Сборник - Важнейшее из искусств
Я разворачивал параплан, а Староста отходил все дальше и дальше, бледнея лицом. И большая борода не скрывала испуга. Но мне некогда было его разглядывать, ибо я разглядывал свою мечту.
Она была прекрасна и совсем такая, какой я ее вымечтал у одежного дерева. Я очень старательно мысленно конструировал этот параплан. В прошлой жизни мне это часто доводилось делать – все свои парапланы я конструировал сам, конечно, с помощью компьютера, но оказалось, что информация прочно засела в моей памяти.
Больше всего я боялся за системы строп. Сам-то я их хорошо представлял, но поняло ли меня дерево? Я ж ничего не рисовал, не давал размеров – все на уровне детального зрительного образа и устных распоряжений по размерам. Страшно, однако…
Но душа трепещет, а руки делают. Я действовал по доведенной до автоматизма схеме, к которой и Настёну приучал: разложил параплан подковой строго против ветра; проверил правильность подцепки подвесной системы к крылу; осмотрел крепление подвесной системы к куполу (тут не было, правда, никаких карабинов – ясно же, что дереву не под силу их сотворить, поэтому все было единым целым); проверил воздухозаборники на отсутствие залипаний – и сейчас не залипают, и потом не должны; проверил стропы на отсутствие перехлестов и на отсутствие в них посторонних предметов (ветки, трава); убедился в том, что они не цепляются за неровности грунта, – лысина у холма была гладенькая, ветрами и дождями отполированная. Мне это нравилось.
Я глубоко вдохнул и выдохнул воздух несколько раз, влез в подцепную систему – все оказалось точно по моему размеру. Можно было приступать к основной части предполетной подготовки.
Я взял передние свободные концы и клеванты в руки и принял исходное положение для подъема купола, еще раз проследил взглядом маршрут разбега – нет ли препятствий, оглянулся на купол, не зацепится ли за что при подъеме, – нет, вроде все свободно, никаких явных помех. Задрал голову – убедиться в отсутствии в воздухе летательных аппаратов, способных помешать выполнению полета, как написано в инструкции. Птиц поблизости не просматривалось, летающих деревьев тоже. А прыгающие, надеюсь, далеко.
Ну, теперь полагается доложить руководителю полетов о готовности к старту. Где нам взять руководителя? О, а Староста?
– Эй, Староста, – крикнул я вождю, испуганно взиравшему на мои приготовления. – Докладываю! К полету готов! Разрешите взлет!
– Ма… Ма… Ма… – пытался выдавить слово Староста. – Молчу-ун, ты это меня спраш-шиваешь?
– Тебя, Староста, ты у нас тут главный! Так разрешаешь взлет?
– А ты вернешься?
– Твоими молитвами… Конечно вернусь! Как вы без меня? Да и я как без вас?…
– Тогда разрешаю… Видеть хочу, пока жив… Хоть и страшно… за тебя…
Он попытался приблизиться, но я предостерег:
– Стой там, даже подальше отойди…
Он отбежал подальше, но взгляда от меня не отрывал. Значит, надо выглядеть красиво, чтобы остаться в памяти поколений. Ну, красиво выглядеть нам не привыкать – профессия такая.
Я привычным движением (и руки, и тело все прекрасно помнили!) поднял купол параплана с земли в полетное положение, ощутив, как он наполнился воздухом, превратившись из парашюта в крыло, и ожил, затрепетал на ветру.
Хотелось сразу ринуться сломя голову, но привычка настояла на своем: удерживая рвущийся в полет купол в полетном положении, я, задрав голову, проверил правильность и полноту раскрытия и наполнения крыла воздухом. Все было в норме, чего, честно признаюсь, не ожидал. Жаждал, надеялся – все это было в чрезмерных объемах, но не ожидал, глодало сомнение…
Глянул вправо-влево, вверх-вниз – летающих деревьев на горизонте не появилось. Ну что ж, пока их нет – поеха-ли-и-и!…
Я разбежался, и крыло само нежно, но сильно подняло меня в воздух.
– Эге-ге-гей! – возопил я. – Староста! Иди в деревню, не жди меня-а-а! Но я верну-усь!…
По хорошо прогретому солнышком склону холма стремились в небо мощные восходящие потоки теплого воздуха, они уперлись лбами в мое крыло и повлекли его выше, выше, выше. Староста сначала стал мальчиком, потом улиткой на склоне, а потом и вовсе муравьем, спешащим по склону вниз. Он надеялся проследить мой полет, а я направил его к деревне. Она оказалась совсем рядом. Мы так долго шли, а тут – рукой подать. Вернее, крылом…
Я видел, как малюсенькие человечки, выстроившись в два ряда, машут друг на друга еле заметными соломинками. Молодец, Кулак, организовал народ на тренировку. Наверное, Лава помогла. Она, как Старостине чадо, хорошо научилась организовывать народные массы.
