Анатолий Домбровский - Черная башня
— Ну, ну, Жанна, — привлек к себе жену Клинцов. — Только что ты была такой мудрой, такой рассудительной и вдруг… Впрочем, конечно, родная. Я постараюсь выбрать тихую минутку. Обещаю.
Они поцеловались.
— Теперь вернемся, — сказала Жанна. — Патроны верни Вальтеру. Пистолет тоже должен быть у него: он, кажется, единственный из вас, кто умеет метко стрелять. Помнишь, он и Селлвуд как-то соревновались в стрельбе по консервным банкам? Селлвуд не попал ни разу, зато Вальтер продырявил все банки.
— Действительно. Хорошо, что ты напомнила.
Они уже пошли, когда Клинцов вдруг остановился и спросил:
— А не мог ли ч у ж и м стать кто-то из наших? Ведь идея простая: завладеть убежищем, водой, пищей, воздухом, уничтожив всех нас, и таким образом продлить обеспеченный срок ожидания для себя раз в десять.
— Мне кажется, что мы все станем чужими друг другу, если только допустим мысль, что кто-то один из нас уже стал ч у ж и м, — ответила Жанна. — Эта мысль должна стать запретной, Клинцов, нашим табу.
Их ждали. Сенфорд нервничал, ходил взад-вперед, пинал ногами черепки.
Вальтер вертел на указательном пальце пистолет. Холланд подбрасывал одной рукой и ловил камешек. Глебов сквозь очки, словно сквозь лупу, держа их в руке, разглядывал осколок облицовочной плитки. Омар и Саид, смиренно и тихо, сидели у стены.
— Что-нибудь случилось, пока меня не было? — спросил Клинцов.
— Да, случилось! — остановился перед Клинцовым Сенфорд. — Все версии, которые мы тут обсуждали, оказались ложными. Как мы это установили? А вот как. Вальтер предложил спросить у Омара, не стрелял ли он из пистолета, когда выходил хоронить сына. Оказалось, стрелял. Не Омар, правда, а Саид. Он выстрелил над могилой брата. Так он решил проститься с ним, и Омар ему разрешил. Вот и вся загадка исчезнувшего патрона.
— И прекрасно, друзья, — обрадовался Клинцов и улыбнулся Жанне. — Это избавило нас от целого ряда ошибок. Будем искать ч у ж о г о. Однако обсудим это после похорон Денизы. — Клинцов вернул патроны Вальтеру и сказал: — Я попрошу вас, Вальтер, разыскать наших студентов. И будьте готовы в любой момент пустить в ход оружие, если наткнетесь на ч у ж о г о.
Тело Денизы завернули в простыни, затем вложили в спальный мешок.
— Так ей будет хорошо, правда? — не раз спрашивал у Клинцова Селлвуд. — Так ей будет удобно?
— Да, Майкл, — отвечал Клинцов. — Дениза сказала бы нам спасибо.
Селлвуд сам выбрал для Денизы погребальную камеру в дальнем тупике лабиринта. Теперь он указывал путь к ней, идя впереди процессии с фонарем в руке. Дениза лежала на носилках. Носилки несли Вальтер и Ладонщиков — студент Толя. Остальные двигались за ними, по двое в ряд, потому что коридор был узким, хотя и высоким. Идущие светили фонариками себе под ноги, а над ними, под гулкими сводами, висела тьма.
Шли молча. Каждый думал о своем. И все ж каждый отталкивался в своих мыслях от скорбного факта: вот — смерть. Зримая, не моя. Подтверждение банальнейшей посылки банальнейшего силлогизма все люди смертны. А что за смертью? Вечность? Небытие? Увы, вечное небытие… Никто не может пережить свою смерть, чтобы удостовериться в том, что он умер, потому что пережить смерть — значит шагнуть в бессмертие, которого нет. Пока мы живы, смерти нет. Когда она пришла, нас уже нет. Есть вечное небытие. И маленькая надежда, для разумного — несбыточное желание: продлиться. Это говорит в нас сама жизнь — клетки, кровь, лимфа, мозг, сосуществовавшие в интимнейшем единстве и гармонии. Это говорит в нас Я — плод стольких трудов и страданий. Они хотят продлиться, потому что альтернатива: разрушение, распад на простейшие составляющие. Смерть — конец, а не цель, граница импульса, канувшего в океане жизни. И все же не этим страшна смерть. Она страшна своим насилием. У нее, как и у жизни, есть своя энергия, но это энергия разрушения и уничтожения. Смерть бьет и убивает. К ее природной энергии мы, люди, добавили созданную нами: энергию пули, энергию огня, излучения, яда, острия, петли, топора — всего не перечесть. Жизни бы думать о жизни, а она производит смерть…
Кто же даст нам жизнь вечную? Вечную смерть мы уже изобрели — это смерть человечества. Смерть без надежды воплотиться в детях, в делах, в мыслях. Вторая смерть. И о ней они тоже думали, потому что она витала над ними, клубилась над холмом смрадной смесью дыма, пыли и невидимых частиц материи, убивающей все. Материя смерти клубится над холмом, а в холме, по узкому кирпичному лабиринту, движется похоронная процессия, люди, десять живых и одна мертвая.
