Шарон Ли - Завтрашняя запись
Они вышли в более широкий коридор и остановились перед рядом лифтов.
Госпожа Янси нажала кнопку и вошла в открывшийся лифт, Лал за ней.
— Четырнадцатый, — сказала она в микрофон, и дверцы закрылись.
— Вы, конечно, знаете, что молодые и здоровые тела получить крайне трудно, — сказала она, с улыбкой поворачиваясь к Лалу. — Но в данном случае мы как раз закончили подготовку оболочки — женщины, очень, я сказала бы, близкой по возрасту вашей кузине. И примерно такого же роста и цвета волос. Черты лица… Ну, это мне немного трудно определить, если учесть, в каком она была состоянии, но предположу, что ваша кузина была привлекательной девушкой.
Она сделала паузу, явно ожидая ответа. Лал прокашлялся.
— Весьма привлекательной, да. Госпожа Янси радостно кивнула.
— Я уверена, что она будет весьма довольна новой оболочкой. Естественно, это было самоубийство. — Она успокаивающе прикоснулась к его рукаву. — Но никаких повреждений! И никаких остаточных препаратов. Процедура требует, чтобы перед эгопереносом принимающая оболочка была полностью очищена.
Тут дверь лифта открылась, и он вышел за ней в приветливый желтый вестибюль. От цветочной вони его чуть не стошнило.
— Ну, вот мы и пришли! — Госпожа Янси приложила ладонь к двери с номером «86», и дверь отъехала в сторону. — Здесь маленькая прихожая, в холодильнике — напитки. Дальше спальня вашей кузины. — Она снова прикоснулась к его рукаву. — Не забывайте: она только что прошла эгоперенос, и сознание у нее может немного путаться. Дайте ей время вас вспомнить. Если она заснет, пожалуйста, не будите ее. На этом этапе процесса сон чрезвычайно важен. Договорились?
— Договорились, — тупо отозвался Лал, и ее улыбка стала еще светлее.
— Ну, желаю вам приятно побеседовать. Свяжитесь с постом, когда будете готовы уходить: в прихожей есть телефон.
Она еще раз дотронулась до его рукава, а потом дверь за ним закрылась, оставив позади цветочную вонь.
Стены были бледно-голубыми, пышный ковер — сапфировым. В прихожей стоял шезлонг, комбинированный бар-холодильник, секретер и стул. На секретере — монитор компьютера и телефон.
Дверь в следующую комнату была задернута портьерой. Ледяными пальцами Лал отодвинул ее и вошел в сапфировый полумрак.
Тело, закутанное в шелковистое синее одеяло, было длинным — хотя и не таким длинным, каким могло бы быть, и не таким угловатым. Волосы — поток густого золота в берегах из ярких подушек.
Лицо — шедевр. Гладкая медовая кожа, облегающая высокие нежные скулы и округлый подбородок. Лицо, которое может сниться во сне, разбивать сердца, вдохновлять поэтов.
Но не ее лицо, не ее, не ее.
Ужас лишил его ноги силы, и он опустился на колени, глядя на нее. Теребя руками синее одеяло, он выдохнул ее имя:
— Корбиньи?
Изящные брови сдвинулись над опушенными бархатом веками.
— Кто это?
Мягкий, звучный, богатый интонациями — голос певицы.
Он откашлялся. — Лал.
— Анджелалти! — Выразительный голос был полон восторга и ужаса. Густые ресницы задрожали и стремительно поднялись, открыв черные глаза — очень большие по стандартам планетников, влажные и полубезумные. Она сделала огромное усилие, выпростала руку из-под одеяла и потянулась к нему. — Анджелалти!
Его собственная рука крайне неохотно потянулась навстречу ее руке — и он был поражен теплотой и нежностью ее кожи.
— Тише, — сказал он, вспомнив полученные им предостережения. — Тише, Корбиньи. Не переутомляйся.
Казалось, она его не услышала. Ее пальцы впились ему в руку, широко открытые глаза смотрели, не видя.
— Анджелалти, где я? Что случилось? Ко мне приходят… говорят что-то… накачивают меня снотворными… Я не могу ходить, я едва могу поднять руку. И с глазами что-то… с глазами…
Безумие. Безумие человека, знающего, что он безнадежен — такое, какое наступает, когда знаешь, что отчаянно болен. Так было с Эдретом в его последние дни. Лал сжал ее теплые пальцы и уложил их обратно на одеяло.
— Успокойся, Корбиньи, все…
— Не говори мне, что все в порядке! — вскричала она, сжимая его руку. — Скажи мне, что случилось!
Он заколебался — и внезапно ее пальцы ослабели, а веки опустились.
— Анджелалти… — Даже ее голос утратил силы. — Ради любого бога, которого ты признаешь, молю тебя: скажи мне правду.
