Павел Амнуэль - Клоны
– Я не забыл, – пробормотал Леонид.
Он ступал по поверхности памяти, как по тонкому льду только что замерзшей реки: одно неверное движение, провалишься и в ледяной воде прошлого утонешь, не в силах ни вспомнить, ни отречься от воспоминаний, которые утонут вместе с тобой.
«Если она не расскажет, – думал Леонид, – я не буду знать, как вести себя дальше».
– Наваждение, – сказала Лайма.
– Все было хорошо, – слова вырвались непроизвольно, но сказанного не вернуть, и Леонид продолжил, не понимая, что говорит, отдавшись интуиции; которой всегда доверял в вопросах науки и никогда – в житейских. – Все было хорошо и правильно, напрасно ты думаешь, что поступила не так, как должна была.
Лайма кивала, не поднимая взгляда.
– Я люблю тебя, Лайма, – будто со стороны услышал себя Леонид и, не сумев затормозить, добавил: – Я всегда тебя любил. С первой встречи.
Для него «первая встреча» была вчера, в библиотеке обсерватории Кека. Он увидел женщину за компьютером, и сладкая печаль, возникшая сразу и неотвратимо, заставила его остановиться и долго смотреть, как Лайма перелистывала страницы лежавшей перед ней рукописи, как переводила взгляд на экран, что-то с чем-то сравнивая и нажатием клавиши отмечая необходимые места. Он стоял, смотрел и знал, что не скажет этой женщине о своем чувстве, о том, что никогда прежде не испытывал такой нежности, жалости, острого желания и еще каких-то душевных нюансов, которые сам себе не мог объяснить.
– Я знаю, – сказала Лайма.
Они потянулись друг к другу. «Какая она худенькая», – подумал Леонид, обняв Лайму, неловко поцеловав в шею и испугавшись своей настойчивости.
– Еще, – сказала Лайма. Или это был внутренний голос?
Мысли спутались. Он целовал подбородок, щеки, стараясь не касаться губ, потому что Лайма говорила… что? Он не сразу стал понимать.
– Том был с ней в отеле… – Звуки плыли невидимыми волнами, Леонид различал хорошо если каждое третье слово. Может, говорила другая Лайма, та, что в мире, где Том…
– Ты не… я потом была как… а с тобой… извини, что… – плававший в воздухе источник звука постепенно сконцентрировался, вобрав в себя звучавший ниоткуда голос.
– Ты пришел… сподвигло… поколений… – И еще какое-то слово прозвучало, совсем непонятное, может, из гавайского языка, может, из другого, которого Леонид не знал.
На секунду голос затих, и Леонид воспользовался паузой, чтобы поцеловать Лайму в губы, ее волосы щекотали ему лоб и уши, это было так замечательно, что мысли пропали и не вернулись, даже когда Лайма легким, но твердым движением оттолкнула его и, мимолетно проведя ладонью по щеке, оперлась о столешницу обеими руками.
– Поразительно, – сказала она, и волна напряжения, державшая Леонида на гребне, схлынула – это был голос его Лаймы, женщины, которую он знал всего сутки, но без которой, похоже, следующие сутки прожить был уже не в состоянии.
– Я хорошо помню, – говорила Лайма, не глядя на Леонида, – что было вчера, и что было год назад, и как мы с Томом познакомились, как мы с ним стали близки, и день, когда он погиб. И помню совсем другое. Будто было со мной, не во сне. Сны я помню иначе, сны расплывчаты и бездетальны, а в этих воспоминаниях я могу вызвать мельчайшие подробности…
Она повернулась, наконец, к Леониду.
– Это было? – спросила Лайма голосом неуверенной в себе девочки, выпущенной из родительского дома в большой мир и запутавшейся в его неизбежных лабиринтах.
– Да, – кивнул Леонид. Он боялся, что новая память Лаймы, просыпавшаяся и еще сонная, погружавшаяся и вновь всплывавшая, непредсказуемо отреагирует на любое его слово, может даже – на мысль.
– Леня, – сказала Лайма, – Тома не спасут. Невозможно. Он… так получилось… здесь.
– Да, – подтвердил Леонид.
– Был здесь, – уточнила Лайма.
– Да.
– А мы с тобой…
– Я не знаю, – осторожно сказал Леонид. Он только сейчас понял, что Лайма говорит по-русски, причем с московским акцентом.
– Как мы теперь будем жить? Мы с тобой убили Тома.
– Мы? – вырвалось у Леонида.
– Я вспомнила, кто такая Минни, Леня. Ты не помнишь?
– Нет, – пробормотал он. Он и не пытался вспомнить.
– Минни, – Лайма повторила имя неуловимо саркастическим тоном. – Минни, не женское имя, а образ.
– Лайма… Ты говоришь по-русски.
– Я… – Лайма помедлила. – Я русского не знаю. Сейчас вспомнила, потому что…
Иногда люди начинали говорить на языке, которого не могли знать. Вспоминать о событиях, которые в их жизни не происходили… Неужели?..
