Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника
— А, все суета! У меня девиз такой: делай, что хочешь. Сколько голов, столько умов. Я могу вытерпеть все, кроме нетерпимости.
И скрылся из вида.
КНИГА ШЕСТАЯ
К СЕВЕРУ ОТ УЩЕЛЬЯ
Я не стану восхищаться преизбытком, одной добродетели, пока не увижу рядом с нею преизбытка другой, противоположной. Человек велик не тогда, когда стоит на краю, но тогда, когда касается обеих бездн и всего, что лежит между ними.
Паскаль
Высокомерие — одна из простейших защитных реакций.
Ричардо
— По дороге идти незачем, — сказал Виртус. — Надо исследовать вон те скалы.
— Простите, сэр, — сказал Труд. — Я знаю этот край, заходил туда миль на тридцать. Пока что можно идти по дороге.
— Откуда вы знаете? — спросил Виртус.
— Ах, сэр, — отвечал Труд, — я часто пытался перейти Ущелье, особенно в молодые годы.
— Конечно, пойдем по дороге, — сказал Джон.
— А мне представляется, — возразил Виртус, — что перейти можно именно там, на крайнем Севере. В конце концов, переплывем пролив на лодке.
Они пошли по совсем уж безотрадным тропам, через камни и пустоши. Вскоре им стало трудно идти и трудно дышать, и они поняли, что путь их медленно поднимается вверх. Здесь почти ничего не росло — кустик, пучок чахлых трав, а так все мох да камень, и ступали они по камням. Серое небо нависло над ними, птиц не было, а холод стоял такой, что они не могли остановиться, сразу замерзали.
Виртус шел ровным шагом, Труд — тоже, но на почтительном расстоянии, а Джон натер ногу и хромал. Долго думал он, под каким предлогом остановиться и, наконец, сказал просто:
— Друзья мои, идти я больше не могу.
— Ты должен, — сказал Виртус.
— Мы вам поможем, сэр, — сказал Труд. — Не привыкли вы, силы нету.
И они подхватили его под руки, и вели много часов, и к вечеру услышали крики чаек, и Виртус воскликнул:
— Мы у берега!
— Еще далеко, сэр, — сказал Труд. — Чайки залетают от моря миль на тридцать, когда плохая погода.
И они еще долго шли, и серое небо стало черным, и они увидели хижину, и постучались в двери.
Глава 2. Три Бледных БратаВойдя в дом, они увидели трех молодых людей, очень худых и бледных, которые сидели у печки. Потолок был низкий. У одной стены стояла скамья, застланная мешковиной.
— Мы не богаты, — сказал один из бледных людей, — но я управитель, и долг велит мне разделить с вами трапезу.
Звали его Угл.
— Убеждения не позволяют мне повторить слова моего друга, — сказал другой. — Я выше заблуждений, называемых гостеприимством и жалостью.
Его звали Классикус.
— Надеюсь, — сказал третий, — вы бродите по пустынным местам не потому, что заражены романтикой.
Он назывался Гумани.
Джон слишком устал, чтобы ответить, Труд не посмел бы, но Виртус сказал Углу:
— Вы очень добры.
— Я ничуть не добр, — сказал Угл. — Я делаю то, что должен делать. Моя этическая система зиждется на догме, а не на чувстве.
— Прекрасно вас понимаю, — сказал Виртус.
— Неужели вы из наших? — воскликнул Угл. Неужели вы схоласт и богослов?
— Простите, — сказал Виртус, — в таких делах я не разбираюсь, но знаю, что правилу надо следовать, ибо это — правило, а не потому, что мне так угодно.
— Да, вы не из наших, — сказал Угл, — и вы, конечно, погибнете. Языческие добродетели — лишь блестящие пороки. Приступим к трапезе.
И мне приснилось, что бледные люди вынули три банки мясных консервов и шесть галет. Угл поделился с гостями своей порцией. Каждому досталось очень мало, но все же Джон и Труд что-то съели, ибо Виртус и Угл наперебой уступали им свою еду.
— Пища наша проста, — сказал Классикус, — и придется не по вкусу тем, кто изощрил свою чувственность в южных краях. Но оцените совершенство формы. Банки — безупречный куб, галеты — квадрат.
— Надеюсь, — сказал Гумани, — вы заметили, что мы не употребляем старых, романтических приправ.
— Заметили, — скзал Джон.
— Все лучше редиски, — сказал Труд.
— Вы здесь живете, господа? — спросил Виртус.
— Да, — отвечал Гумани. — Мы основали общину. Народу у нас мало, пищи тоже, но когда мы возделаем эту землю, всего будет достаточно, конечно, для умеренных людей.
— Это прекрасно! — сказал Виртус. — Каковы же ваши принципы?
— Вера, гуманизм, классицизм, — сказали хором бледные люди.
