Филип Фармер - Пассажиры с пурпурной карточкой
Не таясь, он пишет краской название своего заведения поверх математических формул, которые некогда украшали фасад дома. (Бывший профессор математики местного университета Аль-Хваризми Декарт-Лобачевский, он оставил кафедру и еще раз поменял имя.) Атрий и несколько спален были переоборудованы под питейные и увеселительные помещения. Таверну не посещают египтяне, вероятно по причине своей обостренной чувствительности к цветастым выражениям, оставленным внутри на стенах завсегдатаями.
ВАЛИ, АЛИ!
МАГОМЕТ БЫЛ СЫНОМ ДЕВСТВЕННОЙ СУКИ
СФИНКС – СКУНС
ПОМНИ КРАСНОЕ МОРЕ!
ВЕРБЛЮД – ФЕТИШ ПРОРОКА
Некоторые из тех, кто писал насмешки, – дети отцов, дедов и прадедов, которые сами были в прошлом мишенью для подобных оскорблений. Но их потомки основательно прижились в Беверли Хиллз, стали местными до мозга костей. Таково царство людей.
Гобринус, приземистый, квадратный, стоит за стойкой, которая тоже квадратная, как протест против овала. Над его головой надпись большими буквами:
ЧТО ОДНОМУ СЛАЩЕ МЕДА, ДРУГОМУ ГОРШЕ ОТРАВЫ
Гобринус много раз объяснял сей каламбур, но ему не всегда удавалось донести смысл до очередного слушателя. Достаточно будет сказать, что О'Трав был математиком и частотная дистрибуция О'Трава очень близка аппроксимации к биномной дистрибуции, когда количество проб увеличивается и вероятность успеха в одной пробе мала.
Если посетитель напивается до такой степени, что ему больше непозволительно наливать ни капли, Гобринус вышвыривает его из таверны с треском, яростными проклятиями и самыми плачевными последствиями для клиента, при этом хозяин выкрикивает:
– О'Трав! О'Трав!
Друзья Чиба – Юные Редисы, – сидя за шестиугольным столом, приветствуют художника, и их восклицания невольно повторяют выводы федерального психолингвиста о его поведении в последнее время:
– Чиб, затворник! Чивикает, как всегда. Выискивает себе чувику, ясное дело. Подыскивай скорей!
Мадам Трисмегиста, сидя у маленького столика, с прической в виде печати Соломона, приветствует его. Уже два года, как она жена Гобринуса, это рекордный срок: Гобринус знает, что она прирежет его, если он ее бросит. Он также верит, что она способна каким-то образом играть его судьбой с помощью карт, которыми она хорошо владеет. В эпоху всеобщего образования процветают гадалки и астрологи. По мере того, как наука прокладывает себе дорогу, невежество и предрассудки шмыгают вокруг, трусят по бокам, хватая науку за пятки большими черными зубами.
Сам Гобринус, имеющий докторскую степень, несущий светоч знаний (по крайней мере, до недавнего времени), не верит в Бога. Но он уверен, что звезды, смещаясь, выстраиваются в гибельный для него рисунок. Следуя странной логике, он думает, что карты его жены управляют звездами; ему невдомек, что гадание по картам и астрология не имеют между собой ничего общего.
Что можно ожидать от человека, который заявляет, что Вселенная несимметрична?
Чиб приветствует мадам Трисмегисту взмахом руки и направляется к другому столику. Там сидит
Типичная среднелетка
Бенедиктина Серинус Мельба. Высокая, изящная, у нее лемуровидные бедра, стройные ноги, но большие груди. Ее волосы, черные, как и зрачки, разделены посередине, приклеены к черепу с помощью аэрозольного лака и заплетены в две длинные косы. Они перекинуты вперед по обнаженным плечам и скреплены золотой брошью чуть ниже горла. От броши, имеющей форму музыкальной ноты, косы снова разделяются, каждая охватывает петлей левую и правую грудь. Вторая брошь скрепляет их, после чего они расходятся, обнимая все ее тело, встречаются снова на спине, где третья брошь, и возвращаются, чтобы переплестись на ее животе. Еще одна брошь поддерживает волосы, и дальше они ниспадают черным раздвоенным водопадом на перед колоколообразной юбки.
На ее лице – толстый слой зеленой, аквамариновой, бирюзовой косметики, приклеена также мушка изумрудного цвета. На теле желтый бюстгальтер с нарисованными розовыми сосками; кружевные банты, отделанные оборками, свисают с бюстгальтера. Ярко-зеленый полукорсет с красными розочками облегает талию. Поверх корсета, наполовину скрывая его, надета проволочная конструкция, обтянутая розовой стеганой материей с блестками. Конструкция имеет сзади удлинение, образующее усеченный фюзеляж в виде длинного птичьего хвоста, к которому прикреплены длинные желтые и ярко-красные искусственные перья.
