за такого рода услуги, добывая средства для дальнейших перемещений.
Усевшись за стол и под пристальным взором архивариуса мсье Турнона тщательно перелистав семь томов подшивок формата in folio[39], переплетенных в старую зеленую кожу, молодой человек взялся за восьмой и перелистал его столь же методично. Затем поднялся, переложил подшивку на стол архивариуса и, вежливо попрощавшись, вернулся к отцу Бенедикту. На этот раз секретарь озабоченно поднялся с места, пытаясь сказать, что преподобный отец занят. Проговорив эту фразу, он, впрочем, сел назад и препятствовать допуску органиста в кабинет больше не стал. А Винсент Ратленд (ибо это был конечно же он) вошел вуже знакомое помещение, жестом остановил поднявшегося отца Бенедикта и опустился в кресло для посетителей. Затем он протянул руку ладонью вверх и сказал:
– Дайте мне, пожалуйста, переданное вам на хранение письмо отца Иоахима Гийона.
– Какое письмо?
– Вы знаете какое. Я прочту и верну его вам ровно через минуту. Не бойтесь.
Чего мог бояться преподобный Бенедикт Мендоза в собственном кабинете в глубине старейшего европейского форпоста на всем Дальнем Востоке? И почему этот молодой человек, не проведший на земле еще и двух десятков лет, говорил ему «не бойтесь» так, будто знал, что тот боится? Как бы то ни было, отец Бенедикт, недолго поборовшись с собой, поднялся, подошел к конторке, отпер незаметный ящичек, достал искомое письмо и, вложив вожидающую руку, пошел к двери. Юноша же принялся разворачивать бумагу, добавив негромко:
– Пожалуйста, не выходите. Я прочитаю и уйду.
Он исполнил обещание: прочел и вернул письмо, а затем покинул миссию. Вечером он дал концерт. На концерте отцу Бенедикту почему-то стало плохо, а остальным слушателям хорошо. Они тайком признавались себе: повезло – услышать подобное во второй раз не доведется. Не потому, что таинственный органист не давал больше одного концерта в одном месте, но потому, что его музыка заполняла слушателей до того предела, за которым уже не было ничего.
После концерта Винсент Ратленд на месяц пропал из поля зрения автора. Поэтому компенсируем этот пробел письмом, которое наш герой запомнил дословно.
«Глубокоуважаемый господин Шу!
Это мое последнее письмо Вам, ибо мы оба осознаем: наша договоренность носит временный и тайный характер. Яслабо знаком с лозунгами вашего движения, и хотя мой монастырь – пример чуждой и, как Вы полагаете, «враждебной» Китаю культуры, в данном случае нам нет до этого дела. Христиане издавна спасали китайских детей, так кинем ли мы пекинкам упрек в том, что они спасают детей не только китайских? И столь ли важно, как называем мы того Бога, которому Вы посылаете дым сожженных ритуальных денег, а мы свеч? Мы оба заинтересованы в благе Китая, пусть наш монастырь стоит на вашей земле; противоречия тут нет.
Если бы не одно «но». Господин Шу лучше многих понимает, что такое «заморские дьяволы». Случилось так, что в моем монастыре оказался один такой дьявол – истинный. Но лишь один, а не полный приют дьяволов, уверяю Вас. Я не могу предпринять в его отношении решительных действий – они противоречат моим обетам, а молитвы не помогают. Дьявол опасен, и хотя я уверен, что моя вера сильнее него, сам он сильнее меня, слабого человека. Этот плевел необходимо любой ценой вырвать из монастыря, из мира. Он воплощает все то, господин Шу, что лидеры вашего движения заслуженно ненавидят. Уверен: когда его не станет, все изменится в вашей стране. Надо уничтожить его и его опекуншу, слишком сильно связанную с ним, потакающую ему. Глубокоуважаемый господин Шу! Это отважное деяние (оно, безусловно, будет достойно компенсировано) пойдет на пользу не только одному небольшому монастырю, столице империи и Китаю, но и остальному миру, ибо не весь ли мир отравляет убийственное дыхание Ада? Мы имеем дело с порождением тьмы, и кто, как не Вы, поможет нам избавиться от него?
Пересылаю Вам это письмо через отца Мендозу, отправляющегося служить в Макао. Вы найдете внутри план монастыря, описание воспитанника и его «крестной матери». В условленный день я удостоверюсь в том, что они оба находятся в саду, и закрою свое окно алой занавесью. Так победим зло.
Искренне Ваш,
И. Г.»
* * *Через месяц мы снова находим Винсента Ратленда в макаоском порту. Час назад он расстался с тремя молодыми людьми, с которыми держал совет в каком-то опиумном притоне неподалеку (ни одного из участников совета выбор места встречи не смутил). Четверо обменялись записками и о чем-то условились. Их ждали разные корабли и даже разные страны. Только в багаже этих троих были громоздкие и ценные музыкальные инструменты, а в багаже у Ратленда не было почти ничего, ведь органисты не возят с собой органы. Оставив позади сольную карьеру музыканта-разбойника с большой дороги, Винсент решил, что ему нужно возвращаться к истокам собственного дара и руководить другими – оркестром. В Макао оказались три человека, умевших «не врать», – скрипач, пианист и флейтист, и Винсент не сомневался, что в Европе найдутся другие. Перед отъездом маленький оркестр выступил на американском военном корабле Oregon[40] – слава «мальчика-сенсации» обгоняла нашего героя. Винсент впервые не играл сам: три музыканта сопровождали хор миссии. Заказчики были в восторге, музыканты – в страхе. Дирижер почти все время работал с закрытыми глазами, а когда ближе к концу гайдновского хора из Stabat Mater сестра Сяо Мэй вдруг не попала в ноту, посмотрел на нее, и стоявшим рядом Сяо Ин и Серхио пришлось сделать по шагу друг к другу: закрыть место, где стояла упавшая без чувств Сяо Мэй: она услышала, всего на несколько секунд, настоящую музыку. Три музыканта, согласившиеся работать с Винсентом, понимали, на что шли.
Итак, в багаже Винсента Ратленда не было ничего музыкального, даже дирижерской палочки. Читатель вспомнит, что при нем всегда имелся камень с волшебным содержимым и старинный стилет. Еще он вез какие-то книги, два ветхих свитка в запертом на мудреный замок футляре, плоскую толстенькую коробочку с сухими ягодами и немного исписанной нотной бумаги, которую выбросил за борт, когда корабль потерял из виду макаоский берег. Винсент обладал хорошей памятью и свои музыкальные произведения, которым, впрочем, не придавал особого значения, помнил так же хорошо, как письмо отца Иоахима «мяснику Шу». Наизусть. Он бы и хотел не помнить, но помнил.
Помнил все, что было в Китае, даже сны.
