Тимофей Печёрин - Отсюда не возвращаются
Племя, населявшее этот остров, было весьма своеобразным — во всяком случае, по меркам материковых лоранцев. Во-первых, на острове царил так называемый «матриархат», что уже само по себе кажется экзотикой. Правда, это не значило, что мужчины были лишены элементарных прав. Нет — просто, их роль в островном обществе нельзя было назвать иначе, как вспомогательной.
Проще говоря, разделение труда на острове было следующим: физический труд — на мужчинах, все остальное — на женщинах. В понятие «все остальное» помимо прочего входило: накопление и сохранение знаний, разного рода «руководства», и, конечно же, религиозные ритуалы. Религия же на острове была не менее экзотичной, чем царящий на нем общественный уклад.
Строго говоря, островитян нельзя было назвать ни монотеистами, ни язычниками. Не было в их вере места ни многочисленным духам, ни богам с «узкой специализацией», ни даже Высшей Духовной Сущности, сотворившей Вселенную. Объектом поклонения была сама планета, которую именовали Матерью. Планета, как живое существо, обладающее телом, душой и разумом.
Уже говорилось, насколько невежественны были материковые лоранцы в вопросах астрономии и космогонии. Они даже не знали такого слова — «планета». Разные «научные школы» определяли окружающий мир то как внутреннюю сторону гигантской сферы, то как бесконечный океан с островами и континентами, то, напротив, как конечное пространство с четко очерченными границами. За которыми адепты данной гипотезы помещали другие миры — населенные разнообразными чудовищами, злыми духами и душами умерших.
А вот у островитян представления о мироздании вполне соответствовали современной земной астрономии. По крайней мере, в основных положениях и категориях. Дикарям, едва освоившим обработку металла, не мешало ни отсутствие телескопов (не говоря о спутниках), ни математические знания, что были лишь на уровне начальной школы. Общаясь с жителями острова, участники материковой экспедиции получали один универсальный ответ. Все, что знали островитяне, им поведала сама планета. Сама Мать.
Домой первооткрыватели острова вернулись спустя пару лет, а за это время успели полностью подпасть под влияние новой веры. Правда, первая же попытка поделиться ей с соотечественниками закончилась печально. Слухи о последователях нового культа и об их проповедях вскоре дошли до официального духовенства, которое немедленно объявило оные еретическими и кощунственными.
В итоге участников той достопамятной экспедиции арестовали и… нет, не отправили на костер. Подобный вид казни почему-то не получил распространения на Лоране. Еретиков скормили хищным зверям — как первых римских христиан во времена императора Нерона.
Погибли все… вернее — почти все. Одному человеку, матросу с темным прошлым, удалось избежать расправы. По одной из версий он зарубил стражника, попытавшегося его арестовать; по другой — удрал из места заточения, а потом и вовсе покинул город. Автор третьей гипотезы утверждал, что единственный выживший последователь новой веры смог-де отбиться от науськанного на него хищника, за что и заслужил свободу. Ну а четвертый автор предположил, что счастливчик-матрос, в отличие от своих товарищей… благоразумно держал язык за зубами. И уж тем более не устраивал проповедей на городских площадях.
Такие разночтения в трактовке истории господствующей идеологии, кстати говоря, немало удивили Егора Славина.
Впрочем, все литературные источники сходились в главном: спасшийся матрос сперва залег на дно, а затем его приютил один из новообращенных «братьев по вере». Мало-помалу, число этих новообращенных начало расти, а сами они научались избегать кар. Последнее достигалось за счет ухода в подполье, а также минимизации публичных выступлений.
Среди последователей культа планеты-Матери нашлись и весьма состоятельные люди. Которые за свой счет предпринимали новые экспедиции на остров, встречались с тамошними старейшинами и получали от них наставления. За одиночными экспедициями последовал поток паломников, растущий год от года. И уже потом пришел черед «встречного движения».
На материке началось строительство первых храмов планеты-Матери, а также возведение своего рода монументальных символов этой веры. Внешне они представляли собой группы каменных столбов, которые Славин про себя назвал «дольменами».
