Иван Наумов - Обмен заложниками
Внизу, далеко под нами, билось сердце столицы. Люди черными песчинками мыкались по серым улицам. По серым венам текла черная кровь.
— Тимур, — тихо позвала Марина. — Все быльем поросло. И никого нет в живых — ни правых, ни виноватых. Я ни в чём не виновата перед тобой. Я хочу помочь вам с Володей, почему ты отвергаешь мою помощь?
— Нельзя забывать, — сказал я. — Нельзя прощать.
— Ты меня собираешься прощать или не прощать? В мире столько обид совершилось, хочешь все по наследству передать? Так мы до Адама с Евой, или до питекантропов укатимся! Вон, посмотри…
Она направила мой взгляд вниз, где во всю ширь по Проспекту Мира катилось от Колхозной площади шествие. Серо-черная пелена, засыпающая будто углем проспект Мира, полыхала то там, то тут красными транспарантами.
Кто-то, как на первомайской демонстрации, шагал в ногу, локоть к локтю, плечом к плечу, запевал то «Каховку», то «Подмосковные вечера». Кто-то громил витрины и переворачивал машины, стоящие на пути. Каждому нашлось занятие по вкусу.
— Тебя обидели? — хлестко спросила Марина. — Еще до твоего рождения, так? Вместо тепла и солнца бросили в холод и снег? Тебе нужен кто-то, кто за это в ответе? Так иди, двигай туда! Ищи виноватого — без меня!
Вспышка — и ничего не стало. Я сидел в жестком кресле, а Вовка лупил меня по щекам так, что моя голова болталась из стороны в сторону.
Когда я открыл глаза, он тихо выматерился.
— Народ, я не знаю, чем вы тут занимались, — сказал Вовка, оглянувшись на плачущую Марину, — но у меня десять минут назад сгорел диодный мост. Кроме снега и старухи в платочке не записалось ничего.
Я с трудом поднялся на ноги и подошел к окну. Улицу перед окнами перекрыл строй омоновцев со щитами. На секунду мне показалось, что над шлемами развеваются пышные плюмажи. «SPQR» выгравировано на щитах. Цезарь в задумчивости стоит перед крошечной речушкой. Сандалии вязнут в мокром песке.
— Он перейдет реку, — прошептала Марина, встав рядом.
Я думал, после того, что случилось, она просто выгонит нас прочь.
— Как ты сказала?
— Не знаю, что это, Тимур. Мне тоже померещились легионеры.
Она посмотрела на площадь, неподвижные ряды заслонов, мельтешащих перед ними людей и серого ферзя Останкинской башни, несоизмеримо более великого, чем все, что может произойти у его ног. Серого ферзя, выходящего на поле во главе своей серой армии, когда белые и черные равно истощены и теряют последние силы.
— Я говорю, у меня мост выгорел! — Вовку волновал только этот вопрос.
— Это сложная деталь? — засуетилась Марина. — Сейчас, сейчас…
Набрала на внутреннем телефоне трехзначный номер.
— Петя? Петенька, пожалуйста, посмотри, сможешь помочь? У нас сгорел… мост какой-то, надо заменить, прямо сейчас.
— Паяльник есть, — из-за плеча подсказал Вовка.
— Ну, Петя же! Что значит «эвакуация»? Потерпят десять минут! Пожалуйста! Вот, передаю. Договаривайтесь!
Сунула трубку Вовке к уху. Тот сбивчиво начал объяснять, что у него сгорело.
Марина вернулась к окну.
— Представляешь, их хотят всех по домам отправить! А кто будет эфир поддерживать? Это там, — она показала рукой через улицу, на здание техцентра.
— Уже бегу! — радостно воскликнул Вовка. — Пять минут!
Он положил трубку и победоносно повернулся к нам:
— Я воздвигну мост, и наше имя воссияет в веках!
Подмигнул и выбежал из комнаты. В коридоре дрожало эхо — так могли грохотать только армейские сапоги. Марина сразу прикрыла дверь.
— Из-за демонстрации такой шухер устраивать… — сказал я, боясь пауз.
После того, как я увидел костяной шарик в хрустальной вазочке, меня просто разрывало на части.
— Давай пока подумаем, что дальше рисовать, — ответила Марина. — Времени совсем мало остается.
Мы сели на места звукорежиссеров.
— Я бы Толкиена хотел.
— Ух ты! Глобально!
Мы вдруг рассмеялись.
— Ну, его же всё равно никогда не снимут — слишком сложно. А мы бы могли попробовать.
У Марины загорелись глаза.
— А ты Желязны читал? «Хроники Амбера»?
— Не-а, — ответил я, — дашь?
— Сама брала у кого-то… Тимур, у меня просто голова кругом.
