Алла Дымовская - Наледь
Последовал взрыв аплодисментов, но исходил он не от юношей-канареек, а от мужчин, выстроившихся вдоль полузабытого бара. Финн увидел, что его ладони сами хлопают друг о друга, и убрал их вниз. Остальные глянули на свои руки и опустили их.
А Тимулти заключил:
— Боже, вам бы настоящий ирландский акцент! Какой рассказчик сказок из вас получился бы!
— Премного благодарен, премного благодарен! — сказал Дэвид Снелл-Оркни.
— Раз премного, то пора добраться до сути сказки, — сказал Финн. — Я хочу сказать, ну, об этой Королеве с Королем и всем таком.
— Суть в том, — сказал Снелл-Оркни, — что последние пять лет мы не видели, как падают листья. Если мы углядим облако, то вряд ли распознаем, что это такое. Десять лет мы не ведали снега, ни даже капли дождя. В нашей сказке все наоборот. Либо дождь, либо мы погибнем, верно, братцы?
— О да, верно, — мелодично прощебетала вся пятерка.
— Шесть или семь лет мы гонялись за теплом по всему свету. Мы жили и на Ямайке, и в Нассау, и в Порт-о-Пренсе, и в Калькутте, и на Мадагаскаре, и на Бали, и в Таормине, но наконец сегодня мы сказали себе: мы должны ехать на север, нам снова нужен холод. Мы не совсем точно знали, что ищем, но мы нашли это в Стивенс-Грине.
— Нечто таинственное? — воскликнул Нолан. — То есть…
— Ваш друг вам расскажет, — сказал высокий.
— Наш друг? Вы имеете в виду… Гэррити? Все посмотрели на Гэррити.
— Что я и хотел сказать, — произнес Гэррити, — когда вошел сюда. Там, в парке, эти стояли и… смотрели, как желтеют листья.
— И это все? — спросил в смятении Нолан.
— В настоящий момент этого вполне достаточно, — сказал Снелл-Оркни.
— Неужто в Стивенс-Грине листья действительно желтеют? — спросил Килпатрик.
— Вы знаете, — оцепенело сказал Тимулти, — последний раз я наблюдал это лет двадцать назад.
— Самое прекрасное зрелище на свете, — сказал Дэвид Снелл-Оркни, — открывается именно сейчас, посреди парка Стивенс-Грин.
— Он говорит дело, — пробормотал Нолан.
— Выпивка за мной, — сказал Дэвид Снелл-Оркни.
— В самую точку! — сказал Ма-Гвайр.
— Всем шампанского!
— Плачу я! — сказал каждый.
И не прошло десяти минут, как все были уже в парке, все вместе.
Ну так что же, как говаривал Тимулти много лет спустя, видели вы когда-нибудь еще столько же распроклятых листьев в одной кроне, сколько их было на первом попавшемся дереве сразу за воротами Стивенс-Грина? “Нет!” — кричали все. А что тогда сказать о втором дереве? На нем был просто миллиард листьев. И чем больше они смотрели, тем больше постигали, что это было чудо. И Нолан, бродя по парку, так вытягивал шею, что, споткнувшись, пал на спину, и двум или трем приятелям пришлось его поднимать, и были всеобщие благоговейные вздохи, и возгласы о божественном вдохновении, ибо, если уж на то пошло, насколько они помнят, на этих деревьях никогда не было ни одного распроклятого листочка, а вот теперь они появились! Или, если они там и были, у них никогда не замечалось никакой окраски, или, даже если окраска и наличествовала, хм, это было так давно… “Ах, какого дьявола, — сказали все, — заткнитесь и смотрите!”
Именно этим и занимались всю оставшуюся часть вечереющего дня и Нолан, и Тимулти, и Келли, и Кил-патрик, и Гэррити, и Снелл-Оркни, и его друзья. Суть в том, что страной завладела осень, и по всему парку были выкинуты миллионы ярких флагов.
Именно там и нашел их отец Лири. Но прежде чем он смог что-либо сказать, три из шести летних пришельцев спросили его, не исповедует ли он их.
А уже в следующий момент патер с выражением великой боли и тревоги на лице вел Снелл-Оркни и К0 взглянуть на витражи в церкви и на то, как строительный мастер вывел апсиду. И церковь им так понравилась, и они так громко говорили об этом снова и снова, и выкрикивали “Дева Мария!”, и еще несли какой-то вздор, что патер вмиг унесся, спасаясь бегством.
Но день достиг апофеоза, когда, уже в кабачке, один из юных-старых мальчиков-мужей спросил, как быть: спеть ли ему “Матушку Макри” или “Дружка-приятеля”?
Последовала дискуссия, а после того как подсчитали голоса и объявили результаты, он спел и то и другое.
“У него дивный голос, — сказали все, и глаза их заблестели, наполнившись влагой. — Нежный, чистый, высокий голос”.
