Влада Воронова - Пути Предназначения
— В слове «предназначение» нет ничего оскорбительного! — сказал коллегианец. — Люди — часть мироздания, в структуре которого каждая, даже самая крохотная деталь существует не просто так, а с определённой целью.
— Деталь — это вещь, — отрезал Авдей. — Объект мёртвый и неодушевлённый. Вещь не способна оценивать происходящее с ней, не может отвечать на воздействие и воздействовать сама. Люди — объекты живые. А первый и главнейший признак живого объекта — это способность принимать решения. Самоопределяться. Поэтому никто и ничто не может предназначать людям кем и чем им быть в структуре мироздания, потому что люди сами создают структуру мироздания и сами решают, какое место в ней занять.
— Так решай и создавай! — разозлился коллегианец. — Сначала сидишь без дела, жуёшь сопли по своей никчёмности, а после возмущаешься, что тебя низводят до уровня вещи.
— У меня нет больше дела, — обронил тяжёлые тусклые слова Авдей. — И никогда не будет. Мне нечем его делать.
— Врёшь, — уверенно сказал коллегианец. — Если не сбылось одно предназначение, надо выбрать другое, только и всего.
— Только и всего? — возмутился Авдей.
— Да! Только и всего. От рождения мы все наделены множеством разнообразных способностей и задатков. Они даются нам по воле случая, но единственно наша воля решает, какие таланты и какую судьбу мы слепим себе из этого сырья. Из разных задатков можно сделать один и тот же талант. И наоборот — из одних и тех же способностей получаются разные таланты. Всё определяется нашим выбором. Мы сами предназначаем себе какой дорогой и к какой цели будем идти. Ты сам так говорил. Так почему ты не следуешь собственным словам?
Авдей молчал.
— У тебя отняли один талант, — сказал коллегианец. — Так создавай себе другой! Да такой, чтобы превзошёл предыдущий! И с помощью этого нового таланта добейся того, чего желаешь. Воплоти то, что избрал своим уделом. Если ты сам не выполнишь выбранное тобой предназначение, то каждая встречная сволочь будет избирать тебя в инструменты для воплощения собственных затей.
— Почему именно сволочь? — спросил кто-то из коллегианцев.
— А потому что люди людей в вещи не превращают.
Авдей горько рассмеялся.
— Ты прав… И одновременно ошибаешься. Я всегда хотел стать музыкантом. Иного предназначения я не желал и не пожелаю никогда.
Коллегианец-негр остановился посреди камеры, посмотрел на Авдея.
— А ты не путаешь желание с желательностью?
— Что? — не понял Авдей.
— Твоим желанием всегда было сделать Иалумет красивее и добрее. Желательно при помощи музыки. Другим желанием, не столь значимым, но всё же ощутимым, было добиться известности для себя и материального благополучия для семьи. Желательно при помощи игры на вайлите. Я прав?
Авдей молчал.
— Да или нет? — жёстко и требовательно, как на допросе, произнёс коллегианец.
— Да… — сказал Авдей так тихо, что Николай не столько услышал, сколько угадал ответ.
Коллегианец довольно улыбнулся.
— Желательность стала невозможной — это верно. Но желание осуществить это тебе не помешает.
— Как? — меркло спросил Авдей. — Единственное, что я мог по-настоящему — так это играть на вайлите.
— А теперь у тебя нет для этого руки. Да-да, как же, как же — трагедия или крушение всего. Но разве музыка исполняется только руками? Или для этого гораздо важнее душа, сердце, мысли? Ведь воплощение музыки может быть любым — и в звучании инструмента, и в кирпичах, из которых складывается дом, и во вкусе хлеба. Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить.
— До откуда тебе знать как воплощается музыка?! Ты хотя бы один раз в жизни хоть одну ноту сыграл?
— Я умею слушать, — сказал коллегианец. — Ведь любой музыкант играет именно для того, чтобы его слушали. И слышали. Я слышал.
Авдей не ответил. Коллегианец подошёл к нему. Теперь Николай его не видел, мог только голос слышать.
— Исполнить свою истинную музыку ты можешь и без рук.
— Это как? — голос у Авдея дрогнул.
— Попробуй заняться журналистикой. Вместо музыки кристаллов сыграй музыку слов.
Повисло молчание. Николаю оно казалось похожим на острые осколки стекла, которые — ещё мгновение — и вопьются в тело.
— Настоящая журналистика — это совсем не то, о чём ты думаешь, — сказал коллегианец. — Не статеечки о том, какого цвета трусики предпочитает носить очередная звезда стерео. В настоящей журналистике пишут о том, что делает мир лучше. И о том, как исправить то, что его уродует. Как ты сделал это в «Лицеистском файле».
