Коллектив авторов. Составитель С. Лукьяненко - Гуманный выстрел в голову
Дима резко затормозил у девятиэтажки в спальном районе, в одной из квартир которой и сидела сейчас с другим мужиком его любовь. Схватив Умку, он вылетел из машины. Махом взбежал на четвёртый этаж и открыл квартиру своим ключом. Пулю в ствол он послал ещё в машине, передёрнув затвор.
Сомнений не было. Войдя в зал, он выстрелил дважды в Катю. Подождал несколько мгновений и выстрелил ещё раз — в грудь выбежавшего из туалета мужчины. Тот неуклюже упал, задев висящую клетку с попугаем.
После этого, Дима сел на диван и заплакал.
Он сидел так несколько минут, слушая хрип умирающего человека. Наконец, тот затих окончательно. Дима взглянул ещё раз на лежащего в крови. В голову ему закралось неприятное подозрение.
Перевернув тело ногой, он едва не закричал. Катин брат умирал долго. На лице его была маска боли. Комната поплыла перед Димиными глазами.
Если бы я знал как. Как его уничтожить?
— Ответь мне на последний вопрос. — Дима, держа за голову, поднял Умку на уровень глаз. Чёрные глаза смотрели доверчиво и чуть насмешливо.
— Спрашивай, Дима.
— Скажи, когда люди перестанут искать лёгкие пути? — Ответа он дожидаться не стал. Хруст ломающихся шейных позвонков, маленькое тельце упало на пол и стекленеющие чёрные глаза тупо уставились на металлическую ножку шифоньера.
Дима засунул пистолет в рот и собрался выстрелить, когда взор его упал на клетку с попугаем. Эти чёрные глаза были ему знакомы.
— НИКОГДА! — каркнул попугай. И улыбнулся.
Данное дело отправилось для расследования в Федеральную службу безопасности. Там оно вскоре попало на глаза одному неглупому офицеру, который докопался до истины. Как ты уже мог догадаться, этим офицером был я.
Ну ладно. Пора заканчивать. Мне нужно готовиться к завтрашней встрече с канцлером Германии.
2100 год
Фасад дома с зарешечёнными окнами, песочница с грязным песком, металлический теннисный стол. Под ним… кажется котёнок. Точно, чёрный котёнок. Мокрый жалкий котёнок спрятался от дождя.
Наконец из-за угла показался парень в синей ветровке, спешащий попасть под крышу. Игорь отошёл от окна и включил новости.
«…был убит в собственном рабочем кабинете. Убийца застрелен при попытке к бегству…»
Лилия Баимбетова
ВСАДНИЦА ГОРА
Я — лист, опавший прошлой осенью.
Я — огонек сгоревшей свечи.
Я — дуновение ветра в пустой комнате.
Я — Сортис.
Шаги мои так легки, что я прохожу по миру, ничем не омрачив свою душу.
Шаги мои так легки, что я прохожу по лесам, не шелохнув ни травинки.
А как прекрасны леса мои, желтеющие в лучах осеннего солнца! Нет, та золотая пора, драгоценная, словно сокровищница древних царей, эта пора не пришла. Леса мои только подернуты желтизной, тронуты дыханием осени, как тронута бывает морозом зеленая трава. Как прекрасны леса мои! День за днем я хожу по этим лесам, вдыхаю их воздух, сухой и горько-пряный, ступаю по земле и палым листьям. Их немного еще — листьев, упавших на землю, — только черемуха растеряла всю свою листву, да клены иногда задумчиво роняют лист-другой.
День за днем я хожу по лесным тропам, где земля утоптана настолько, что корни древесные оказались на поверхности. Душа моя спокойна, как вода в каменной чаше. И хожу, шаг за шагом, по тропам, проложенным не моими ногами. Мир мой, земля моя, леса мои — жизнь моя, бесконечная, день за днем, минута за минутой!
Надвинулась осень, и леса мои стоят притихшие, ждут чего-то, и я жду вместе с ними. Я — маленькая колдунья из Исте-ле-и-Вэзил, я — бывшая всадница Гора, я — кто или что? Какая разница. Мое место — здесь. Я сама избрала свою судьбу.
Правда ли то, что существует для каждого раз и навсегда определенный путь, судьба или рок? Неважно. Ведь все равно любой человек зажат в тисках своего рода, традиций, воспитания, морали; любой человек идет по туннелю меж высоких
стен — и не может свернуть ни в ту сторону, ни в эту. Свободен лишь тот, кто сможет отринуть все, вырваться из тисков своего мира, умереть для всех. Я умерла дважды. Я покинула свой народ ради Гора, и я покинула Гора ради самой себя.
Я кричу об этом небу над моей головой, я шепчу об этом лесам моим. Я — Сортис, это все, что я могу противопоставить миру, это все, что у меня есть. Я — Сортис, и душа моя легка, словно перо из крыльев птенца.