Он ощутил форму кисти, которую держал, посмотрел на прелестное чужое лицо и снова откашлялся.
— Была драка, — начал он и почувствовал, как она содрогнулась.
— Это я помню.
— Да. — Он прикоснулся языком к пересохшим губам. — Ты была очень серьезно ранена, Корбиньи. А глаза… глаза тебе дали новые.
Они открылись, ничего не видя в беспросветном мраке, каким должна была казаться ей полумгла комнаты.
— Новые глаза, — повторила она, и ужас начал сменяться пониманием. — Трансплантат?
— Новые глаза, — повторил Лал и нашел в себе мужество, чтобы поднять вторую руку и прикоснуться к ее медовой щеке. — А еще — совершенно новое тело.
Она не вскрикнула, не содрогнулась и даже не заплакала. Она просто надолго замолчала, пристально глядя в свою темноту.
— Анджелалти, — сказала она наконец. — Прятать голову в песок — утешение слабое.
— Да, — согласился он. Она судорожно вздохнула.
— Новое тело?
— Ты умирала, — сказал он ей, стараясь, чтобы в его голосе не слышно было ужаса. — Повреждения, несовместимые с жизнью. — Он помедлил, но она не издала ни звука. — Существует технология… Тебя — то есть твою личность, твои воспоминания, твою суть — перенесли в здоровое тело.
Он замолчал и стал ждать, опустившись на пол и глядя на нее. После долгого молчания она вздохнула и спросила со спокойствием натянутой струны:
— Ты меня видишь?
— Да, — ответил он и вовремя проглотил «конечно».
— А я тебя не вижу, — сказала она задумчиво. — Ты говоришь мне, что видишь это новое тело.
— Да, — снова сказал он и почувствовал, как она сжимает его пальцы.
— Анджелалти, включи свет.
— Корбиньи…
У него сорвался голос: он сам почувствовал, как задрожал, потому что знал, что она потребует потом. Знал, что потребовал бы сам на ее месте.
— Нельзя вечно прятать меня от меня самой! — воскликнула она, приподнимаясь на подушках. А потом она снова упала на спину, словно силы оставили ее — и ее пальцы в его руке обмякли. — Анджелалти…
— Да, сейчас.
Он выпустил ее руку, резко поднялся на ноги, нашел выключатель и стал прибавлять освещение, пока не увидел, что зрачки у нее начали сокращаться. Не дожидаясь ее просьбы, он направился к туалетному столику.
Когда он снова присел у ее кровати, она разглядывала свою руку — и на ее лице проступал ужас.
— Корбиньи?
Она посмотрела на него, с огромным трудом подняла руку и осторожно прикоснулась к его щеке, как он недавно прикасался к ее.
— Поднеси мне зеркало, кузен.
Он молча поднял зеркало и смотрел, как она проводит пальцами по стрелам бровей, прикасается к округлому подбородку и пристально заглядывает в собственные глаза. Потом беззвучно выступили слезы. Она закрыла глаза, но они продолжали струиться из-под ресниц.
Лал отложил зеркало, взял в ладони ее руку и постарался вернуть тепло пальцам, ставшим влажными и холодными.
— Корбиньи…
— Не называй меня так!
Она отвернулась. Грудь ее судорожно вздымалась.
— Это твое имя! — рявкнул он, сжимая ее руку, испугавшись, что она отвергнет тело, в котором оказалась, и заставит себя умереть.
— Я мертва! — вскричала она, эхом повторив его мысль. Он вскрикнул:
— Нет, ты будешь жить!
Она снова повернулась к нему лицом, широко распахнув изумленные глаза.
Он удержал ее взгляд и повторил со всеми нюансами гипнотического приказа, на который только был способен:
— Живи, Корбиньи! — И потом, ощутив в этой фразе привкус магии, добавил то, что ощущалось как необходимое: — Пожалуйста!
Она почти улыбнулась. И тут дверь комнаты раскрылась и решительный голос заговорил:
— Полно, полно! Что это такое — включили свет! Сударь, о чем вы только думали! Этой молодой особе необходим отдых, а вы… Что?!
Сиделка наклонилась и выпрямилась, возмущенно поднимая зеркало.
— Право, сударь!
— Она захотела увидеть, — сказал Лал. — Она должна была увидеть когда-то.
— И увидела бы — в должное время, — отрезала сиделка, нажимая кнопку у себя на поясе. — Я должна попросить вас уйти. Корбиньи пора спать.
Рука, которую он продолжал держать, напряглась. Из прихожей снова послышался звук открывающейся двери.
— Идите, сударь, — резко приказала сиделка. — На сегодня вы принесли достаточно вреда.
— Анджелалти! — Голос Корбиньи звучал уже еле слышно. — Анджелалти, не оставляй меня здесь!