Поначалу реакция последователей других конфессий была не просто враждебной, а агрессивной. Религиозные фанатики громили и поджигали храмы, пытались валить дольмены; некоторым, особенно упорным, удавалось даже последнее. А затем произошло труднообъяснимое. Число обращенных в новую веру начало стремительно расти — да так, что громить, сжигать и валить вскоре стало некому. Да что там — в отдельных районах некому стало даже исповедовать традиционные культы. Некому — кроме самих священников, которые, разумеется, не могли сами себя прокормить.
Все новые и новые Храмы Матери возводились на континенте — и все новые и новые дольмены. Чуть ли не у каждой деревушки, не имеющей собственного храма, стоял хотя бы один каменный столб. За век с небольшим материк был обращен в новую веру полностью. И жизнь на Лоране кардинально изменилась.
Воцарился матриархат — правда, в еще более легкой форме, чем на острове. Легкость ее заключалась в том, что к некоторым знаниям были допущены и мужчины. Оно и понятно: многие из них до обращения в веру владели грамотой, отучивать же от оной не было ни смысла, ни, по большому счету, возможностей.
Однако, сути это не меняло. На планете воцарился матриархат — а все, что не было с ним совместимо, оказалось мягко, но уверено «выброшено за борт». И в первую очередь это коснулось власти феодальных князьков — державшейся, как известно, на железе и крови. А также на сопутствующему оным преклонению перед силой, перед образом мужчины-воина. Нет, никаких революций с гильотинами, разумеется не было. Правители просто-напросто потеряли возможность осуществлять свою власть.
Дружины сложили оружие. Стражники разбежались. А вчерашним подданным и в голову не пришло кормить Его Светлость добровольно. Хоть из почтения к «голубым кровям» — хоть из банальной жалости. Так что бывшим правителям не оставалось ничего, кроме как забыть о своих титулах, покинуть родовые поместья… и научиться самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Ну или умирать с голоду; последний вариант был куда более вероятным.
В отсутствие правителей и профессиональных вояк сами собой прекратились войны. Плюс — на смену легиону писаных законов пришли простые правила человеческого сосуществования. Которые без труда сводились к одному простому принципу: не гадить там, где живешь. Или, как говорили предки Славина, «не плюй в колодец».
Да, находились кое-какие отмороженные личности, воспринимавшие новую жизнь как разрешение на все. На все, что хочется. Хотелось же этим отмороженным личностям грабить, насиловать, убивать. И быть уверенными, что наказания не последует.
Увы и ах! Последствия этих заблуждений были весьма и весьма печальны — причем, в первую очередь для преступников, а не для их жертв. Плата за отмороженность была одна — тяжелая, если не сказать, непосильная. Убийцы и насильники очень быстро сходили с ума, либо каялись и старались искупить вину. Последнее они делали с какой-то надрывной старательностью, свойственной разве что саперам во время разминирования.
Оказалось также, что при новом образе жизни крупные города являются весьма неудобной формой социальной организации. В течение нескольких десятилетий они либо были полностью заброшены, либо их население сократилось минимум на порядок. Типичное же для новых времен поселение являло собой своего рода гибрид города и деревни. От города оно переняло принцип разделения труда и доступность образования, от деревни — главенствующую роль сельского хозяйства в экономике.
Кстати, догадка Славина относительно еды как универсальной ценности, почти подтвердилась. Система обмена в лоранском обществе была столь простой, сколь и своеобразной. Всеобщим эквивалентом, своего рода заменителем денег, здесь служила продукция ферм — зерно, молоко, мясо. Она обменивалась на другие товары, к примеру, на сельскохозяйственные орудия.
Такую систему нельзя было назвать «бартером», ибо обмен производился по формуле «еда-вещи-еда», по аналогии с «товар-деньги-товар». Фермы не обменивались между собой своей продукцией — потому как сами обеспечивали себя пропитанием, сбывая «то, что осталось». Нельзя было и обменять одну вещь на другую — например, топор на штаны.
Конечно, из этой схемы выбивались поставщики услуг — те же хозяева гостиниц. Которые могли принять в качестве уплаты какую-нибудь вещь — исключительно для облегчения обмена. Однако, сфера услуг, не будучи раздутой в той же степени, что на Земле, погоды не делала. А вот сама система обмена оказалась весьма эффективной.