– Эй-ге-гей! – закричал я, захлебываясь от восторга, будто первый раз в воздух поднялся. – Ла-ава-а!… Кол-чено-ог!… Ку-ула-ак!… Люди лесны-ые!… Это я – Мо-о-лчу-ун!…
Один человечек выскочил из шеренги и заметался по площади. Потом вдруг остановился и, сложив ладони рупором, закричал (голосочек у человечка оказался в самый раз, чтобы мертвецов из могил поднимать):
– Мол-чу-ун! Верни-ись!…
– Верну-усь! – ответил, нисколько в том не сомневаясь. – Вот сейчас сделаю несколько кругов, может, до Паучьего бассейна слетаю, проведаю Наву и вернусь. Для первого раза достаточно…
– Возьми меня-а-а с собо-ой! – крикнула Лава.
На парапланах парами не летают, хмыкнул я, хоть он и пара-… Возможно, когда-нибудь я научу тебя… Хотя вряд ли – хватит с меня и Настёны…
Я помахал рукой и ушел в разворот, набирая высоту над теплым болотом. В нормальном лесу болота холоднее земли, и над ними высоты не наберешь, а тут – наоборот.
Лес превратился в кочковатую болотную поверхность. Кочки были разных оттенков зеленого цвета, между ними теснились белесые клочки тумана. Там, внизу, их было не заметно, а с высоты они плесенью покрывали весь лес. Немудрено при такой-то парилке! Лысина холма высовывалась относительно неподалеку, действительно сильно смахивая на человеческую плешь с остатками волос вокруг.
Просвечивала дорога на Выселки. И сами Выселки угадывались под кронами, но я в ту сторону не полетел, осмотревшись, повернул в сторону Паучьего бассейна. Конечно, кроны деревьев сильно мешали ориентировке на местности, но все же река, болота, холмы, озера задавали достаточно (как это у топографов?) реперных точек, по коим можно было прикинуть карту местности. В воздухе вообще легче ориентироваться, чем в лесу, где видишь только то, что под ногами и до ближайших зарослей. Потому я сразу взял верное направление на Паучий бассейн.
Путь к нему лежал над треугольным озером с утопленной в нем лукавой деревней. Можно было бы облететь стороной, но я хотел посмотреть на это страшное место новыми глазами.
Треугольное озеро было плотно покрыто лиловым туманом. Сверху он казался фиолетовым. Но треугольность все же угадывалась по цвету тумана: над водой и землей цвет был разный. Вокруг него уже вольготно расположились заросли тростника, расчерканные черными штрихами тропинок. Значит, ходят… Стало быть, наблюдают… Я непроизвольно нащупал на груди скальпель. И не стал задерживаться…
Неподалеку от Паучьего бассейна кряхтел в родовых муках холм – трасформатор живности, но я постарался к нему не приближаться. Мало ли какая обстановка над ним – вдруг вакуум? Или разрежение? Как ухну вниз с реквиемом на губах… Упаси Лес… Я принялся кружить над Навиным озером, как называл его про себя. Не нравилось мне думать, что Нава плавает в Паучьем бассейне. Не любила она пауков. Не так чтобы шарахаться и верещать от них, а только стороной их обходила. Оказалось, что ее в детстве укусил ядовитый паук и она долго болела после этого. Рефлекс.
Над Навиным озером облако лилового тумана было несоизмеримо мощнее, чем над треугольным. Наверное, и технологические задачи решались иные. Там, кажется, утилизация мужской протоплазмы, а здесь – перерождение женщин в гиноидов. Облако горой нависало над озером, но не было ощущения, что оно на него давит. Скорее, укутывает, оберегает… Я и мой параплан ощущали мощные восходящие потоки, и мне приходилось делать круги по периметру облака, чтобы не взмыть за настоящие облака, которые нам, парапланеристам, вовсе ни к чему… Попасть в облако – это критическая ситуация.
Тростники все так же окружали озеро, а их прорезали черные царапины троп, упирающихся в каменное кольцо. Ни единой живой души вокруг! Неживых тоже не было. Мертвяков в смысле. Видимо, пора приема новорожденных еще не наступила. Хотя, возможно, у них тут не принято встречать новорожденных. Не детишками же, в самом деле, они оттуда выходят. Видно же было, что вполне даже женственные роскошные тела на водах возлежат… Нава, Нава, неужели и ты оттуда такая же телесая выйдешь? Я ж тебя и не узнаю!… Но она же сразу свою маму узнала, значит, не так уж сильно они меняются после перерождения. Хотя кто как… Если старухи становятся молодухами… А кто сказал, что становятся?… Наверное, это нам самим так причудилось, захотелось, чтобы становились. С другой стороны, в этой гипотезе и логика есть – мертвяки таскают не только молодых, а всех подряд. Старух даже больше, потому что они убежать не успевают. Или старух тоже на протоплазму? Что-то подсказывает, что вряд ли. Не станут они таким ценным материалом разбрасываться. В моем мире уже давно людей многократно омолаживают, потому и проблема тесноты обострилась. Я-то еще по первому разу живу, а вот Леший – живой Классик в прямом смысле слова. Правда, то кино, что он затеял, наводит на подозрение, что психика его от таких процедур не укрепилась. Хотя я слышал, что гений и здоровая психика – вещи несовместимые… А здесь, где мертвое делают живым мановением воли… Смешно, если они старое не могут сделать молодым. Хотя это не мои заботы. Однако надо знать, чего женщин лишаешь или на что обрекаешь. Неведение ослепляет.
