Андрей Лазарчук - Соль Саракша
— Так что неграмотен, ваше благородие! Не мог прочесть инструкцию, а на занятиях отсутствовал! Готов понести!
Ну, наконец-то он понял, что глупость сморозил, и говорит:
— Выходит, оно улавливает мысли стрелка… Никогда о таком не слышал и не читал. Правда, в «Курьере героев» была статья про индивидуальное оружие — стреляет только в хозяйских руках, но это ведь совсем другое дело. А вот чтобы мысли…
— Не мысли. Я только пальцем шевельнул…
— Пальцем он шевельнул, — проворчал Князь. — Надо было ещё сказать: «кых, кых!».
Вечно он норовит последнее слово оставить за собой…
— А вот Рыбе его покажем, — сказал я. — Пусть ведьма поколдует над «ведьминым мушкетом»…
Их пандейское сиятельство стало ещё бледнее.
— Нет, Чаки, — говорит. — Нет, Сыночек. Мы его никому не покажем, да и сами забудем, как пьяный сон…
— С какой радости? — сказал я. — Мы сдадим его куда следует… Пойдём к господину Рашку и сдадим… Наши оружейники в столице разберутся, а мы внесём свой вклад в светлое дело Отцов… И назовём его — «Гнев Огненосного Творца»! Звучит? Может, даже премию какую дадут…
Князь грустно так улыбнулся, и тут меня пробило на великодушие:
— Отбой, — говорю. — Премия — джакч. Лучше отдай его папеньке, господину полковнику. Пусть начальству своему впарит, что лично изобрёл на досуге оружие возмездия. Тогда выйдут ему и прощение, и повышение, и будет он перед тобой в долгу по самое не могу…
— Так ведь тогда мы уедем отсюда, мой бедный маленький друг, — отвечает грустный поэт. — И ты никогда больше не увидишь прекрасную Лайту…
И лыбится — оттого, должно быть, что я покраснел.
— Нет, Чаки, — повторил Князь. — «Мушкету» сему должно исчезнуть из нашей жизни и памяти навсегда. Без вариантов.
— С какой радости? — опять говорю я.
— А с такой, что ты не знаешь, как наша власть умеет и любит пресекать утечку информации. «Гнев Творца» они, конечно, к рукам приберут. А вот мы с тобой исчезнем неизвестно куда. За компанию подметут и Рыбу, и доктора, и нашу с тобой родню, включая дядю Ори. Кстати, господин полковник скажет тебе то же самое, трусливая милитаристская скотина…
— Кто скотина, ушлёпок захребетный? — я аж захлебнулся.
— Господин полковник, — успокоил меня Князь. — Я же нарочно уточнил для самых сообразительных, что скотина — милитаристская… Вы здесь все люди простые, прямые, бесхитростные, вы даже представить не можете, что это такое — Департамент общественного здоровья. Знаете только бедного алкоголика Рашку…
Может, он и прав.
А, главное, Рыба оказалась права! Что-то в нашей жизни произошло, и ничего уже не будет по-прежнему…
— И к тому же, — сказал Князь, — у «мушкета» должен быть хозяин.
— Да этот хозяин, небось, уже до Трёх Всадников добежал!
— Добежал, если его Паликарлик не сжёг…
— Ага! — говорю. — Паликарлик! Он и нас-то толком сжечь не мог… С трёх шагов…
— Что-то ты, Сыночек, расхрабрился… Давай лучше его поищем!
И мы поискали. Ходили, как положено, кругами. И, скорей всего, не нашли бы — да я об него споткнулся.
Мудрено не споткнуться — бедняга был одет в комбинезон точно такого же цвета, как трава, на которой лежал…
— Ужас какой, — сказал Князь. — Головёшка. Вот и мы такие же плавали бы сейчас в Ледянке…
— А вот комбез-то не сожгло и даже не закоптило, — говорю.
И снова он меня подковыривает. Ну не может без этого!
— Экий ты у нас, Сыночек, деловой. Весь в папочку. Главное, что комбинезончик целенький, в хозяйстве пригодится…
На самом-то деле он жутко завидует, что Мойстарик за меня любому горло перегрызёт и вообще балует. И что я за отца любому…
Но к трупу-то не подходит. Нежные мы…
Ну и хрен с тобой, джаканный поэт. А мы люди простые.
— Да, я деловой, — говорю. — Потому что мануфактуру мы получаем по карточкам. Потому что новую форму в гимназии выдадут только к началу учёбы, и то не наверняка. Потому что на мне сейчас дедовские выходные брюки — больше надеть было нечего. Ты над такими простыми вещами никогда не задумывался, массаракш?
Вижу — заткнулся мой лучший друг.
Эх, закрыть бы покойнику чем-нибудь лицо… Если это можно назвать лицом.
— Мародёрство и есть мародёрство, — сказал Князь. — Даже в дедушкиных штанцах, всё равно мародёрство.
