Вильям Александров - Блуждающие токи
Но дело не в концерте, конечно. Кто-то сказал о Киме, кажется, Гурьев, что он влюблен во всех людей на свете. И я, как видно, только частица этой всеобщей его любви. Он посидел немного и стал собираться, сказал, что мать заболела. Я не стала его задерживать, даже сама поторопила, проводила до троллейбуса.
А когда он уехал, ощутила вдруг такую пустоту, так тоскливо сделалось на душе. И почему-то обидно стало, уж сама не знаю почему. Сама уговаривала его быстрей возвращаться домой, а когда он уехал, вдруг обидно стало, что он не подождал следующего троллейбуса, не остался еще, не позвал с собой… А я бы, пожалуй, поехала. Хоть и поздно было, поехала бы с ним до кольца и вернулась бы этой же машиной.
Я шла по пустынным улицам, шла, куда глаза глядят — домой не хотелось. Шла и думала: а если бы он позвал меня к себе? Вот сказал бы: поедем ко мне, мать больна, поможешь…
Вот сказал бы так, и я поехала бы… Только он не скажет… Или скажет, когда будет уже слишком поздно, я знаю.
Но тут уж ничего не исправишь, ничего не изменишь, не прикажешь себе: иди другой дорогой.
Черт знает, что такое! Ким и Жора помогают ему внедрять экспериментальную установку на экскаваторном заводе, Лаврецкий каждый день справляется: "Как дела у Федора Михайловича?", Гурьев консультирует монтаж, а я проверила все-таки расчеты, нашла ошибку, после чего он пересмотрел схему, и теперь монтажные работы идут на заводе полным ходом.
Поразительно!
У каждого из нас свои дела, своя тема, свои заботы, то почему-то вся лаборатория живет сейчас экспериментальной установкой Хатаева, хотя все мы прекрасно знаем, что ничего принципиально нового она не внесет — просто позволит улучшить защиту в каких-то конкретных условиях.
Тем не менее только и слышно — Хатаев, Хатаев… К нашей лаборатории вдруг стал проявлять интерес начальник энергосети, даже предложил людей и материалы, и вообще все мы незаметно для себя сделались участниками этого эксперимента.
В чем тут дело? В том, что мы слишком долго и углубленно занимались теорией, и. какая-то, пусть самая поверхностная, односторонняя, но все-таки возможность проверки в эксперименте вдруг оживила всех? Может быть…
Но есть, мне кажется, что-то еще… Это, пожалуй, его способность зажечь людей, расшевелить их, задеть в каждом какую-то струну… Ведь, казалось бы, ну что он Жоре или Гурьеву, а тем не менее… А вот ведь… Как наваждение! Злюсь на себя, а прихожу домой и начинаю считать его установку… Черт знает, что такое!
11
Они возвращались на заводском газике. Пока доехали от главной территории до города, уже почти совсем стемнело, и это было очень хорошо — они так перемазались, отлаживая установку перед пуском, что показаться на улице в таком виде было бы неловко.
Все прошло на редкость удачно. Установку пустили, приборы показали расчетные параметры, все элементы работали нормально — стало быть, полный порядок, как говорил Федор. Он сидел впереди, рядом с водителем, глядел сквозь стекло и видел вечерний город, отливающие желтыми световыми бликами мостовые. Все заслоняла какая-то рябь, он думал — от усталости, потер глаза, потом протянул руку и понял — накрапывает дождик.
— Вовремя закончили, — сказал он весело и обернулся к Жоре и Киму.
— А главное — хорошо закончили, — сказал Жора. — Это ж редкий случай — сразу все пошло по расчету. Можешь считать — защита твоей диссертации уже состоялась.
— Скажешь тоже!
— Жора прав, — тихо проговорил Ким. Он сидел полуприкрыв глаза, казалось, дремал, а тут открыл глаза, улыбнулся устало. — Расчеты подтвердились — это главное.
— Жене спасибо, — сказал Федор, — если б не она… По гроб ей обязан, так и передай.
— Вот сейчас и передам, — улыбнулся Ким и попросил остановить на углу.
— У нее, братцы, сегодня день рождения.
— Стоп! — Федор взял Кима за плечо. — Вместе пойдем.
— Погоди, неудобно как-то, — пытался удержать его
Жора, — нас ведь не приглашали.
— А мы входить не будем. Подождите меня здесь.
Федор внезапно исчез и так же неожиданно появился через несколько минут, неся в руках огромную квадратную коробку с тортом. Он взял у Жоры карандаш, размашисто написал что-то поверху из угла в угол.
— Веди, — приказал он Киму. Тот повиновался, косясь на коробку. Они прошли во двор, обогнули старинную балюстраду, идущую мимо многих окон и дверей, и постучали в окно. Дверь открыла Женина мама.
