Сергей Буянов - Двугорбый Янус
– Конечно! Ты для этого меня позвал?
– И для этого тоже. Видишь, я уже помылся? – дед развернул воротничок серой рубашки.
Только сейчас Афоня заметил, что дед одет в костюм, а не в облезшую олимпийку. Оба на! Да он всерьёз надумал умереть!
– Дед Гриш, ты это, не дури! Чего тебе умирать ни с того, ни с сего?
– А как же? Пора.
– Тебе что, сон дурной приснился?
– То ли сон, то ли не сон, – туманно ответил дед, наливая в стаканы самогон. Он помолчал. Затем, не дожидаясь гостя, залпом опрокинул дозу, занюхал огурцом и обтёр губы задрипанным полотенцем. – Я тебе вот что скажу, Афоня. Парень ты неплохой, а погиб ни за грош!
И такая уверенность просквозила в глазах деда, что Афоня поёжился и отставил в сторону стакан с самогоном.
– Почему это?
– А потому, – дед выложил на стол руки. – Над тобой колдунья живёт!
Вот так. Кровь прилила к лицу Афони. До него дошёл смысл сказанного дедом. Колдунья! Та самая старуха и есть, а никакая не галлюцинация!
Две новости. Одна хорошая: Афоня здоров – никаких галюников. Другая скверная – колдунья! В наше время техники какая-то колдунья? Чушь собачья! Но почему тогда в газетах пишут: «отворот-приворот»? Порча и разная белиберда. Афоня взял себя в руки, выпил. И сказал:
– Дед! Ты прошёл войну и веришь в сказки?
– Потому и верю! У нас на фронте был один такой заговорённый. Лез прямо под пули, и хоть бы хны! Вот ты можешь представить себе такое: Александр Матросов упал на амбразуру и остался жив?
– Чепуха какая-то! – Афоня мотнул головой.
– Чепуха! А вот пули-дуры почему-то не трогали его!
– Да мало ли что? Судьба такая! Или, может быть, немцы пьяные были и как-нибудь пальнули не туда из этой самой амбразуры?
– А как ты себе это представляешь?
– Ну, дулом вниз куда-нибудь направили.
– Ты сам понимаешь, какую муть городишь? Как так, «дулом вниз»? В пулемётном гнезде установлено это самое дуло! Из амбразуры можно только видеть – это, всего-навсего, смотровая щель!
– И что? – тряхнул головой Афоня. – Пули от него отскочили? Или как?
– А вот так! Нас пятеро следом ползло. Я ему орал: «Заткни бушлатом амбразуру!» Так нет, он кинулся грудью. Нам смотреть-то было некогда, высотку надо было брать, мы уж его мысленно похоронили. Глядь, а он опять впереди!
– Везунчик! Бывает, согласен. Никто и не стрелял по нему. Просто очередь рядом раздалась, вот вы и подумали, что из дота палят.
– Умно рассуждаешь! Да только вот немец пленный по-другому вопил. Он самолично расстрелял весь боезапас в грудь нашему «Матросову»! От отчаянья, конечно, куда-то надо было палить! А когда увидел его живым, тотчас обделался.
– М-да, мастер ты оказывается сказки сказывать!
– Вот так, – упрямо продолжал дед, – а мы его ну пытать: «Как мол, так? Ёты-мать! Почему тебя пуля не берёт?» А он молчит, улыбается!
Двадцать лет спустя раскололся. На встрече фронтовиков поддали хорошо, он и ляпнул: «Я ведь, други, заговорённый»! Вот оно как!
– Не понял.
– А что понимать-то? Заговорённый он, и делу конец!
– Заговор что ли знает? Он что, успевал заговор прочитать, пока пуля летит?
– Это ему не надо! Он сразу заговорённый был!
– Слушай, я должен знать про него, да и вся страна тоже! Ведь он скольки кратный Герой Советского Союза? Если он мог сто раз повторять смертельные подвиги!
– Мог, – согласился дед, – и повторял. Только наград высоких не получал. Так, по мелюзге, когда всем давали. Героя ему дали с грехом пополам. Начальству некуда было деваться. Сам Жуков отметил рядового.
– Так он ещё и рядовым был? – взорвался Афоня. – Мастер ты, дед, лапшу вешать! При его заслугах быть рядовым?
– Не будь дураком, Афоня! На фронте жизнь та же самая! Кому чё, кому через плечо! Кто-то под пули лазиит, а кто-то интендантом Героя хватает! Начиная рядовым в хозроте заканчивает войну, чуть ли не генералом, а кто и генералом вообще! – разгорячился дед и стукнул по столу – Не любили его. Все завидовали чернючей завистью! Даже в штрафную дважды засылали, но возвращали назад.
– Вот тут ты и попался! Как он мог искупить кровью, если его за всю войну ни разу не ранило? Если он, как ты говоришь, заговорённый?
– Вот так! В виде исключения! Ему положено Героя давать, а они – назад, в часть! Сволочи, словом.
– Заморочил ты мне голову окончательно! Так, что ты про соседку говорил?
– А то! Это она мне предсказала скорую смерть!
– И ты поверил? – криво усмехнулся Афоня.
– А то, – дед понизил голос, – колдунья она натуральная! Как тут не верить?
– Дед, даёшь! Богу не веришь, а колдунье веришь!
– Бога я не видел, а вот колдунью – вчера!
– И как?
