Павел Виноградов - Деяние XII
Руслан, вообще-то, с самого начала удивлялся, как мать не видит, что этого чувака, который был на десять лет её младше, привлекают вовсе не интеллектуальные беседы, а она сама. Но это сразу почуял отец, который раз навсегда велел жене отлучить подозрительного типа от дома. Однако та не послушала и продолжала принимать и кормить Рудика, пока муж был на работе. Не сказать, что Руслан это одобрял, но язвительный и начитанный Рудик ему тоже нравился. На фоне простоватых ровесников выглядел вообще неким графом Монте-Кристо, мстящим коммунистам за загубленную жизнь. Он вёл революционные разговоры, все время западая, правда, на революцию сексуальную, и почти не скрывал «голубизну». К этой теме Руслан испытывал лёгкое отвращение, но одновременно какое-то болезненное любопытство. Конечно, догадывался, что приятель бьёт к нему клинья, но с юношеской самоуверенностью считал, что всегда сможет окоротить его.
В общем, бедолага Рудик (в зоне-малолетке – «петух» с погонялом Агафья) в поте лица старался соблазнить одновременно маму и сына, наполняя свои ночи умопомрачительными фантазиями свального греха, но объекты его вожделений эту тему просто игнорировали. Наконец, отчаявшись, как-то вечером впился в Асию губами и руками, получил по морде и был выставлен без права возвращения.
С Русланом какое-то время ещё поддерживал отношения – водил во всякие интересные места: окраинные кинотеатры на полузапретные фильмы, ночное кладбище, где они пили водку на чьей-то могиле, или на пасхальный крестный ход в единственную в городе действующую церквушку. Но Руслану, наконец, наскучило отбиваться от суетливых лап, тем более, это приходилось делать всё чаще. Он назвал приятеля правильным словом и тоже прекратил отношения. Хотя иногда и скучал по их разговорам.
– Привет, – растерянно сказал он Рудику, как всегда, с ног до головы облачённому в «фирму» – немецкая кожаная куртка и кожаная же венгерская кепочка, кокетливо сдвинутая на лоб, штаны «Ли», жилетка «Левис», батник «Вранглер», «адики»… Рудик любил повторять, что, за исключением трусов и носков, на нём нет ничего советского.
– Привет, Русик, – блеснул он тремя золотыми фиксами, улыбаясь, как сам считал, обворожительно, на самом же деле довольно ехидно. – Пустишь?
– Заходи, – вяло пригласил Руслан.
Он не был в восторге от визита, но тот обещал несколько развеять неприятные мысли. Конечно, не пустил бы гостя, будь отец на ногах, но тот чересчур усердно налегал целый день на пиво, к вечеру вонзил в него «чекушку» и теперь в бессознательном состоянии пребывал в своей комнате, что сулило крайне неприятное понедельничное утро.
– А ты всё такой же засранец, – констатировал Рудик, оглядывая беспорядок в комнате Руслана: наваленные горой на полу книги и журналы, грязная посуда на письменном столе, смятая постель.
– Неси закусь, – фарцовщик привычно устроился в старом кресле и поставил на стол пузатую бутылку виски «Белая лошадь», которое почитал верхом изысканной роскоши.
– Русь, у тебя же день рождения недавно был, да?
– Ага, в понедельник.
– И как отметил?
– Да никак. Было бы что отмечать…
– Ну, вот сейчас и отметим!
Руслан принес из холодильника сморщенные яблоки, несколько крутых яиц и плавленый сырок. Возвращаясь, заметил, что Рудик внимательно разглядывает книжную полку, и вспомнил, что тот всегда так делал, когда приходил к нему.
– Помянем твою мамку сначала…
Молча выпили по стопке, закусили. Разговор Руслану начинать не хотелось.
– Ну, как жизнь? – закуривая, снисходительно спросил Рудик. Тон его подразумевал, что ничего интересного за это время с Русланом произойти не могло. Пачку «Кента» бросил на стол, небрежным жестом предложив угощаться.
– Всяко-разно, – выдавил Руслан, беря сигарету.
– Неприятности? – быстро спросил Рудик.
Руслан вздрогнул – приятель этот никогда не отличался особым чутьем на его состояния. Тут было другое: тот что-то знал. Хотя… Откуда бы?..
Рудик вновь наполнил стопки.
– Теперь за тебя! Расти красивый и с большим!
Руслан несколько раз заметил, как Рудик бросал взгляд на портрет матери над письменным столом. Отец сфотографировал смеющуюся Асию где-то на летней природе, босой, в легком платьице повыше круглых коленей. Глаза Рудика при взгляде на неё маслились, мягкие губы увлажнялись. Руслана передергивало от отвращения. Не выдержав, он ушёл в туалет.
