Александр Проханов - Человек звезды
Тревога Мамедова росла, ибо он слышал, что некоторых спецагентов обучают приемам угадывать чужие мысли. И как собаки кинологов улавливают запах наркотиков, так агенты умеют считывать мысли наркоторговцев.
— Когда-то, еще в советское время, я увлекался телепатией, гипнозом, внушением мыслей. Но теперь все это прошло, как, впрочем, и само советское время, — вздохнул Маерс.
— Да, очень жаль, — кивнул Мамедов, складывая на животе ручки, шевеля чуткими пальчиками. — Я никогда не хаял советское время. Я по-прежнему считаю себя советским человеком. Я советский офицер, и верен присяге.
— В самом деле? А где вы служили?
Джебраил Муслимович был уверен, что гостю известны все подробности его биографии, как в прошлые годы, так и в нынешние дни. И следует пригласить полковника Мишеньку, чтобы тот устроил любопытному господину ДТП на лесной дороге и принес в бутылочке два его лукавых глаза.
— Я служил в погранвойсках, в Нахичевани, в последние деньки СССР. Боже, что это было! Безумные толпы прорвали границу, обрушили заграждения, пустили бульдозер вдоль контрольно-следовой полосы. И в границе образовалась дыра величиной в три километра. Молоденький русский лейтенант, который наблюдал все это с вышки, умер от разрыва сердца.
Молодое сердце русского государственника и патриота не выдержало осквернения святой границы. — Джебраил Муслимович горестно закрыл глаза в знак поминовения усопшего друга.
— Да-да, — закивал Маерс. — Я помню, об этом писали в газетах. Тогда же сквозь эту пограничную брешь из Ирана в Азербайджан провезли огромную партию афганских наркотиков.
Мамедов внимательно посмотрел в глаза Маерса, представляя, как они будут выглядеть в бутылочке с водой, — шарообразные белки с кровавыми жилками сосудов и расширенные от ужаса зрачки.
— А потом я служил в Таджикистане, в районе Пянджа. Из Афганистана речку переходили наркокурьеры, и много русских ребят погибло в «героиновых» перестрелках.
— Я слышал об этой «героиновой войне», — сочувственно произнес Маерс. — Там были герои-пограничники, но были и те, что вступали в сговор с наркоторговцами и стали миллионерами. У каждого свой путь, свой хлеб.
Мамедов смотрел на Маерса и представлял, как полковник Мишенька перочинным ножом ловко вырезает из глазниц эти лживые глаза, стряхивает с лезвия в бутылочку, и пустые глазницы наполняются кровью, светят, как рубиновые фонари.
— Мои глаза принадлежат не мне. Они — национальное достояние. — Маерс смотрел на Мамедова весело, почти любовно, и тот испугался, понимая, что прозрачен для этого таинственного колдуна, читающего чужие мысли. Был готов протянуть вперед свои маленькие ручки, чтобы гость защелкнул на них браслеты наручников.
— Я пришел к вам, уважаемый Джебраил Муслимович, зная вас, как ценителя искусств, покровителя поэтов и художников, бескорыстного мецената, в наш черствый меркантильный век спасающего осиротевшую русскую культуру. Вы — тот редкий человек, который, не являясь русским по рождению, является подлинным русофилом, берет на себя роль, от которой отказывается этнический русский.
Разговор приобретал несколько иное направление, и Мамедов раздумал протягивать вперед свои руки, надеясь еще некоторое время оставаться на свободе.
— Вот говорят, русский народ спивается, все больше употребляет наркотики. Но не преследовать надо этих пресловутых наркоторговцев, не гоняться за ними, как за дикими зверьми, не сажать их на цепь. Благодарить их надо, в ножки им поклониться. — Маерс больше не казался Мамедову лжецом и тайным агентом. В словах гостя слышалось сочувствие, тайное приглашение к дружбе, единомыслие с хозяином, надежда на будущий союз и взаимодействие. — Русский народ устал от своей истории. Он переутомился совершать исторические подвиги, одерживать победы, осваивать пустыни и льды, терять миллионы на кровавых войнах, устремляться в утопии, где ему обещали земной рай. Русские должны отдохнуть, должны забыться, должны отдышаться от своих окопов и котлованов, от своих баррикад и бараков. Наркотики — это спасительный сказочный мир, куда прячется русский народ от ужасной реальности, где он обретает желанное счастье, видит «сон голубой». Не бежит в атаку, не проламывается сквозь гнилые топи, а танцует. Наркотик «скорость» абсолютно созвучен с русской душей, потому что «какой же русский не любит быстрой езды». Наркотик «метадон» позволяет русскому выйти в открытый космос, не надевая скафандра Гагарина. А изготовленная из макового молочка «черняга» возвращает русскому человеку есенинскую мечтательность и удаль.
Мамедов внимательно слушал, чутко улавливая интонации, одни из которых продолжали внушать тревогу, а другие завораживали своей искренностью и глубоким чувством.
— Уважаемый Джебраил Муслимович, я намерен провести в вашем замечательном городе праздник современного искусства. И хотел бы привлечь вас к участию в этом бесподобном празднике. Нет, нет, не в качестве мецената и спонсора, у вас и без меня множество финансовых трат. Все расходы я беру на себя. Но вы, как известный гражданин, украсите праздник одним своим присутствием. Появитесь на публике, скажете несколько приветственных слов.
— Но я не публичный человек. Маленький тихий предприниматель.
— Кстати, вся современная культура, вся музыка, живопись, литература замешаны на наркотиках. Галлюцинации, транс, поэзия абсурда, — все это созвучно наркотическим видениям. Предполагаемый праздник неявно будет пропагандировать наркотики, формулировать философию наркотической свободы.
Мамедов вновь почувствовал приближение опасности. Визитер знал о его наркотическом бизнесе, требовал от него добровольного в этом признания. Строил ловушку, в которую тонко заманивал. И опять явилась мысль о полковнике Мишеньке, который принесет ему бутылочку с этими лукавыми глазами.
— Нет-нет, уважаемый Виктор Арнольдович, — Мамедов рассматривал малиновое пятно на лбу Маерса, которое было прекрасной мишенью для снайпера. — Я так далек от искусства, особенно, как вы говорите, наркотического. Я многие годы посвятил борьбе с этим злом. На таджикской границе только Бог спас меня от пули, которая оставила бы на моем лбу аккуратную дырочку, в том месте, где у вас расположено это красное родимое пятнышко.
Это был сигнал визитеру, чтобы тот не приближался на расстояние снайперского выстрела. Была тайная угроза ему, развесившему свои коварные сети. Но, казалось, сигнал не был услышан.
— Все эти рок-группы, инсталляции, магические чудеса и фокусы привлекают толпы молодежи. Благодатная среда для распространения наркотиков. Разве это сравнишь с какими-нибудь двумя небольшими дискотеками, где сбывается из-под полы героин. Если бы в городе П. кто-нибудь занимался наркотиками, наш праздник помог вдвое, втрое расширить рынок.
— Наверное, вы правы, Виктор Арнольдович, хотя я мало что в этом смыслю. Увы, в нашем городе нет серьезных людей, готовых использовать преимущества вашего праздника.
— К тому же, — Маерс словно не слышал Мамедова, — сюда приедут музыканты, художники и поэты со всей Европы. Это идеальный случай проторить новые коммуникации для сбыта галлюциногенов. Голландия, Франция, Италия с удовольствием отведают русское зелье, если оно пойдет под увлекательным брендом. «Русский улет», например.
— Как жаль, что я не занимаюсь этим бизнесом. — Мамедов сложил ручки на округлом животике, став еще больше походить на лягушонка из мультфильма. Выпуклые глазки невинно моргали, длинный рот приветливо улыбался.
— Я знаю, что эмблемой праздника выбран красный деревянный человечек. Он может служить идеальным контейнером для перевозки товара. Полый внутри. Покрыт специальным лаком, не пропускающим излучение. Дерево пропитано пахучим веществом, отпугивающим поисковых собак. В этом контейнере товар может беспрепятственно пересекать границы, оказываться в самом центре молодежной толпы, только и ждущей, чтобы ее взбодрили.
— Еще немного, и я брошу мой скромный бизнес и закуплю партию красных человечков, — насмешливо произнес Мамедов. — Не хотите ли чаю?
Когда принесли крепкий чай в маленьких стаканчиках и Мамедов собирался кинуть в стаканчик таблетку сахарина, Маерс остановил его:
— Отведайте мои сладости. Положите под язык и дайте раствориться, — он извлек крохотную стеклянную пробирку с зеленоватыми шариками. Вытряхнул на ладонь и один протянул Мамедову. Тот не решался взять.
— Разве я похож на отравителя?
— Почти нет, — ответил Мамедов.
— Не стану же я травить самого себя. — Маерс положил в рот шарик и закрыл от наслаждения глаза. Мамедов недоверчиво, неохотно взял зеленую корпускулу и положил под язык.
Он почувствовал слабый ожог и вслед за этим негромкий шум. Казалось, где-то шумит наполненный ветром лес или дышит невидимое море. Звук усложнялся, усиливался, исходил из стаканчика с чаем, из узорной ножки стола, из висящей восточной лампы. Он с изумлением слышал, как звучит каждая пролетавшая мимо пылинка, каждая частичка наполнявших комнату предметов. Звучало окно, и звучали дома на улице. Пели облака и проезжавшие автомобили. Заливалась скрипкой шляпка на голове пожилой женщины. Звенела серьга в ухе юного модника. Звуки летели из беспредельных пространств, и их издавали лучи, незримые частицы, близкие и отдаленные планеты. Этот звучащий мир был странным и восхитительным. Отдаленные предметы звучали громче, чем ближние, и становились ближе, а близкие отдалялись. Восточная лампа с бисерными нитями горела где-то в отдаленной галактике, а невидимые планеты плавали над самой головой, и их можно было пощупать руками. Пространство вокруг волновалось, выдувало из себя пузыри и проваливалось, образуя бездонные пропасти. Возникали пики и бездны, и эта геометрия звуков восхищала и волновала, как если бы он перенесся в иное измерение.