Николай едва сдержал крик. «Пресвятой Лаоран…», — прошептал он.
— Ты хорошо пишешь, — говорил коллегианец. — Пока немного неуклюже, но практика это быстро исправит. Главное, что ты слышишь музыку слова, как слышал музыку кристаллов. Или в Иалумете нет ничего прекрасного, о чем должны знать люди? Или нет больше зла, от которого они должны защитить себя и своих детей?
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Авдей. — Для чего?
— Хочу вернуть долг, — ответил коллегианец. Он встал, отошёл к противоположной стене, Николай опять его не видел, мог только голос слышать.
— Долг? — растерянно переспросил Авдей.
— Долг жизни, — ответил светловолосый коллегианец-костоправ. — За всех нас — уже живых, но ещё не умеющих разговаривать.
— Я… Вы о чём? Я не понимаю…
— Ты подарил нам жизнь вместо существования, — сказал негр. — И теперь я не хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в существование. То, что ты сейчас с собой делаешь, Авдей, называется самоубийством. Пусть тело остаётся жить, но душу себе ты убиваешь. Ты загородился калечеством от мира как стеной. Жизнь поступила с тобой жестоко, это верно. И ты, вместо того, чтобы изменить её, сделать хоть немного добрее, решил от жизни отказаться. Я знаю, что ты атеист, безбожник. Для таких как ты, самоубийство не грех. Для вас это ещё хуже! Самоубийство для атеиста — это огромная, невдолбленная и беспростветная дурость! И трусость! Подлое и мелкое слабодушие. Предательство самого себя. А значит и всех, кто когда-либо верил в тебя.
Ответом стал горький смех.
— Где ты раньше был… — проговорил Авдей. — Если бы это всё кто-нибудь сказал мне ещё тогда, в госпитале… Или сразу по возвращении домой… Раз уж я такой дурак, что не смог додуматься до столь простой истины сам. «Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить», — повторил он. — Это действительно так. Только уже поздно. Всё кончено. Не сегодня-завтра меня расстреляют. — Авдей помолчал. — Я ничего не успел сделать.
— Нет! — выкрикнул Николай. Его не услышали, крик слился с криком коллегианцев.
— Авдей! Послушай меня, Авдей, — голос чернокожего коллегианца звенел от переполнявших его слов, многое надо было успеть сказать, слишком многое для той крупицы времени, которая им оставалась. — Ты ещё жив. Мы все ещё живы! И сколько бы нам ни осталось жизни, её надо прожить, а не просуществовать. Ты успеешь написать статью. Я планшетку от обыска спрятал… Авдей, это ведь не настоящая тюрьма, а всего лишь магазин. Планшетку можно передать на волю. Написать в окошке запуска над строкой пароля «Нашедшего просим вернуть за вознаграждение по такому-то адресу». Подобные надписи на планшетках и телефонах многие делают. Когда планшетку найдёт уборщица, то нисколько не удивится и, скорее всего, передаст адресату.
— Только статью напиши настоящую, — сказал другой коллегианец, молодой беркан, сидевший прямо напротив двери. — Тебе ведь есть, что сказать и о чём рассказать. Сделай такую статью, чтобы была не хуже «Лицеистского файла»!
— О да, «Лицеистский файл»! — с ядовитым восхищением сказал Авдей. — Величайшее моё творение! — И выкрикнул ненавидяще: — Писулька, из-за которой я стал отцеубийцей!
— Нет! — рывком распахнул дверь Николай. — Михаила Семёновича Северцева убил я.
Вскочили, тут же замерев от удивления, коллегианцы. Устало смотрел Авдей.
— Ты-то здесь при чём?
— Это я добавил к файлу копирайт.
— Знаю, — кивнул Авдей. — Но спровоцировал тебя я. Твоя вера принадлежит лишь тебе, и никто не в праве её осуждать или обсуждать.
— Вера… — горько повторил Николай. — В том-то и дело, что не было никакой веры. Верить могут только люди, а я год за годом превращал себя в тупую скотину, которая может лишь жрать да гадить. И ждать, когда пустят на фарш. Я убил в себе душу и стал ждать того, кто даст мне новую. Избранника высших сил, который подарит мне веру. Но так не бывает. И веру, и душу мы творим себе сами.
Авдей поднялся с матраца, подошёл к Николаю.
— Ты был прав тогда, — сказал Николай. — Ты показал мне истину. Но истина как огонь — может согреть, а может сжечь. Живых она согревает, а мёртвых сжигает в прах, чтобы зря место не занимали. Я был полужив-полумёртв, поэтому меня только обожгло. Это как электрошок, которым запускают остановившееся сердце — больно, но целительно. Только дурак будет винить врача за такую боль…