Селлвуд остановился и сказал:
— Это здесь.
Вальтер и Ладонщиков опустили носилки с Денизой на пол. Селлвуд встал на колени и осветил лицо Денизы. Долго смотрел на нее молча, потом коснулся губами ее лба и сказал:
— Мы все-таки опоздали, Дениза. Ни ты не унесешь моих прощальных слов, ни я не услышу твоих. Я хотел лишь сказать, что любил тебя всю жизнь, что благодарен судьбе, пославшей мне тебя. Я был счастлив с тобой, Дениза. А потеряв, утешаюсь лишь тем, что и я скоро последую вслед. — Он прижался щекой к щеке покойной и лежал так до тех пор, пока Клинцов не коснулся рукой его плеча. — Что? — поднял голову Селлвуд. — Пора?
— Пора, Майкл, — сказал Клинцов.
Вальтер и Ладонщиков внесли носилки с Денизой в камеру. Вышли с пустыми носилками.
— Теперь, вы знаете, где… — сказал им Селлвуд.
— Да, — ответил Вальтер. — Сейчас принесем.
Вальтер и Ладонщиков носили на носилках кирпичи. Селлвуд, Холланд и Клинцов, кладя стенку в четыре кирпича, заделывали вход в погребальную камеру. Когда все было готово, Селлвуд сказал:
— Я хочу побыть один.
— Нельзя, Майкл, — ответил ему Клинцов. — Ты ведь знаешь, что отныне никто не должен остаться один.
— И все-таки! — настоял на своем Селлвуд. — Это мое право. Что бы ни случилось со мной, я хочу остаться один.
— Ладно, — согласился Клинцов.
В нескольких шагах от погребальной камеры охранять Селлвуда остался Вальтер.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда по часам наступило утро, Клинцов вышел из штольни. Вышел в противогазе, в брезентовом плаще с капюшоном, со счетчиком Гейгера в руках. Снаружи было по-прежнему темно. Клинцов включил фонарик, но луч его пробился лишь на метр-два сквозь плотную завесу пыли и дыма, лениво всколыхнувшуюся от движения его руки. И хотя Клинцов дышал через противогаз, в горле у него запершило, и он ощутил запах гари, застоявшийся запах, как на пепелище.
Клинцов, как научил его Холланд, опустил к ногам счетчик Гейгера и включил его. Счетчик захрипел, словно горячечный больной, посвистывая и захлебываясь. Клинцов тотчас выключил его, поднял с земли и возвратился к лазу, хваля себя за то, что отошел от лаза недалеко, а то ведь мог и не найти его в этой кромешной тьме.
Вальтер впустил его в штольню. Затем заткнул лаз днищем, обмотанным мешковиной, завалил его кирпичами и засыпал песком. Сказал, довольный своей работой.
— Теперь никакая зараза сюда не проникнет.
Клинцов снял плащ и тоже засыпал его песком. Потом, как и советовал Холланд, поменял верхнюю одежду. Прежнюю вместе с противогазом, оставил в нише, вырытой недалеко от входа.
— Наше счастье, что здесь тепло, — сказал Вальтер.
— Да, — засмеялся Клинцов. — В каждом несчастье можно при желании отыскать какое-нибудь счастье. У русских даже пословица есть: не было бы счастья, так несчастье помогло. А один повешенный, как известно, крикнул: «Я счастлив тем, что меня не повесили вверх ногами!»
— Вот, вот. Моя матушка, когда я был еще совсем маленький и, случалось, обжигал палец, говорила: «А ты дуть умеешь? Вот и радуйся, что дуть умеешь на палец, а то он совсем разболелся бы». И я радостно дул на палец, изо всех сил, забыв о боли. Хорошо, что здесь тепло, есть воздух, вода, пища и многометровый слой земли над головой. Плохо только то, что мы загнаны сюда страшной бедой. Что показал счетчик? — спросил Вальтер.
— То же, что и прежде, — ответил Клинцов. — По-прежнему тьма, только тучи пыли и гари теперь ползут не по небу, а по земле. Но, следуя твоему принципу, надо, наверное, сказать: хорошо уже то, что есть перемены. Так?
— Так, — улыбнулся Вальтер.
Клинцов никогда не интересовался, сколько лет Вальтеру. Разумеется, знал, что Вальтер моложе его лет на десять, а то и на все пятнадцать. Знал еще, что никакого отношения к археологии он, американец немецкого происхождения, не имеет, что он только хороший механик и радист. Если верить Сенфорду — коммунист. Хотя Сенфорду лучше не верить. Всегда подстрижен под бобрик. Головастый, широкоплечий, среднего роста, с большими сильными руками. Очень голубые глаза, но теперь этого, увы, не видно. И очень белые ровные зубы, которые делают его улыбку роскошной.
Радиопередатчик Вальтеру пока наладить не удалось, хотя он разобрал на запчасти два транзисторных радиоприемника. Клинцов об этом его уже спрашивал. Они успели побеседовать о том, почему оставшиеся радиоприемники трещат на всех диапазонах, и даже о том, где Вальтер научился меткой стрельбе из пистолета — он закончил в свое время военное училище. Молчать, однако, было неудобно и поэтому Клинцов спросил Вальтера о семье.