Я здесь совершенно одна. И одиночество совершено не тяготит меня, оно никогда не казалось мне тягостным, уж такой я родилась. Мне всегда было уютнее наедине с собой, чем в чьем-то обществе; что ж, здесь я одна, и никто не мешает мне. Я слушаю леса.
Вечереет. Небо все глубже, все темнее. Летом в такие вечера хочется плакать — грусть и покой разлиты в воздухе; осенью же кажется, что ты безвозвратно теряешь что-то. Еще один день, еще один день утрачен, и его не вернуть, и зима все ближе. Зимою леса мои засыпают, и сон этот очень похож на смерть, и оттого я не люблю зиму, но принимаю ее, когда она приходит, принимаю, как все на свете. И душа моя спокойна, как вода в каменной чаше.
Весь день я бродила по лесу и, утомившись, решила отдохнуть на пригорке. Расстелила на пожухлой траве шерстяной черный плащ, прилегла — и странный сон сморил меня, странный сон, больше похожий на наваждение.
Темная пещера привиделась мне, черное озеро было посередине, и тяжело плескалась холодная вода в каменных берегах. Посреди озера высился каменный столб, поросший бледным мхом. К столбу этому прикован был — человек или дух, не разберешь. Голова его опустилась на грудь, длинные волосы окунались в близкую воду. С плеч свисало замшелое тряпье.
Казалось, он не первый век стоит здесь, прикованный к столбу, посреди темной пещеры, в ледяной воде подземного озера. Пещера утомленно стонала, не в силах далее выносить его присутствие. А мне, мне вспомнился Гор мой, Гор-са-Исет, Сокол мой с белым знаменем. Так бывало, когда входил он в комнату, и мощь его переполняла стены, и билась, словно океанский прибой. И этот, привязанный, был из таких, высших духов, стихий или богов.
Ах, что мне было до него? Странное видение захватывало меня и вело, но ничем оно не затронуло мою душу. Я не пожалела пленника, не озаботилась его судьбой. Но видение не отпускало меня, и я стояла и смотрела. Он похож был на Гора. И не похож. Гор-са-Исет был богом, этот же напоминал скорее природного духа или же стихию. Когда я пришла в замок Гора, Сокола моего с белым знаменем, смешная девчонка с длинными косами, соколоподобный повелитель мой не жалел времени, обучая меня зачастую самым простым вещам. И до сих пор я помню, как говорил он: люди и боги суть точки на плоскости, стихии же суть сама плоскость. Боги отличаются от людей лишь степенью своего могущества. А стихии бесконечны, их души объемлют вселенную, и когда они являются в человеческом облике, ты видишь всего лишь часть их личности. Но стихии не бессмертны, как и мы, как и боги. Их можно пленить, их можно убить. Так убили когда-то стихию подземного огня, воплощенную душу пламени, и огонь тот успокоился, затих, словно колдовским сном скованный. Лишь изредка вырывается он из своей подземной тюрьмы, да тут же и угасает. Душа его мертва. Так некогда убили и стихию папоротника; и там, где шумели папоротниковые леса, скрывающие динозавров, теперь папоротник едва поднимается на метр от земли. И этого пленника, прикованного к замшелому столбу, убивал кто-то, убивал так же верно, как если б снес ему голову мечом.
Но я не озаботилась этим и пленника не пожалела. Мир скользит сквозь меня, не затрагивая мою душу, и она всегда спокойна, словно вода в каменной чаше. Никогда не было у меня слишком много привязанностей, и с каждым годом их все меньше. Что мне до мира, что мне до больших или малых событий?
Я — лист, опавший прошлой осенью.
Я — огонек сгоревшей свечи.
Я — дуновение ветра в пустой комнате.
Я есть, но меня почти нет. Я таю, словно туман над озерами. Мои шаги легки, мир ничем не омрачит мою душу. Мои шаги легки, я ничем не затрону мир, проходя его тропами.
А пленник поднял голову и взглянул на меня. Лицо его было переменчиво, словно вода горного потока, черты менялись беспрестанно, и лишь глаза оставались все теми же: огромные, раскосые, цвета расплавленного серебра. Он смотрел на меня, и бесконечная усталость была в его глазах. Тысячелетиями он стоял здесь, не в силах освободиться, и знал, что обречен на смерть. И вот смерть была в шаге от него, вот уже он чувствовал ее дыхание, вот уже гладила она его волосы, гладила плечи, изнемогшие под тяжестью неразрывных цепей. Он умирал и знал это.
А я, онемелая, смотрела в глаза эти, глаза цвета расплавленного серебра, и видела в них — леса, зеленеющие и облетающие, в ненастье и под яркими лучами солнца, видела столетние дубы и тоненькие осины. Ах, если что-то еще трогает меня в этом мире — это леса, И вот стихия леса умирала предо мной, и я знала, что не допущу этого, и душа моя была спокойна, словно вода в каменной чаше.
