Аркадий Стругацкий - Том 8. 1979-1984
— Спойте, — согласился Голем.
Виктор взял банджо и стал петь. Он спел «Мы храбрые ребята», потом «Урановые люди», потом «Про пастуха, которому бык выбодал один глаз и который поэтому нарушил государственную границу», потом «Сыт я по горло», потом «Равнодушный город», потом про правду и ложь, потом снова «Сыт я по горло», потом затянул государственный гимн на мотив «Ах, какие ножки у нее», но забыл слова, перепутал строфы и отложил банджо.
— Опять иссяк, — сказал он грустно. — Так, говорите, Павора арестовали? А я это знаю. Он сидел как раз у меня, где вы сидите... А вы знаете, что он хотел сказать, но не успел? Что через десять лет мокрецы овладеют земным шаром и всех нас передавят. Как вы полагаете?
— Вряд ли, — сказал Голем. — Зачем нас давить? Мы сами друг друга передавим.
— А мокрецы?
— Может быть, они не дадут нам передавить друг друга... Трудно сказать.
— А может быть, помогут? — сказал Виктор с пьяным смехом. — А то ведь мы даже давить не умеем как следует. Десять тысяч лет давим и все никак не передавим... Слушайте, Голем, а зачем вы мне врали, что вы их лечите? Никакие они не больные, они все здоровые, как мы с вами, только желтые почему-то...
— Гм, — произнес Голем. — Откуда у вас такие сведения? Я этого не знал.
— Ладно-ладно, больше вы меня не обманете. Я говорил с Зузр... с Зу... с Зурзмансором. Он мне все рассказал: секретный институт... обмотались повязками в целях сохранения... Вы знаете, Голем, они там у вас воображают, будто смогут вертеть генералом Пфердом до бесконечности. А на самом деле — калифы на час. Сожрет он их вместе с повязками и с перчатками, когда проголодается... Фу, черт, как пьян — все плывет...
Но он немного лукавил. Он хорошо видел перед собой толстое сизое лицо и маленькие, непривычно внимательные глазки.
— И Зурзмансор сказал вам, что он здоров?
— Да, — сказал Виктор. — Впрочем, не помню... Скорее всего, нет. Но видно же.
Голем поскреб подбородок краем стакана.
— Жалко, что вы пьяны, — сказал он. — Впрочем, может быть, это хорошо. У меня сегодня настроение. Хотите, я расскажу вам все, что догадываюсь и думаю о мокрецах?
— Валяйте, — согласился Виктор. — Только больше не врите.
— Очковая болезнь, — сказал Голем, — это очень любопытная штука. Вы знаете, кого поражает очковая болезнь? — Он замолчал. — Нет, не буду я вам ничего рассказывать.
— Бросьте, — сказал Виктор. — Вы уже начали.
— Ну и дурак, что начал, — возразил Голем. Он посмотрел на Виктора и ухмыльнулся. — Задавайте вопросы, — сказал он. — Если вопросы будут глупые, я на них с удовольствием отвечу... Давайте, давайте, а то я опять раздумаю.
В дверь постучали.
— Идите к черту! — гаркнул Виктор. — Я занят!
— Простите, господин Банев, — сказал робкий голос портье. — Вам звонит ваша супруга.
— Вранье! У меня нет никакой супруги... Впрочем, пардон. Я забыл. Ладно, я ей сейчас позвоню, спасибо. — Он схватил стакан, налил до краев, сунул Голему и сказал: — Пейте и ни о чем не думайте. Я сейчас.
Он включил телефон и набрал номер Лолы. Лола говорила очень сухо: извини, что помешала, но я собираюсь ехать к Ирме, не соблаговолишь ли ты присоединиться.
— Нет, — сказал Виктор. — Не соблаговолю. Я занят.
— Все-таки это твоя дочь! Неужели ты опустился до такой степени...
— Я занят! — рявкнул Виктор.
— Тебя не волнует, что с твоей дочерью?
— Перестань валять дурака, — сказал Виктор. — Ты, кажется, хотела избавиться от Ирмы. Ты избавилась. Чего тебе еще нужно?
Лола принялась плакать.
— Перестань, — сказал Виктор, морщась. — Ирме там хорошо. Лучше, чем в самом лучшем пансионе. Поезжай и убедись сама.
— Грубая, бездушная, эгоистическая свинья, — объявила Лола и повесила трубку. Виктор шепотом выругался, снова выключил телефон и вернулся к столу.
— Слушайте, Голем, — сказал он. — Что вы там делаете с моими детьми? Если вы там готовите себе смену, то я не согласен.
— Какую смену?
— Ну, какую... Вот я и спрашиваю: какую?
— Насколько мне известно, — сказал Голем, — дети очень довольны.
— Мало ли что... Я и без вас знаю, что они довольны. Но что они там делают?
— А разве они вам не говорили?
— Кто?
— Дети.
— Как они мне могли говорить, если я здесь, а они там?
— Они строят новый мир, — сказал Голем.