Вздувается колоколом достигающая колен прозрачно-шелковая юбка. Она не скрывает пояс с резинками и полосатые желто-темно-зеленые трусики, белые бедра, одноцветно-черные чулки с зелеными стрелками в виде музыкальных нот. На ногах ярко-синие туфли на высоких каблуках бирюзового цвета.
Бенедиктина одета так для выступления на Фестивале народного творчества; недостает только шляпки, в которой она будет петь. Несмотря на все, она много раз высказывала, среди прочих претензий, обвинение в адрес Чиба, что тот вынудил ее оставить сцену, из-за чего она упустила свой шанс добиться громкой славы.
С нею пять девушек, им всем от шестнадцати до двадцати одного, они пьют по (сокращенное название попводяры).
– Бенни, надо бы поговорить наедине, – говорит Чиб.
– Зачем? – У нее прелестное контральто с гадкими интонациями – следствие дурного настроения.
– Ты пригласила меня сюда, чтобы разыграть сцену на публике? – спрашивает Чиб.
– Боже праведный, все сцены для публики и созданы! – кричит она пронзительно. – Послушайте его! Он хочет поговорить со мной наедине!
Он вдруг понимает, что она боится оказаться наедине с ним. Более того, она вообще не выносит одиночества. Теперь он знает, почему она всегда настаивала, чтобы дверь спальни оставалась открытой и пусть подруга Бела будет поблизости. В пределах слышимости. И видимости.
– Ты говорил, что только поласкаешь меня пальцем! – кричит она. И показывает на свой слегка округлившийся живот. – У меня будет ребенок! Грязная сладкоречивая скотина!
– Зачем ты врешь? – говорит Чиб. – В тот момент ты говорила, что тебе нравится, ты любила меня.
– Любила! Он говорит о любви! Откуда, к черту, я могу помнить, что я там говорила, ты так меня завел! И ведь я не говорила, чтобы ты засовывал его в меня! Я не могла такого сказать, не могла! И вообще, что ты со мной сделал! Так сделал, что я целую неделю едва ноги переставляла, скотина! Боже мой!
Чиб вспотел. За исключением бетховенской «Пасторали», льющейся из фидео, в комнате царит тишина. Его друзья ухмыляются. Гобринус, отвернувшись, пьет виски. Мадам Трисмегиста тасует карты и портит воздух, испуская из себя адскую смесь пива и лука. Подруги Бенедиктины разглядывают свои длинные, как у китайского мандарина, ярко наманикюренные ногти или едят глазами Чиба. Они разделяют ее негодование и обиды, и она отвечает им тем же.
– Я не могу глотать эти таблетки! Меня выворачивает после них, и дергается глаз, и месячные начинаются не вовремя. И ты знаешь об этом! Я не выношу, что в матке у меня что-то постороннее! И вообще, ты наврал мне! Ты говорил, что принял таблетку!
Чиб видит, что она противоречит сама себе, но нет смысла отыскивать какую-то логику. Она в неистовстве, потому что беременна; ей не хочется всех тех неудобств, связанных с абортом, и она жаждет отомстить ему.
Но каким образом, – ломает голову Чиб, – как же она смогла забеременеть в ту ночь? Ни одна женщина, даже самая плодовитая, не смогла бы зачать тогда. Должно быть, ее трахнули до или после того. Однако она божится, что все произошло в ту ночь, в ту самую ночь, когда он был
Рыцарь пылающего пестика, или пена, пена на просторе
– Нет, нет! – кричит Бенедиктина.
– Почему? – спрашивает Чиб. – Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе.
Бенедиктина визжит пронзительно, и ее подруга Бела, там, за дверью, вскрикивает:
– В чем дело? Что случилось?
Бенедиктина не отвечает. Негодуя, сотрясаясь всем телом, словно в приступе лихорадки, она выпрыгивает из кровати, отпихнув Чиба. Она бежит к маленькой яйцевидной ванной, он бросается следом.
– Надеюсь, ты не собираешься сделать то, что, мне кажется.... – говорит он.
Бенедиктина стонет:
– Ты – мерзкий недоносок, сукин сын!
В ванной она тянет на себя панель в стене, и та превращается в полку. На ней, примагнитившись к полке донышками, стоит ряд баллончиков. Она хватает высокую, тонкую банку сперматоцида, садится на корточки и вставляет ее себе между ног. Она нажимает кнопку на донышке, и баллончик исторгает пену с шипением, которое не заглушается даже плотью, облегающей разбрызгиватель.
Чиб замирает остолбенело. Но через секунду он исторгает яростный рев.
Бенедиктина кричит:
– Не подходи ко мне, рудикал!
Со стороны спальни доносится робкий голос Белы:
– С тобой все в порядке, Бенни?
– Сейчас я приведу ее в порядок! – вопит Чиб.