– Квантовое перепутывание. Ты вспоминаешь себя-другую. Говори… пока не забыла.
– Вряд ли я смогу забыть, – с горечью произнесла Лайма. – И вряд ли захочу. Эта Минни…
«Господь с ней, с Минни, – подумал Леонид. – Вспоминать нужно о другом».
– Мы были с Томом в Гонолулу… не перебивай меня…
– Может, тебе проще по-английски?
– Нет. Мы поехали с Томом в Гонолулу купить новый аэрак – у старого что-то сгорело, я совсем не разбираюсь в технике, ни там, ни здесь. Я знаю, это был Гонолулу, но не такой, каким я его помню, то есть, теперь я помню его и другим… Над городом будто протянут ковер, он полупрозрачный и плавает в воздухе, как… да, будто ковер-самолет в арабской сказке. Я прочитала «Тысячу и одну ночь», когда в университете учила арабский… арабский? Я никогда его не… Да, там. Я вообще-то не читала «Тысячи и одной ночи», в детстве любила наши гавайские сказки, ты обязательно должен… Я тебе сама буду рассказывать, можно? Потом… А других сказок не читала, меня тянуло на сентиментальные истории, я сто раз перечитывала «Без семьи», очень плакала… Так я о чем? Почему ты меня не перебил?
– Ты сказала…
– Да, прости. Гонолулу. Мы прилетели в салон… Что-то вроде маленького вертолетика на двоих, только без винтов, не смотри на меня, значит, это не вертолет, а как-то иначе летает, я только название помню – аэрак. К нам подошла девушка-консультант, я на нее сначала внимания не обратила, вокруг было столько интересного… Сейчас вспоминаю, она назвалась и стала объяснять Тому, какая модель лучше, но он слушал невнимательно, а на девушку смотрел, будто она сошла с картины Леонардо или с обложки три-ди журнала, мне стало не по себе, я отвернулась, подумала: «Том, я тебе это припомню»… Но не припомнила, как-то все в тот день завертелось, машину он заказал, ту модель, что посоветовала Минни. Вечером мы собирались возвращаться в Ваймеа, но Том предложил переночевать в отеле, я была не против. Наверно, тогда у них началось, потому что среди ночи я проснулась, Тома рядом не было, я слышала, он ходил на балконе, наверно, вышел покурить, так я решила и уснула, а утром он был, другой, не могу объяснить, просто я почувствовала… Леня, он мылся в ванной, а я проверила его карманы, никогда этого не делала, даже в голову не приходило, а тут… В брючном кармане… ничего особенного, пластик, на каких пальцем пишут, адрес и телефоны, погоди, я вспомню… Два-три-восемь-шесть-девять-один-ноль-три-три. Зачем мне это помнить? Может… Позвонить?
– Девять цифр. В гавайских номерах семь.
– Может, с кодом? – неуверенно сказала Лайма.
– У какого штата или страны код двадцать три?
– Не знаю.
– Этот номер, – покачал головой Леонид, – не даст тебе покоя. Ты его сейчас вспомнила или…
– Только что. Рассказывала и вдруг это число… будто давно забытый адрес.
– Тогда ты… Я имею в виду – ты уже звонила по этому номеру?
Лайма помолчала. Где она была сейчас, что видела, о чем думала?
– Не помню. То есть… Да, звонила. Я чувствовала себя ужасно. Том напевал в ванной, а я набрала номер, видеоканал отключила, руки дрожали… Я сразу узнала голос – девушка из автосалона. Она не стала отключать видео, ей было нечего скрывать. На голове у нее было намотано полотенце, она только что вышла из ванны, и я почему-то представила, что они там были вдвоем, она вышла, чтобы ответить на звонок, а Том остался. Я отключила связь, меня трясло. А потом…
Лайма замолчала, пытаясь вспомнить, и тихо заплакала, опустив голову на плечо Леонида. Он не знал, что делать, когда плачет женщина, – обнять, приласкать, успокаивать (как?) или дать возможность выплакаться? Когда его размолвки с Наташей заканчивались слезами, он уходил к себе в закуток и хлопал дверью. Садился к компьютеру, но работать не мог, знал, что Наташа перестает всхлипывать и идет к зеркалу, поправляя волосы…
Лайма перестала всхлипывать, поднялась и, на ходу поправляя волосы, направилась к зеркалу, висевшему в простенке между окнами.
– Прости, пожалуйста, – сказала она, глядя на Леонида в зеркало. – Я не должна была тебе рассказывать.
– Должна, – твердо сказал Лениод. – Это наши общие воспоминания. Я не могу вспомнить, а ты… За нас обоих.
– Почему? – Лайма обернулась и посмотрела Леониду в глаза. – Как это возможно? Я… где?
Леонид обнял Лайму, он не мог говорить, не ощущая руками ее плеч, не чувствуя запаха ее духов, он и мысли, как ему казалось, мог сейчас читать. Нежность переполняла его, и какое-то время (секунду? час?) он не мог произнести ни слова, в горле застрял комок, Лайма поняла и провела ладонями по его небритым щекам.
