Леонид Каганов - Коммутация (сборник)
— Проходите, не толпитесь, людишки добрые. Жить вам поживать, да добра наживать. Долго и счастливо. И умереть в один день.
Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули за угол.
Я дошел до бульвара и сел на скамейку под каштаном. Листья уже распустились, и теперь в вышине покачивались белые цветочные свечки. Дождь лил не переставая — нудный и мелкий, и казалось насквозь пронизывал душу своими тупыми иголками. Неподалеку возле луже плескались двое ребятишек — они зачем-то кидали туда кирпич, вынимали и кидали снова. Этот мир был чужой, я больше не был его частью, и теперь вдруг понял это. Я уже не чувствовал за плечами груз неоконченных дел и недовыполненных обещаний. Не я должен был вставить тете Лиде стекло, и не моего паяльника ждал на антресолях наш сломанный телефон с определителем номера. Не моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому карельскому озерку, чтобы пройти тот перекат на байдарке, а не на катамаране. Не я мечтал когда-нибудь побывать в Париже, это кто-то другой не успел там побывать. Этот мир был чужой, созданный для других людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову и взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли — это было не мое желание.
— Смотри, кажется нежилец, — донесся до меня издалека голос одного из мальчишек. — Тикаем отсюда?
Не на что было решаться — все было решено заранее и решено не мной. Я закрыл глаза.
Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство вокруг. Он дернулся вперед — как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все ускоряясь. И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью было: зря не оставил плащ дома, пропадет.
Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Коридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Николай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове лежал я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто — я и есть весь этот мир. Я — Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.
Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по-прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
— Он приходит в себя. — сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.
Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. На этот раз попытка удалась.
— Где я?
— Тише, тише! — тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.
Я узнал ее — это была медсестра Светлана, которую я видел две недели назад в операционной.
— Где я?
— Нельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
— Вчера? В другую аварию?
— Вам все расскажут, не надо разговаривать.
— Но я же умер?
— Кто вам сказал такую глупость?
— Умер и ходил как нежилец.
— Как кто? Куда ходил?
— Значит у меня были эти… комические галлюцинации?
— Комические? Смешные что ли?
— Нет от слова «кома».
— Ну тогда уж правильнее будет «коматозные». Хотя такого термина нет. Но не волнуйтесь, во время клинической смерти мерещится многое.
— Клиническая смерть — это ведь смерть в клинике, так? А смерть духовного тела?
— Вот вы поправитесь и нам расскажите. А то те, кто из комы вышел, не любят ничего рассказывать. Но пока не надо разговаривать.
Я замолчал, осмысливая услышанное.
— Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
— Светлана. — мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась. — Надюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
— А что за родственники?
— Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил э-э-э… Михаил Германович кажется — это ваш отец? Но мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату — там уже как врач скажет.
— Мама, Юля, Михаил Германович… — повторил я шепотом. — Знаете что?
— Что? Передать что-то? — Светлана склонилась надо мной.
— Передайте. Передайте им: проходите, не толпитесь, людишки добрые!
Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.
— Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
Я уже не слышал — я падал все глубже и глубже, в полную темноту.
«РОСРЫБА»
Крепыш с добрым лицом Лева Курский, по кличке Лещ, пришел в бизнес после армии. Вместе с Мальком и Лобстером они служили во флоте, а все остальное — деньги, бабы и кабаки — появились у них позже. Досталось это непросто — сначала пришлось много работать кулаками, а впоследствии еще больше — головой. Но зато теперь весь рыбный экспорт страны находился в руках трех бывших моряков.
Но прыгать с парашютом во флоте их конечно не учили. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в первые секунды Лещ подвоха не заподозрил. В лицо бил воздух сплошной ледяной струей и дыхание запиралось в горле. Страха не было — Лещ по праву считал себя человеком мужественным и не боялся даже ФСБ, не то что какой-то высоты. Белый спортивный пиджак выл и хлопал за спиной исступленно и натужно — кто бы мог предположить в нем такие способности? Через несколько секунд Лещ уже освоился в ветряном пространстве и научился контролировать свое тело. Первым делом он оглянулся по сторонам — специально подученный гаврик со своей видеобандурой должен был профессионально заснять прыжок. Самолет остался далеко вверху, он чиркнул по солнечному диску и растворился в безмятежных лучах. Неподалеку кувыркались три фигурки, но вот кто из них гаврик с объективом, кто Малек, а кто Лобстер понять было невозможно. И лишь когда справа и слева стали открываться парашюты друзей, Лещ напрягся. Напрягся, ожидая толчка — ему объясняли что должен быть толчок, когда автоматически сработает парашют. Но толчка не было, а остальные парашютисты, включая гаврика с бандурой, уже остались далеко вверху. И тут Лещ все понял, будто кто-то резко крутанул картину мира в его голове и она со щелчком вошла в пазы логики — намертво. Понятно стало все. Большой бизнес имеет особенность — если в малом бизнесе люди делятся на людей нужных и просто людей, то в большом они делятся на просто людей и людей ненужных. И теперь ненужным человеком для Малька и Лобстера стал сам Лещ. Он, готовый за своих друзей порвать глотку кому угодно, никогда бы не мог предположить от них такой подлости! Но было поздно.
И ведь как хитро все подстроено! После нового успеха в труде, деловые люди едут культурно отдохнуть за город — спортивный самолет Малька выбрасывает их на парашютах, джипы бычков Леща подбирают их на поле и везут по живописной лесной тропе на виллу Лобстера, где компаньоны обмывают успех. Девочки и шампанское по вкусу. Чья же это была идея прыгать с парашютом — Малька или Лобстера?
— Пилять мороженная! — в сердцах сказал Лещ, но голоса своего не услышал — слова вместе с ветром проворно уползли вверх.
Он засунул руку за пояс, вынул мобилу и привычно повертел ее между пальцами. Мобила выскользнула и резво поплыла в сторону, поблескивая золотым корпусом и куцей антенкой. Лещ изогнулся всем телом и поймал ее, сжав так, что она хрустнула.
— Я тебе полетаю, ставрида снулая!
Разные чувства метались в душе Леща как гуппи в аквариуме во время кормежки. Лещ все еще никак не мог поверить в предательство друзей. Но он все-таки заставил себя нажать единицу — на единицу была прописана мобила Угря — начальника охраны Леща. Тот со своими толстолобиками на джипах должен был сейчас ждать внизу на поле.