Я улыбнулся. От того, что она не оттолкнула меня, стало пьяняще легко. Я еще не разобрался с самим собой, но хотя бы удалось не разрушить ту ниточку, что возникла между нами. А значит, все получится.
Мы болтали и болтали.
— Откроем ТОО, — говорила Марина. — Севостьяныч поможет организовать. Он и человек хороший, и бухгалтерию знает.
— Вас тогда с «Останкино» попрут, — возражал я.
— И пусть, — смеялась она.
А потом мы одновременно, как те утренние мужики с кейсами, посмотрели на часы. И разговор оборвался сам собой. Марина первой оказалась у окна.
Грузовик сдал назад, вытягивая из разрушенного проема техцентра мятую алюминиевую стойку. И с новой силой прыгнул радиатором вперед, на второй ряд дверей, сваленную за ней мебель, рыла-стволы наставленных на него автоматов. Так, наверное, киты выбрасываются на берег — забывая обо всем, кроме конечной цели.
Толпа взревела тысячерото, расцветая кумачом. Как я ни старалась, глаз не мог выхватить из этой каши смешной вязаной шапочки и дутой куртки твоего друга. С каждым новым ударом тарана все делали шаг, полшага вперед, приближая сладкий миг прорыва.
А потом какой-то дядька, топтавшийся за кормой грузовика, вдруг нелепо нагнулся, потерял равновесие и навзничь рухнул на асфальт. Мир, сжатый двумя длинными корпусами телецентра в прямоугольный желоб, застыл на короткие мгновения. Такие разные люди, спрессованные общей решимостью и ощущением шальной безнаказанности, пьяные своим коммунарским величием, вдруг один за другим — кто сообразительнее, кто ближе к забаррикадированным дверям, те быстрее, а остальные — как получится, как повезет, — начали прозревать.
Кто-то шарахнулся от распростертого тела, кто-то, наоборот, ринулся вперед, задирая голову, словно выглядывая в слепых окнах причину произошедшего.
Как в джезве поднимается кофейная пена — только что лениво колыхалась, и вдруг — распухающими желваками прыгает вверх, через край — так и здесь, на площади под нашими окнами, вскипела толпа.
То, что еще секунду назад было единым неповоротливым организмом, вдруг рассыпалось на десятки тысяч крошечных, беззащитных, ничего не соображающих особей, ведомых первым, самым примитивным инстинктом.
Я схватилась за твой локоть, как за соломинку. Мой любимый город никогда не готовил нас к тому, что сейчас разворачивалось, как на экране, за нашим окном. А ты замер бледным истуканом, мраморным изваянием, заколдованным принцем.
И заныла, запела басовая струна страха — не внутри меня, но и не вне. Отовсюду катились волнами неровные, шершавые звуки опасности, невидимые пальцы проскальзывали через лады, пытаясь вырвать из медной оплетки тот единственный звук, что наконец столкнет меня с места…
— Тимур, отойди! — не крикнула — пискнула, а сама уже дернула тебя в сторону, к себе и прочь от окна.
Стекло брызнуло стеклянными снежинками, треснуло весенней льдиной, впустив в комнату веселый пулеметный речитатив. Я зацепилась каблуком за провода, и мы рухнули на пол, больно втыкая друг в друга коленки.
— Что это? — прошептал ты, и мы снова одновременно вспорхнули над Останкино, охватывая единым, общим взглядом фантасмагорическую картину. Хищные бронированные рыбы двинулись с места, отрезая путь планктону убегающих людей. Солнечные васильки распускали острые лучики в окнах техцентра, находя и находя убегающие спины на плоской, как стол паталогоанатома, мостовой. Упавшие фигурки казались рачками и крабиками, выброшенными слишком далеко на асфальтово-серый песок шалуньей-волной.
— Вовка… — как будто позвал ты. — Там…
Мы вернулись на засыпанный осколками пол. Нестерпимо пахло горящей изоляцией. Корпус установки по-осьминожьи раскинул пучки сенсоров. У безмятежного белозубого выцветшего джедая разверзся во лбу третий глаз с рваными краями. Из пробоины сочилась сизая струйка дыма.
Ты встал на четвереньки и прополз к столу.
— Вовка мне голову оторвет!..
Хотел придвинуть короб установки к себе, но с криком отдернул руку — краска на крышке запузырилась, а сквозь решетку вентилятора просвечивали отблески пламени.
— Он же ее три года собирал… У матери с работы осциллографы списанные выносил, по помойкам телевизоры и приемники раскурочивал…
Ты сел, прислонившись к тумбе стола, вздохнул, поджал губы… Как можно было думать сейчас о каком-то железном ящике?
— Надо выбираться, — нерешительно сказала я. — У Володи твоего пропуск, он вернется, заберет все потом.
Под потолком забурлило и начался дождь — включилась пожарная сигнализация.
