Александр Казанцев - Купол Надежды (Роман-газета)
— Окажись я моложе, я решилась бы спросить вас, — не без лукавства сказала она, — это ничего, что я к вам пристала?
— Вы? Еще моложе? Ну тогда я, соответственно менее дряхлый, ответил бы вам: «Помилуйте, если бы не вы ко мне пристали, так я это сделал бы! В порядке самоутверждения!» — Он сказал это с такой шутливой серьезностью, что Аэлита рассмеялась:
— Я вас не видела.
— А я вчера приехал. Можно сказать, первая моя вылазка.
— Тогда признавайтесь, почему вы не воспользовались лыжней?
— Заставляете сразу исповедоваться? Характер у меня, видите ли, несносный. Всегда и во всем ищу непроторенных путей.
— Вы, наверное, геолог? Все ищете…
— Отыскиваю. Но не геолог. Химик.
— Вот как? Какое совпадение! Я тоже. Честное слово!
— Будем знакомы, коллега. Анисимов Николай Алексеевич.
— То есть как это Анисимов? — нахмурилась Аэлита. — Сразу разыгрывать «по–терскольски»? Я по учебнику Анисимова, представьте себе, курс химии сдавала. Так что мы с ним даже знакомы.
— С учебником или с его автором?
Аэлита смешалась.
— Конечно, с учебником.
— Теперь и автор перед вами. А вас как зовут?
— Аэлита.
— А вы злая. Сразу отплатить розыгрышем за воображаемый розыгрыш хотите.
— Ну что вы! Я на самом деле Аэлита. Честное слово! Аэлита Алексеевна Мелхова.
— А я думал, какая–нибудь Акобаси или Кими–тян, японка.
— Многие так думают. И я им помогаю. Представьте, прическу даже научилась делать себе под японскую марумаге. Знаете?
— Знаю. Мне приходилось бывать в Японии.
— Завидую вам светлой завистью. Как же там?
— Как на другой планете. Все не так. От традиций до информации. В их языке даже звука «л» нет.
— Бедные! Как же им приходится говорить «люблю»? Рюбрю? — снова не без лукавства спросила она, поддерживая шутливый тон.
— Что–то в этом роде. Но в любви я там не объяснялся ни по–японски, ни на другом языке, — на полном серьезе ответил он.
— А вы много их знаете?
— Девять.
— Так вы просто полиглот! — искренне восхитилась Аэлита.
— Нет. Те знают и по несколько десятков языков. Специальность у меня иная. Языки я изучал, чтобы самому побывать в разных странах, встретиться с моим старым врагом — с голодом.
— Вот как? Почему он ваш враг? Вы же химик!
— Охотно вам расскажу. Возможно, переведу в свою веру. Я сектант.
— Опять шутите, — обиделась Аэлита.
— Нисколько. Я верю не в бога, а в химию.
— Но химия — это почти ругательное слово у обывателей, когда они говорят о медикаментах, о синтетической одежде, ткани. Право–право! — Аэлита перешла уже с шутливого тона на вполне серьезный.
— Вот нам с вами, поскольку вы тоже химик, и предстоит победить всеобщее сопротивление. Сто лет назад весь мир носил одежду из натуральной кожи, натуральных волокон. А теперь на восемьдесят процентов одет в синтетику.
— И ругает ее.
— Да, за несовершенство. А это, как вы знаете, преодолимо. Вот если бы синтетики не существовало совсем, то человечество наполовину оказалось бы голым.
— Как так голым?
— Людям нечего было бы надеть, даже шкур пещерного века. Словом, естественных ресурсов не хватило бы. Разве сравнить численность населения сейчас и сто лет назад? Каждые тридцать семь лет оно удваивается, а ресурсы остаются прежними.
— Так же и с голодом? — догадалась Аэлита.
— Так же. В Европе за год человек съедает мяса в количестве, равном собственному весу. А в Индии столько же мяса человек потребляет за всю свою жизнь. Почти два миллиарда человек голодают сейчас в мире. Я недавно вернулся из Рима, где на продовольственном конгрессе ООН шел об этом разговор. И я решился сказать там, что накормить можно всех.
— Это уже по–настоящему интересно. Кажется, я тоже стану сектанткой.
— Имейте в виду, что я искатель. Я ищу не только новые пути, но и новых людей, в особенности интересующихся.
— Представьте, что одну интересующуюся вы уже нашли. Но как вы хотите накормить химией весь мир? Удобрениями?
— Нет. Отказаться от сельского хозяйства как пережитка.
— Без хлеба накормить два миллиарда голодающих? Снова разыгрываете?
— Нет, не разыгрываю. Трудность в том, что мы не можем ставить такой крайней задачи в нашей стране с ее традициями. Для нас полный отказ от сельского хозяйства — нонсенс! Говорить надо прежде всего о странах, где продуктивность сельского хозяйства недостаточна, где земледелие неперспективно.
— Но, может быть, и у нас искусственная пища могла быть резервом на случай недорода?
— Могла бы. Этот вопрос и будем ставить. Диалектически.
И химики на сверкающем под солнцем снегу повели оживленный разговор. Он подробно расспрашивал ее о специальности, о характере работы, о том, чем она интересуется…
А вечером в холле, в удобных мягких креслах, новые знакомые продолжили свой разговор, и не надо думать, что только о химии. У них оказалось очень много общих интересов: и театр, и музыка, и живопись, и спорт… Аэлита слушала пожилого академика и диву давалась, до чего же он жаден к жизни, ко всем ее проявлениям. И невольно сравнивала со своим Юрием Сергеевичем, который ни о чем и слышать не хотел, кроме своей специальности. Он был производственником и делать вещи считал более важным, чем их «выдумывать». Аэлита же грезила о новом, о науке, об исканиях. Правда, в заводской лаборатории не удалось заняться научными исследованиями, как мечталось на студенческой скамье, но все же ее радовало, когда в колбах менялся цвет, когда химическая реакция проходила на глазах, давала желанный результат или не давала, что тоже считалось результатом.
Сама не зная почему, но она рассказала обо всем этом своему новому знакомому. И он все понимал, решительно все. Потом снова заговорили о том, как накормить человечество.
— Что такое пища? Каково ее назначение и состав? — говорил академик. — Все элементарно просто. Организму нужна энергия. Она получается от сгорания жиров и углеводов. Но для формирования клеток организма требуется смесь двадцати аминокислот. Из них восемь незаменимых. Остальные могут быть различными. Химическая фабрика нашего организма сама выберет нужный материал и синтезирует внутри нас все необходимые аминокислоты, а из них свой собственный белок, особый для каждого индивидуума. Нам надлежит постигнуть хотя бы моноистично, пусть в одной части, этот удивительный механизм внутренней жизни. Надо понять, что закладывать в бункер.
— В бункер?
— Да, рот человека — бункер его химической фабрики. Фабрика не сможет работать, если не дать ей нужное сырье.
И Анисимов рассказал Аэлите и про съеденное микробами шоссе в Алжире, и про своего французского друга Мишеля Саломака, и про чудо–дрожжи кандиду.
— Так почему же не отказаться от привычных форм пищи, почему не питаться кандидой? — запальчиво спросила Аэлита.
— Все не так просто. Встал первый барьер. Кандида вырастает на отходах нефти. Не окажется ли она канцерогенной, как сама нефть?
— Надеюсь, она не оказалась?
— Кандидой в порядке эксперимента кормили скот.
— И как же?
— Заболеваний раком не установлено.
— Так в чем же дело?
— В инерции, моя дорогая. Вот и пришлось в Институте Академии наук, которым я руковожу, брать за основу белковой массы не кандиду, а казеин. Получаем из снятого молока, из отходов молочных заводов. И делаем из него всякие виды пищи: и баранину, и черную икру, и картошку…
— Значит, по существу, это не синтетическая пища, не белок из воздуха, а «творожные изделия»?
— Если хотите, то так. Но мы учимся придавать им привычные для человека виды питательных продуктов. Самое простое — делать сосиски, ливерную колбасу, макаронные изделия. Такую форму придать белку нет ничего проще: не надо специальных машин, скажем, ткацких станков.
— Ткацких станков?
— Именно. Казеин превращают в тонкие нити, как в вискозном производстве, а потом ткут из этих нитей волокнистое мясо. Однако нужно придать этой пище еще и вкус и запах мяса.
— И это возможно?
— Без этого мы не смогли бы ничего сделать.
— Как интересно! Честное слово!
— Не только интересно, но и трудно. Предельно трудно. Плохо мы понимаем, что такое запах, и не умеем его измерять.
— Послушайте, Николай Алексеевич, а какой чувствительности приборами вы обладаете?
— Уступающими чувствительности нашего носа, во всяком случае.
— Ой, а что я вам предложу! Смеяться будете.
— Если серьезно, то не рассмеюсь.
— Собаку! Представьте, обыкновенную собаку. Ее обоняние, говорят, в миллион раз острее, чем у человека. Натаскивали же во время войны собак, чтобы они нюхом определяли, где закопаны мины с толом.