– А так. Стучит вчера вечерком ко мне соседка, сверху тебя что живёт. Брюхатова-то, знаешь?
Афоня кивнул.
– И говорит чрез дверь: «Дедушка Гриша! Дедушка Гриша»! Жалобно, так говорит. Мол, впусти к себе! Я что? Думаю, беда какая случилась. Может, страшно ей стало? Отца-то совсем недавно похоронила. Может, он пришёл и напугал её?
Афоня фыркнул, но промолчал.
– Запускаю. Она и говорит: «Смотрите, дедушка Гриша, какой у меня паспорт теперь новый!» Радостная такая. Беру в руки корочку, читаю. Ольга Семёновна, ну и что? Как что? Фамилия-то – Богатова! Ерунда думаю. Сейчас все сплошь и рядом фамилии меняют. А она соли попросила. Говорю ей: Там на кухне посмотри, – сам к телику. Как раз хоккей шёл. Наши просирали кому-то, но бились. Так что, надежда оставалась. Я и забыл про соседку. Думаю, найдёт соль, отсыпет себе да и уйдёт. Воткнулся в экран и сижу. Слышу, соседка по квартире шатается, соль только на кухне! Кричу ей. А она мол, постираю вам, деда Гриша, кое-что. Да делай ты, что хочешь! Дай только, матч досмотреть! Наши как раз шестого полевого выводят! А она как-то хрипло говорит: Лучший костюмчик постираю и рубашку добрую.
Возится там за моей спиной и бормочет по-старушечьи. Да и хрен с ней! Наши счёт сравняли! Вот ты ухмыляешься, а я ведь не привык ещё, чтобы проигрывали! Всегда первыми были! Пора возрождать славу-то. Слышу, в ванне что-то плещется. Да и ладно. А наши забивают на последних секундах! Победа! Я на кухню, к бутылю. Плеснул, выпил за победу. А в ванне плескается, что думаю, там делает, без света-то? И дверь закрыта. Открываю, говорю: «Ты чего, молодка, кошка что ли?» Свет из коридорчика упал внутрь ванны, осветил её со спины. А у баб, знаешь ведь, спина-то не меняется с годами! Вроде фигура та же и остаётся, – дед облизал губы.
– Да я погляжу, ты бабник большой!
– Ты согласен?
– Что бабник? – весело спросил Афоня
– Да нет, что фигура не меняется!
– Да откуда мне знать-то? Вот доживу до твоих лет, тогда и поговорим!
– Это вряд ли, – мрачно так сказал дед. И стало непонятно, что он имеет в виду? Не доживёт Афоня, или дед не доживёт до того времени, как Афоня поравняется с ним возрастом? Афоня принял второй вариант и улыбнулся.
Они выпили ещё, и дед продолжил рассказ.
– В общем, стоит Оля, стирает в темноте. «Чё», – говорю, – «Ты кошка что ли»? Она молчит и трёт, и полощет что-то. Уж не знаю, что на меня нашло! Седина в бороду – бес в ребро! Шлёпнул я её, шутя-любя по заднице, она и отвечает: «Сейчас освобожусь»! Чего это девка удумала? Спятила с горя, что ли? А голос как у старухи. Я как-то сразу не обратил внимания. Видать, простыла. Стыдно мне стало за проступок свой глупый. Говорю: может, не надо ничего стирать больше? Вот тебе как на духу говорю! Другого и сказать не знал чего, не извинятся же! А она медленно так поворачивает голову ко мне. Полумрак зловещий. Улыбается. Я гляжу, не отрываясь, а зубов-то не вижу! Вот-те, раз! И волосы отсвечивают сединой, с какой-то зеленью даже. Думаю, до чего только молодёжь не додумается, во что только не перекрасится! Ну и попятился я кзаду, а тут мне дверь в спину, шлёп! Как кто-то с той стороны пихнул и захлопнул. Э! – говорю, – Что за шутки? А она отвечает: «Никаких шуток! Посмотри на меня внимательнее!» А я как посмотрю? Не кошка ведь. Понятное дело: ни хрена не вижу. Так и говорю. А она, мол, свет включи! Да какой там свет, и патрона-то в ванне нет! Ещё год назад электрика вызывал, так он и патрон с собой, уволок. Сказал: «Заменю! Принесу нормальный». То ли помер уже, пил вусмерть, то ли выгнали с работы. Или просто забыл. Так вот, света-то нет. А она не знает же. Я разворачиваюсь, сильно щёлкаю выключателем и ору: «И что?!» А свет-то загорелся! – лицо деда Гриши побелело, он как бы заново пережил шок.
Афоня вздрогнул, невольно посмотрел в сторону ванной. Света там не было. И быть не могло, потому что в ванной некуда ввинтить лампочку!
– Ну? – нетерпеливо спросил Афоня, включившись в рассказ собутыльника.
– Вот-те и ну! Свет появился. Светло-зеленоватый, как от газового рожка. Оборачиваюсь, баба стирает. Гляжу, она в платочке, белесом таком, это я за седину принял в полумраке! От сердца даже отлегло. Я вслух так и сказал. А она медленно так, как в кино замедленном, разворачивает голову лицом ко мне. И вижу я её голову по частям: сначала ухо с заросшей дыркой для серёжек, затем морщинистую щёку, поджатые тонкие губы и глаза, затянутые какой-то плёнкой, как у покойников бывает. Вот-те и Оленька Богатова – древняя старуха!