— Вера! Значит вы — управители?
— Ни в коей мере! — вскричали Гумани и Классикус.
— Но вы верите в Хозяина?
— Меня эта проблема не занимает, — сказал Классикус.
Я же, — сказал Гумани, — знаю точно, что Хозяин просто миф.
— А я, — сказал Угл, — знаю точно, что Хозяин — истинный факт.
— Как странно! — сказал Виртус. — Не пойму, что же вас объединило.
— Ненависть, — сказал Гумани. — Да будет вам известно, что мы — братья, и отец наш — мистер Умм.
— Я его знаю, — сказал Джон.
— Он был женат дважды, — продолжал Гумани. — Первую его жену звали Мерзилия, вторую — Хладилия. От первого брака родился Сигизмунд, наш сводный брат.
— Я знаю и его, — сказал Джон.
— Мы же, — сказал Гумани, — родились от второго.
— Так мы в родстве! — вскричал Виртус. — Вы, наверное, знаете, что у Хладилии был сын от первого брака. Это я и есть. Мы — сводные братья. Как ни жаль, отца своего я не помню и даже слышал, что его не было.
— Ни слова больше! — сказал Угл. — Вряд ли вы полагаете, что этот предмет нам приятен. К тому же, моя должность велит мне отречься даже от законных родственников.
— Кого же вы все ненавидете? — спросил Джон.
— Учились мы, — сказал Гумани, — у нашего сводного брата, в Гнуснопольском университете, и знаем, что всякий, связавшийся со старым Блазном, навсегда остается рабом его темнокожей дочери.
— А сами вы бывали у лорда Блазна? — спросил Джон.
— Конечно, нет. Мы научились ненавидеть его, наблюдая за тем, как повлияли его песни на других. Ненависть к нему — первое, что нас объединило. Затем мы обнаружили, что, живя в Гнуснополе, неминуемо попадешь в темницу.
— Я и это испытал, — сказал Джон.
— Таким образом, нас объединяет ненависть к Великану, Гнуснополю и Блазну.
— Особенно к Блазну, — уточнил Классикус.
— Я бы сказал иначе, — заметил Угл. — Ненависть к полумерам. Мы ненавидим сентиментальное мнение, что есть хоть что-то хорошее, что-то достойное, хотя бы сносное, по эту сторону Ущелья.
— Вот почему, — сказал Классикус, — мы с Углом и враги, и единомышленники. Я не разделяю его идей о той стороне Ущелья. Но мы согласны в том, что здесь ничего хорошего нет, и не позволим морочить нам голову чувствительной, благодушной чепухой.
— Меня же, — сказал Гумани, — объединяет с Углом иное. Он направляет в единое русло всю эту мистическую чушь — всякие мечтания, пылания, томления и отводит им место на той стороне, очищая от них эту. Тем самым, мы можем создать здесь цивилизацию, основанную на принципах м-ра Трутни и даже на принципах Великана, но без покровов иллюзии. Только так мы будем людьми, а не животными, как хотел бы Великан, и не ангелами-недоносками, как хотел бы Блазн.
— Мистер Джон уснул, — сказал Труд и не ошибся.
— Простите, — сказал Виртус, — мы сегодня долго шли.
И я увидел, как все шестеро легли на мешковину. Было намного холоднее, чем у м-ра Трутни, но никто не мыслил здесь об удобстве, лежали все рядом, и Джон спал лучше, чем в прошлую ночь.
Глава 3. Отец УглКогда они проснулись, у Джона так болели ноги, что дальше он идти не мог. Труд предложил, что они с Виртусом пойдут дальше, посмотрят, а к вечеру вернутся. Джону было совестно обременять таких бедных людей, но Угл велел ему остаться, объяснив при этом, что гостеприимство — не заслуга, а жалость к несчастным — просто грех, если они основаны на чувстве, но он, как управитель, не отпускает его по обязанности. И я увидел во сне, что Труд и Виртус идут на Север, а Джон остается с бледными братьями.
Днем он побеседовал с Углом.
— Значит, — сказал Джон, — вы верите, что через Ущелье перейти можно?
— Я это знаю, — отвечал Угл. — Если вы разрешите мне отвести вас к некой Матушке, она перенесет вас в мгновение ока.
— Понимаете, — признался Джон, — мне, собственно, нужен не тот край Ущелья, а дивный остров.
— Забудьте о нем поскорее! Это все штуки старого Блазна. Забудьте, иначе я не смогу помочь вам.
— Чем вы мне поможете, если нужен мне только остров?
— Если вы не хотите перебраться через Ущелье, не о чем и говорить. Оставайтесь со своим островом, но знайте, что он — одна из здешних мерзостей. Если вы грешник, то, ради всего святого, будьте и циником.
— Откуда вы знаете, что он мерзок? Если бы не он, я бы не зашел в такую даль.