— Здесь живет Евгения Буртасова? — торжественным басом спросил Федор.
— Здесь.
— Передайте, пожалуйста! — Он вручил коробку и пошел вместе с Жорой; обратно.
— Постойте, куда же вы? — кричала им вслед Женина мама.
— Мы проездом, торочимся на самолет, — крикнул Федор уже с лестницы, — выполняем поручение заводского коллектива. Передайте наши поздравления!
Запись в тетрадиХатаев защитил диссертацию. Это было великолепно.
Он стоял на возвышении в своем черном костюме и ослепительно улыбался.
Это было как в театре. Разве что не кричали "бис".
Впрочем, по-своему кричали. Профессор Никонов заявил, что наконец-то в стенах нашего академического учреждения появилась работа, сочетающая науку с повседневной практикой, управляющий энергосети Лебедев сказал, что по схемам, предложенным молодым ученым, уже создается вспомогательная система защиты, и долго тряс молодому ученому руку. Правда, Лаврецкий в своем выступлении заметил, что не надо переоценивать профилактическую систему, она имеет вспомогательное значение, сфера ее применения еще не определена до конца, и проблемы в целом она не решает, но тут же добавил, что Федор Михайлович сделал, конечно, очень доброе дело, и вообще он, можно сказать, надежда нашей лаборатории, ее, так сказать, организационно-практическое будущее.
А он стоял и улыбался, поворачивая влево и вправо свою обаятельную, отлично посаженную голову на мощной бронзовой шее, открытой для всеобщего обозрения. Галстуков он не носит принципиально. Презирает. И даже в тот день он был без галстука, с распахнутым белоснежным воротом, подчеркивающим мужественный загар его кожи.
Странное дело, если бы кто-то другой, здесь, в этом зале, вел себя так, это было бы нелепо. Дико. Они бы завалили его просто из чувства брезгливости. А тут — ничего. Больше того, он покорил их всех, я, уверена.
Покорил своим обаятельным лицом, наивно-вопросительной улыбкой, лучистым взглядом…
Из него, наверно, вышел бы неплохой актер. Вернее, нет, — просто актер. Вряд ли они слышали, что он говорил. Они аплодировали ему.
Браво, Хатаев!
А он улыбался.
Незабываемое зрелище.
В эту триумфально-торжественную минуту он искал кого-то в зале. Подозреваю, что меня.
Но меня он найти не мог.
12
Через несколько дней после защиты Федора вызвал к себе директор института. В добротном, несколько старомодном кабинете, уставленном шкафами, макетами, видели за приставным столиком двое — директор и полный, грузный человек с добродушным, лоснящимся от пота лицом. Он все время вытирал платком лоб и шею, тяжело, с присвистом дышал.
— Вот познакомьтесь, — с подчеркнутой вежливостью сказал директор, — Рустам Нуриевич Далимов, начальник отдела защиты энергосети…
Полный привстал, протянул короткую пухлую руку, и тут Федор вспомнил его, он приезжал в тот злополучный день на место аварии с директором завода.
— Рустам Нуриевич обратился ко мне с предложением, касающимся вашей дальнейшей работы, и, пожалуй, вашей научной судьбы. — Директор доброжелательно и вместе с тем настороженно глядел на Федора. — И я сказал, что решать должны вы сами… Поэтому я и пригласил вас сюда. Предложение, которое хочет вам сделать Рустам Нуриевич, заманчивое и, не скрою, перспективное… Но вы должны взвесить сами, в какой мере эго предложение отвечает вашим устремлениям. От того, что вы решите сейчас, в значительной степени будет зависеть ваша дальнейшая судьба. Однако хочу еще раз подчеркнуть: вы сами вольны определить ее.
Директор суховато улыбнулся, и глаза его сузились, в них словно бы затаилось некое предупреждение. Он еще раз внимательно посмотрел на Федора, затем кивнул головой гостю.
— Я был на вашей защите, — без всяких предисловий сказал Далимов, — у вас практический, инженерный склад ума. Вам нужен простор, живая действенная работа, а нам нужен главный инженер по защите. Вот я и предлагаю: идите к нам! Поле деятельности огромное — сотни предприятий, множество линий, большое разнообразие условий и вариантов защиты, в общем, непочатый край для экспериментов. Будете осуществлять связь с наукой, но уже в практическом преломлении. Ну, как? Соглашайтесь. Потом жалеть будете!
Федор растерянно смотрел то на Далимова, то на директора, а тот, не поднимая головы, вертел в пальцах остро отточенный карандаш. На тонких губах его застыла вежливая усмешка.