Когда вернулся, стопки были опять наполнены, а Рудик, развалясь в кресле, жевал яблоко. Вид его Руслану чем-то очень не понравился – тот всё время отводил взгляд. Повеяло чем-то нехорошим… Садясь, Руслан в первый раз по-настоящему задумался, кто этот человек, так ловко втёршийся в его жизнь.
Но виски действовало. В ушах приятно шумело, и, в общем, Рудик представал не таким уж одиозным персонажем. Ну, пидор, ну, стукач… А как же ему не быть стукачом, раз он пидор?.. Если стукач, значит, пидор и есть… Под эти успокоительные силлогизмы Руслан опрокинул в себя стопку, поймав на себе колючий, но при этом почему-то испуганный взгляд Рудика.
Эффект ударил сразу – у Руслана появилось ощущение, что его стремительно раскручивают. Почувствовал жуткую тошноту и попытался выбросить из себя принятый напиток. Но тошнота никак не переходила во рвоту.
«Б…дь! Подсыпал! – хаотично вспыхивали мысли. – Сейчас отрублюсь, а он вы…т! Сука!»
Он хотел вскочить с кресла и ударить Рудика, но понял, что тело ему не повинуется.
…Уже очень давно, от самого детства, не посещал его этот томительный кошмар. Среди ночи он вскакивал с постели от безликого ужаса с воплем, в котором не было ничего детского и вообще мало человеческого: «Не переворачивайте! Переверните назад! Пожалуйста!» Он чувствовал, что висит вниз головой в пустоте, а помимо этой пустоты нет ничего. Мог делать что угодно: вскочить с кровати, кричать, бегать, хвататься за людей и предметы, но всё это было бессмысленно – на самом деле он завис где-то, где отсутствовало время и пространство. Самое страшное, что и сам он состоял из пустоты. Более того – был ещё ничтожнее пустоты, всего лишь её безымянным видением, трижды несуществующим. Невозможность подвергнуть небытие хоть какому-то изменению была безнадежнее биения мошки о крепостную стену. Отчаяние накрывало погибельной волной, в которой он мог лишь беспомощно вопить.
Но где-то рождался свет. Где-то наверху. Значит, верх есть. Сразу после этого ощущал под ногами твердь и осознавал, что уже не висит в нигде. Свет был спокойный и добрый, как у ночника, только куда сильнее. Значит, есть покой и добро. Это немного успокаивало, он даже вспоминал своё имя. И тогда рядом с ним оказывался некто, кого он называл Прекрасным человеком. Руслан никак не мог запомнить его беспредельно красивое лицо, помнил лишь одежды – длинные, трепещущие, яркие, как огонь. И ещё зелёную ветку в руке. Человек поднимал её, и они оказывались в роскошном саду, среди цветов и добрых зверей. Человек говорил что-то важное и приятное, но что – Руслан всегда забывал. На этом месте видения он засыпал, спокойно и крепко, как надлежит ребенку.
А сейчас от ласкового и печального взгляда Прекрасного человека Руслан проснулся.
Его рот был сведен гнусной сладковатой сухостью, голова продолжала замедленно, но тошнотворно вращаться, тело было неподъемно. Не раскрывая глаз, он попытался сообразить, каким образом достиг такого состояния. Вспомнил Рудика. «Нажрались», – простонал мысленно. Возникло отвращение от перспективы идти с такого бодуна в школу, но тут ударила жгучая мысль, что всё куда хуже – очень, очень плохо. В панике прислушался к своему телу, ища признаки насилия. Правда, какие они должны быть, толком не знал. Единственное, что понял – одет полностью, что немного успокоило. Он всё ещё, похоже, был в кресле. Слегка пошевелился. Боль вспыхнула в голове и поползла по всему телу.
С трудом сглотнул, чтобы разлепить рот. Открыл глаза. Полутёмная комната предстала в затейливом ракурсе – как-то наперекосяк. Привычный беспорядок при этом приобрел черты апокалиптически зловещие. В лиловых тенях пол почти сливался с потолком, из окна сочился гнойный свет уличного фонаря. Все ещё стояла ночь.
Голову чуть отпустило. Он схватился за край стола, попытался встать. Но тут же сел назад при виде тёмного липкого следа, ладонью оставленного на столешнице.
Глядел на него несколько минут, мыслей не было. Внизу в неверном свете блеснул предмет, которого там не должно было быть: старый топорик, обычно валявшийся в кладовке вместе с прочим инструментом. Свесился с кресла, поднял. Слегка поржавевшее лезвие и топорище тоже вымазаны были липким…
С хриплым воплем вскочил и, как был с топориком, бросился на кухню. Машинально включил свет, огляделся бешеным взглядом. Всё, вроде бы, в порядке. Повернувшись, дёрнул дверь в комнату отца. Та легко открылась. Не глядя, шлёпнул выключатель. Вспыхнувший свет отворил ужас.