— Ага, — говорю. — Если бы. На комбезе ни одной застёжки.
— Тогда хоть башмаки сними, — издевается поэт.
— А башмаки, — говорю, — у него вроде как прямо из штанин растут…
— Это естественно, — отвечает. — Если у него непростое оружие, то и штаны должны быть непростые… Бери ножик да разрежь! Чего там! Покойнику всё равно…
— Ну и разрежу, — говорю. — Потом Рыба на бабкиной машинке сошьёт…
Джакч! Ни хрена эта ткань не режется.
Князь смотрит на мои усилия и ржёт. Сейчас я как поднимусь…
Да я не поднялся, я взлетел!
Покойник откинул руку и начал бить обугленной ладонью по траве, словно что-то искал…
— Этого ещё не хватало, — сказал Князь. — Не было забот…
Мало того, покойник открыл рот, сверкнул зубами и прохрипел:
— Скорчер… скорчер… скорчер…
И отключился.
— «Мушкет» ищет, — сказал я. — Это на каком языке — «скорчер»?
— Первый раз слышу, — сказал Князь. — Ни на что не похоже. А был он хороший солдат — чуть пришёл в себя, сразу за оружие…
— Теперь-то вроде помер, — сказал я.
— А ты сердце послушай, — сказал Князь.
— Тебе надо — ты и слушай, — сказал я. — У самого очко играет поближе подойти, а тоже — мародёр, мародёр…
Ну, дружбан мой всё-таки себя преодолел — подошёл, встал на колени, положил голову на грудь странному покойнику…
— Нет, — говорит. — Ничего не слышу. Он от шока уже давно должен помереть…
Как же! Труп другой рукой начал шарить!
Князь поднялся и говорит:
— Не могу я смотреть, как человек мучается. Надо его это… И любой солдат тебе скажет, что это правильно…
Достал «ибойку», вытянул руку, отвернулся, зажмурился и нажал на спуск.
Осечка.
Он пошёл на вторую попытку, но я не дал:
— Хватит. Он с тобой уже в кидонскую рулетку сыграл и выиграл. Доставим его к доктору Мору. У доктора и голова большая, и борода густая. Вот он и разберётся, кто живой, а кто не очень.
— И как же мы его доставим? За руки, за ноги?
Я задумался, и не зря:
— Читал такую детскую книжку «Маленькие отважные сердечки»? Там во время Войны за Проливы двое пацанов на оккупированной территории нашли нашего сбитого лётчика. Раненого. Пацаны были ещё мелкие, так они тащили его на парашюте. То есть он лежал на парашюте, а они тянули за стропы…
— Где же мы парашют возьмём? Что ты несешь? Сколько лет уже ни одного самолёта никто не видел, а особенно здесь!
— Ну, этот урод сказал же, что на радаре…
— На радаре дежурят кандидаты, им от усталости и от голода могут даже драконы померещиться! Я-то представляю, что там творится, бывал в гвардейских казармах…
— И всё-таки пойдём поищем, — сказал я.
— Вот и иди. А я лучше за тряпкой той схожу, которая на плоту лежит. Она как-то реальнее.
И пошёл он за реальной тряпкой, а я решить пройтись по окрестностям — из принципа.
Лучше бы я этого не делал.
Отошёл я всего несколько шагов, и чувствую — что-то не то. Я даже сначала не понял.
Потом понял — ноги стынут. Подошва у старых летних сандалий тоненькая, и сквозь неё ступни холодом пробивает.
Посмотрел вниз — уж не по снегу ли чапаю? Оказалось — нет, не по снегу, да и ближайший снег — на Трёх Всадниках. Иду по сырой траве, и чем дальше, тем холод сильнее, как от озера…
Наконец смотрю — трава уже седая от инея.
Впереди — редкие деревья, частый орешник. И ещё кое-что.
Словно пузырёк в стекле — даже не пузырёк, а просто небольшое утолщение. Дефект. Часть картинки как бы выгибается навстречу или обволакивает большое невидимое яйцо. Вроде бы ничего там нет, а всё равно что-то есть…
Но самое страшное даже не это. Перед странной выпуклостью в пейзаже сидели спинами ко мне пять головастых лесных собак. Сидели, словно поджидая того, кто выйдет из этого оптического феномена. На моё присутствие они, хвала Творцу, не среагировали.
И не стал я дразнить судьбу. Один раз уже повезло. Или даже два — ведь чудо-ружьё могло просто разорваться в руках по моей дурости. Хватит чудес на сегодня.
И Князю ничего не скажу, тот непременно ведь начнёт свою аристократическую храбрость доказывать, а оно мне надо?
Но я ещё, конечно, вернусь сюда — только не завтра, а попозже… Потом… Когда собачки уйдут…
Когда-нибудь.
Князь уже не только сходил на берег, но и уложил «сбитого лётчика» на плед. И только хотели мы тронуться…
— Стоп, — говорю. — А этот? Скорчер-то?