— А... Да, это они мне говорили. Но это же так, философия... Что вы мне опять врете, Голем? Какой может быть новый мир за колючей проволокой? Новый мир под командованием генерала Пферда!.. А если они там заразятся?
— Чем? — спросил Голем.
— Очковой болезнью, естественно!
— В шестой раз повторяю вам, что генетические болезни не заразны.
— В шестой, в шестой... — проворчал Виктор, потеряв нить. — А что это такое вообще — очковая болезнь? Что от нее болит? Или, может быть, это секрет?
— Нет, это везде опубликовано.
— Ну, расскажите, — сказал Виктор. — Только без терминов.
— Сначала — изменения кожи. Прыщи, волдыри, особенно на руках и ногах... иногда — гнойные язвы...
— Слушайте, Голем, а это вообще важно?
— Для чего?
— Для сути.
— Для сути — нет, — сказал Голем. — Я думал, вам это интересно.
— Я хочу понять суть! — сказал Виктор проникновенно.
— А сути вы не поймете, — сказал Голем, слегка повысив голос.
— Почему?
— Во-первых, потому что вы пьяны...
— Это еще не причина, — сказал Виктор.
— А во-вторых, потому что это вообще невозможно объяснить.
— Так не бывает, — заявил Виктор. — Вы просто не хотите говорить. Но я на вас не в обиде. Подписка, разглашение, военный трибунал... Павора вот забрали... Бог с вами. Я только не понимаю, почему ребенок должен строить новый мир в лепрозории. Другого места не нашлось?
— Не нашлось, — ответил Голем. — В лепрозории живут архитекторы. И подрядчики.
— С автоматами, — сказал Виктор. — Видел. Ничего не понимаю. Кто-то из вас врет. Либо вы, либо Зурзмансор.
— Конечно, Зурзмансор, — хладнокровно сказал Голем.
— А может быть, вы оба врете. А я вам обоим верю, потому что есть в вас что-то... Вы мне только скажите, Голем, чего они хотят? Только честно.
— Счастья, — сказал Голем.
— Для кого? Для себя?
— Не только.
— А за чей счет?
— Для них этот вопрос не имеет смысла, — медленно сказал Голем. — За счет травы, за счет облаков, за счет текучей воды... за счет звезд.
— Совсем как мы, — сказал Виктор.
— Ну нет, — возразил Голем. — Совсем не так.
— Почему? Мы тоже...
— Нет, потому что мы вытаптываем траву, рассеиваем облака, тормозим воду... Вы меня поняли слишком буквально, а это аналогия.
— Не понимаю, — сказал Виктор.
— Я вас предупреждал. Я сам многое не понимаю, но я догадываюсь.
— А есть кто-нибудь, кто понимает?
— Не знаю. Вряд ли. Может быть, дети... Но даже если они и понимают, то по-своему. Очень по-своему.
Виктор взял банджо и потрогал струны. Пальцы не слушались. Он положил банджо на стол.
— Голем, — сказал он. — Вот вы — коммунист. Какого черта вы делаете в лепрозории? Почему вы не на митинге? Почему не на баррикаде? Москва вас не похвалит.
— Я — архитектор, — спокойно сказал Голем.
— Какой вы архитектор, если вы ни черта не понимаете? И вообще, чего вы меня водите за нос? Мы с вами час бьемся, а что вы мне сказали? Жрете мой джин и напускаете туману. Стыдно, Голем. И врете бесперечь.
— Ну уж и бесперечь, — сказал Голем. — Хотя не без этого. Не бывает у них гнойных язв.
— Дайте сюда стакан, — сказал Виктор. — Уже напились. — Он плеснул из бутылки и выпил. — Черт вас разберет, Голем. Ну зачем вам это? Что это за игры? Если можете рассказать — рассказывайте, а если это тайна — нечего было начинать.
— Это очень просто объясняется, — благодушно сказал Голем, вытягивая ноги. — Я же пророк, вы сами меня так обзывали. А пророки все в таком положении: знают они много, и рассказать им хочется — поделиться с приятным собеседником, похвастаться для придания себе веса. А когда начинают рассказывать, появляется этакое ощущение неудобства, неловкости... Вот они и зуммерят, как Господь Бог, когда его спросили насчет камня.
— Как угодно, — сказал Виктор. — Поеду в лепрозорий и узнаю все без вас. Ну, расскажите еще что-нибудь...
Он с интересом следил, как отнимаются руки и ноги, и думал, что хорошо бы выпить еще стакан для комплекта и завалиться спать, а потом проснуться и поехать к Диане. Все получится не так уж плохо. И вообще все не так плохо. Он представил себе, как споет Диане про подводную лодку, и ему стало совсем хорошо. Он взял мокрое весло, которое лежало на корме, и оттолкнулся от берега, и лодка сразу же закачалась. Никакого дождя не было, облаков не было, был красный закат, и он поплыл прямо на закат, и весла срывались с верхушек волн. Лечь бы на дно... И он бы лег, но было неловко, потому что над ухом лениво гудел голос Голема:
