Андрей Валентинов - Даймон
Напоследок Даймон посоветовал внимательно осмотреть лежащие передо мной трупы.
Нечего и говорить, что я поначалу не придал веры сведениям, полученным столь оригинальным образом. Тем более ни я, ни Мбомо никогда не слыхали о племени с названием «ндорума». Каким же было моё удивления, когда очень скоро все сказанное подтвердилось. Пленный, спасая свою жизнь, поведал именно то, о чем немногим ранее сообщил мне Даймон.
Окончательный сбитый с толку, но и одновременно чрезвычайно заинтригованный, я оглядел мёртвые тела, лежащие у тропы. У одного ничего не оказалось кроме убогой набедренной повязки и копья. Другой, почти голый, тем не менее носил кожаный, обшитый медными бляшками пояс, за который был заткнут очень длинный нож странного вида. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что нож изготовлен из цельного когтя невиданного размера.
Длина лезвия кинжала — два фута и восемь дюймов. Сам коготь был, судя по всему, ещё больше.
Осознав, что именно обнаружено, я чуть было не завопил во всю глотку, взывая к бесстыжему Даймону, столь хитро натолкнувшему меня на эту находку, но не пожелавшему ничего пояснить. Моё недоумение отчасти разрешил один их надсмотрщиков родом из племени макололо. Такие когти он уже видел.
Итак, зверь Керит-чимисет. Очень приятно, мистер Керит, благополучны ли ваши дела?
Дорожка 11 — «Die Moorsoldaten»
Музыка и слова: R. Goguel, J. Esser, W. Langhoff.
(3`49)
«Болотные солдаты» — песня заключённых немецких концлагерей. Написана в Дахау. Как и все немецкие маршевые песни, великолепна, к тому же не имеет омерзительного привкуса нацизма. «Болотные солдаты, идём среди проклятых болот…»
Хорошо, если тебя, взрослого серьёзного парня, почти что дипломированного историка, девушка называет «малюня»? Конечно, хорошо, даже очень. На людях, где-нибудь у демократов в присутствии гостя из Канады, можно и сквозь паркет до самого фундамента провалиться, когда к тебе этак: «Малю-юня! Мой малюю-ю-юня!» Но если один на один, если её губы касаются твоей шеи, скользят мягко, вокруг стылые зимние сумерки, но тебе тепло под лёгкой простыней?
— Малю-юня! Мой малюю-ю-ня! Мой бидный!..
«Бидный» — потому что кровавые отметины на лице, и на боку отметины, и на плече. Вот и скользят губы — осторожно, кожи еле касаясь.
— Малю-юня! Моего малюню побылы. Би-и-идный!..
Про «побылы», конечно, и речи не было. Не собирался отставной демократ Алексей Лебедев жаловаться. Напротив! Факт по всякому представить можно. Одно дело — отметелили на ровном месте ни за что, ни про что, совсем иное — вступил в неравную драку с нациками, в бой кровавый за права человека, за европейскую интеграцию. Пострадал, но и врагу не сладко. Наше кун-фу все равно ихнего сильнее!
Так и сказал, только не обманешь. Умная она, Варя из Тростянца, даром что ни по-русски, ни по-украински чисто говорить не выучилась.
— Малюю-ю-юня! Ты полежи, малюю-юня, не поспешай. А я тэбэ цилуваты буду… Би-и-идный!..
Спешить Алёше и в самом деле ни к чему. Куда спешить? Сквозь холодный мёрзлый город, прихваченный вечерним морозцем, в пустую комнату, где ждёт только немытая чашка из-под кофе? И зачем? Тепло, Варя рядом, её рука на груди, а по тёмному потолку — лёгкие световые зайчики. То ли от окон соседнего корпуса, то ли даже откуда повыше. Трудно найти Эдем в чужом городе, пусть самый маленький, за тонкой дверью из деревоплиты, с двумя фикусами на окне и старым кассетным магнитофоном прямо на полу. Удобно! Протянул руку — щёлк. Слушай мюзикл про Собор Богоматери пока не надоест.
— Малю-ю-юня! Ты самый лучший, мой малюю-юня. Мэни ни с кем ще так хорошо не було, ни с кем. И не будэ! Мой малюю-ю-юня!..
Потому и не расстался он с Варей Охрименко, работницей завода холодильной аппаратуры, хозяйкой маленького Алешиного рая. Хотя по его теории им даже встречаться не стоило. Каста есть каста. Суржик с выворачиванием слов наизнанку ничего, даже с песней про Эсмеральду-цыганку свыкнуться можно (не «Руки вверх!», и слава богу). Но если все, что молодого историка Лебедева интересует, заботит, тревожит, для девушки из Тростянца исключительно «Тю! От дурныця!»? Иной раз найдёшь в библиотеке, в книжке древней, изданной в городе Бонне 1844 AD, такое! Такое!!!
«От дурныця! На що тебе, бидный малюня? Лучше ко мне йды!..»
Et vice versa. Варю тоже интересовали совершенно никчёмные Алёшиной с точки зрения вещи. Постоянная прописка, скажем, или лишний отгул. Или новая шуба, потом как в старой на улицу не выйдешь. «Дурныцями» это воспитанный молодой человек вслух не называл — но слушал вполуха.
Где двоим таким встретиться? Нигде! Разве что на случайной дискотеке — или в метро друг другу на ноги наступить.
Познакомились, как ни странно, в университете, в святая святых — на пятом истфаковском этаже. Варина подруга, тоже из Тростянца, вздумала на исторический поступать, на День открытых дверей зашла, что в начале каждого марта бывает. Варя, дабы землячку морально поддержать, с ней вместе в храм знаний пожаловала. А второкурснику Лебедеву доверили важное задание — отвести будущих абитуриентов в университетский музей. С пятого этажа на второй.
Подруга не поступила — срезалась на первом же экзамене. А Варя с Алёшей как-то рядышком оказались. Думали вначале: раз — и раз-бежимся. Но все не разбегались. Несколько нестойких минут Эдема, когда никуда не хочется уходить, у тебя все в порядке, ты самый-самый, Варины губы скользят по коже…
— Мой малюю-юнечка! Мой такый хороший…
Что ещё надо в такой миг? Даже о борьбе за свободную прессу и права сексуальных меньшинств напрочь забудешь. Не то, чтобы надолго, но все же…
— Вин хочэ меня в отдел техничного контроля перевесты. А я й нэ знаю. Працюваты легче, а от зарплата почти нияка.
Вздохнул Алёша. Кончился Эдем.
* * *
Иногда Алёше начинала напрочь не нравиться его жизнь. Совсем. Если со стороны взглянуть… Не надо со стороны, изнутри тоже не слишком весело. Всякое в таких случаях психология рекомендует. Вспомнить, например, что другим ещё хуже. Алёшин однокурсник, Семён Синецкий, с детства калека, горб на плечах таскает, бедняга. Другой, Петро Никоненко, вообще, в самом начале семестра, в сентябре, под электричку угодил. Третий…
Помогало, но не всегда. И не надолго, особенно, когда Эдем кончался. Алёша начинал понимать, что лежит голый под простыней, пахнущей карболкой, сейчас придётся вставать, искать неведомо куда завалившуюся майку, одеваться, брать паспорт на у вахтёрши, выходить на холод. А завтра Варя зайдёт в кабинет к хачу-начальнику, тот закроет дверь, кресло подвинет…
Зачем только рассказывала? Понятно, зачем, но все-таки…
…А Хорсту Die Fahne Hoch Женя досталась. Не то завидно, что Профессорова дочка красоты неимоверной. Девчонка, как девчонка, Вари немного помоложе. Но ведь вдвоём интересно! По-настоящему, не только когда она слова ласковые шепчет. У них тайна — одна на двоих. Пусть на троих, если Профессора считать.
Какую именно программу вы ставили Алексею? Надеюсь, не «Gateway Experience»?
А если «Gateway Experience», что тогда? «Gateway Experience» — «Врата восприятия». Восприятия — чего? Не его ли, Алёши, дурацкой «телеграммы»?
«Хочу — идиотами — командовать!» Фу ты, стыдно даже!
А вдруг услышали?!
* * *
— Алёша, мени трыста гривень нужно. Дужэ! Розумиешь, я год за свет на платила, видключиты могут.
— Варя, я…
— Не хочу в його брать. Понимаешь? И скупый он, приныжуватыся не хочу. Так выходыть, что он сам в мэнэ просыть, а если я попрошу… И ещё мэни серёжки нужны.
— Но я тебя уже…
— Дурный! То бижутэрия, а я золотые хочу. Не очень дорогие, я придывылась. Знаешь, такие, як кольца… Мне вжэ двадцать пять лет, Алёша, не можно мне, бижутерию носить. Так знайдэшь? Мени послезавтра нужно.
Дорожка 12 — «Марш»
Исполняет Александр Галич.
(3`03)
Очередная интерпретация «Славянки», может быть, самая удачная. Запись редкая, один из немногих случаев, когда Галич пел под оркестр. Именно этот вариант «Славянки» предлагался в качестве Гимна Российской Федерации. «Вперёд, за взводом взвод, труба боевая зовёт. Пришёл из Ставки приказ к отправке, и значит нам пора в поход».
Морда — испугаться можно. Если не испугаешься, бери крысу — и о морду со всего размаху. Смерть грызунам, вредителям народного хозяйства!
Морда не сама по себе — на фоне кирпичной стенки. То ли на мученичество тонкий намёк, то ли у художника совесть заговорила.
— Нам здесь жить! Нам! Здесь! Жить!!!
Это уже слоган. Белыми буквами по плакату — и голосом, словно перевод для особо непонятливых.
— Нам здесь жить! Честной стране — честное правительство! Наш блок — блок честных людей!.. Нам здесь!..
Поёжился Алёша от холода, на шаг отошёл, дабы все вместе обозреть: плакат, глашатая с мегафоном, ещё одного с пачкой свежих газет наизготовку. Вот и экран белеет, на экране та же Морда Крысобойная, тот же лозунг. Сейчас фильмик крутить-вертеть начнут, но пока мегафон старается.