И как выразился Нолан:
— Сынишка из него не ахти какой получился бы. Но где-то там прячется чудная дочка.
И все проголосовали “за”.
И вдруг настало время прощаться.
— Великий боже! — сказал Финн. — Вы же только что приехали!
— Мы нашли то, что искали, нам больше незачем оставаться, — объявил высокий-грустный-веселый-старый-молодой человек. — Цветам пора в оранжерею… а то за ночь они поникнут. Мы никогда не задерживаемся. Мы всегда летим, и несемся вскачь, и бежим. Мы всегда в движении.
Аэропорт затянуло туманом, и птичкам ничего другого не оставалось, как заключить себя в клетку судна, идущего из Дан-Лэре в Англию, а завсегдатаям Финна не оставалось ничего другого, как стоять в сумерках на пирсе и наблюдать за их отправлением. Вот там, на верхней палубе, стояли все шестеро и махали вниз своими тоненькими ручками, а вот там стояли Тимулти, и Нолан, и Гэррити, и все остальные и махали вверх своими толстыми ручищами. А когда судно дало свисток и отчалило, Главный Смотритель Птичек кивнул, взмахнул, словно крылом, правой рукой, и все запели:
Я шел по славному городу Дублину,
Двенадцать часов пробило в ночи.
И видел я девушку, милую девушку,
Власы распустившую в свете свечи.
— Боже, — сказал Тимулти, — вы слышите?
— Сопрано, все до одного сопрано! — вскричал Нолан.
— Не ирландские сопрано, а настоящие, настоящие сопрано, — сказал Келли. — Проклятье, почему они не сказали раньше? Если бы мы знали, мы бы слушали это еще целый час до отплытия.
Тимулти кивнул. И шепнул, слушая, как мелодия плывет над водами:
— Удивительно. Удивительно. Страшно не хочется, чтобы они уезжали. Подумайте. Подумайте. Сто лет или даже больше люди говорили, что их не осталось ни одного. И вот они вернулись, пусть даже на короткое время!
— Кого ни одного? — спросил Гэррити. — И кто вернулся?
— Как кто? — сказал Тимулти. — Эльфы, конечно. Эльфы, которые раньше жили в Ирландии, а теперь больше не живут и которые явились сегодня и сменили нам погоду. И вот они снова уходят — те, что раньше жили здесь всегда.
— Да заткнись же ты! — закричал Килпатрик. — Слушай!
И они слушали — девять мужчин на самой кромке пирса, — а судно удалялось, и пели голоса, и опустился туман, и они долго-долго не двигались, пока судно не ушло совсем далеко и голоса не растаяли, как аромат папайи, в сумеречной дымке.
Когда они возвращались к Финну, пошел дождь.
Мартин Гарднер
Нульсторонний профессор
Долорес, стройная черноволосая звезда чикагского ночного клуба “Пурпурные шляпы”, замерла в самом центре танцевальной площадки и под едва слышный аккомпанемент оркестра, наигрывавшего какую-то восточную мелодию, начала танец живота, исполняя свой знаменитый номер “Клеопатра”. В зале было совсем темно, и только сверху на нее падал изумрудный луч прожектора, поблескивая на воздушном “египетском костюме” и гладких бедрах танцовщицы.
Первым должно было упасть прозрачное покрывало, ниспадавшее с головы и закрывавшее плечи Долорес. Еще мгновение, и Долорес изящным жестом сбросила бы покрывало, как вдруг откуда-то сверху донесся громкий звук, похожий на выстрел, и с потолка головой вниз свалился обнаженный мужчина.
Поднялся невероятный переполох.
Метрдотель Джейк Боуэрс приказал дать свет и попытался успокоить зрителей. Управляющий клубом, стоявший у оркестра и наблюдавший за представлением, набросил на распростертую фигуру скатерть и перекатил ее на спину.
Незнакомец тяжело дышал и был без сознания, вероятно, из-за сильного удара, но на теле его не было никаких повреждений. Ему было далеко за пятьдесят. Бросались в глаза короткая, тщательно подстриженная рыжая борода и усы. Незнакомец был совершенно лыс и по сложению напоминал профессионального борца.
Лишь с большим трудом трем официантам удалось перенести его в кабинет управляющего. Зрительный зал волновался, а дамы были на грани истерики. Изумленно тараща глаза то на потолок, то друг на друга, они горячо обсуждали, откуда и каким образом мог упасть незнакомец. Единственная гипотеза, не чуждая здравому смыслу, состояла в том, что тело было подброшено высоко в воздух откуда-то сбоку от танцевальной площадки. Впрочем, никто из присутствующих в зале не видел, как это произошло.
Тем временем в кабинете управляющего бородатый незнакомец пришел в себя. По его утверждению, он был доктором Станиславом Сляпенарским, профессором математики Венского университета, прибывшим по приглашению для чтения лекций в Чикагском университете.
