Дэвид Митчелл - Литературный призрак
«Оглянись, — умоляю я. — Оглянись. Взгляни на меня. Хотя бы раз — взгляни на меня».
В дверях она оборачивается и смотрит на меня через плечо. Мое сердце подпрыгнуло, как на батуте, а она следом за остальными вышла на улицу.
*Вишневые деревца подают кое-какие надежды. Коричневые ветки на концах припухли, и сквозь кору вот-вот прорежутся почки. Голуби курлычут и прохаживаются с важным видом. Меня давно интересует — они напускают на себя важность, чтобы произвести впечатление на противоположный пол, или они задаваки по натуре? Вот что следовало бы изучать в школьной программе. А не всякую чепуху типа «как называется столица Монголии». Воздух стал теплым и влажным. На улице чувствуешь себя, будто залез в палатку. Слышно, как в соседнем здании дрель вгрызается в бетон. Такэси сказал — готовится к открытию очередной магазин спортивного снаряжения для серфинга и водных лыж. Просто диву даешься, сколько у нас в Токио любителей серфинга и водных лыж.
Включаю сборник Чарли Паркера на полную громкость, чтобы заглушить скрежет металла по бетону. Чарли Паркер, страстный и порочный, уж он-то не понаслышке знал, что такое безжалостность. «Расслабляясь в „Камарильо“», «Так ли глубок океан», «Все на свете — ты», «Из ниоткуда», «Ночь в Тунисе»[12].
Я набрасываю на ту девушку легкую накидку, и она выскальзывает за порог, под небо Северной Африки.
Быть белой вороной, как я, — ничего хорошего. Могут и заклевать.
Однажды мы с Кодзи пошли в Роппонги, он был в ударе и завел знакомство с двумя девчонками из Шотландии. Я-то сперва подумал, что они учительницы в какой-нибудь задрипанной английской школе, но нет, оказалось — «экзотические танцовщицы». Кодзи здорово говорит по-английски — в классе всегда был из первых. Я-то не особо налегал на английский — это девчачий предмет, но, когда открыл для себя джаз, призанялся английским дома, сам, чтобы читать интервью с великими музыкантами, а они все сплошь американцы. Но читать — это одно, а говорить — совсем другое. Поэтому Кодзи приходилось работать за переводчика. Так вот, эти девчонки сказали, что у них на родине каждый стремится быть не как все. Ради этого красят волосы в такой цвет, как ни у кого, покупают одежду, как ни у кого, слушают музыку, которой никто не знает. Просто не верится! Потом они спросили: отчего здесь наоборот, все девчонки хотят походить друг на друга? Кодзи ответил: «Потому что они девчонки! Почему все копы одинаковые? Потому что они копы, вот почему». Тогда одна из этих шотландок спросила: а почему японские ребята, как обезьяны, подражают американцам? Одежда, рэп, скейтборды, стрижки. Я сказал — дело не в том, что они так уж обожают все американское, просто они отвергают все японское, доставшееся от родителей. Но поскольку собственной молодежной культуры у нас нет, вот им и приходится брать первое, что под руку попадется, а это, естественно, американское. Но вообще-то не американская культура имеет нас, а мы имеем ее.
Переводя последнюю фразу, Кодзи запнулся.
Я начал расспрашивать девушек про личное пространство: есть ли у них по жизни свой «угол». Подумал, такой разговор как раз в тему. Но ничего путного не добился, если не считать того, что в Японии, дескать, квартирки ужасно маленькие, а у них в Англии все дома с центральным отоплением. Потом подошли их приятели моряки. Две крутые американские гориллы. Они без особого интереса смерили нас с Кодзи взглядом сверху вниз, и мы отчалили, решив, что самое время пропустить по стаканчику в баре.
Да, жизнь у меня, конечно, не такая, как у всех. Пока учился в средней школе, все меня доставали из-за того, что нет родителей. Даже подработать и то было сложно устроиться — все равно как если у тебя родители корейцы. Людям до всего есть дело. Проще, конечно, было сказать, что родители погибли в автомобильной катастрофе, но я не собираюсь врать в угоду каждой дубовой башке. К тому же, если ты говоришь о человеке, что он умер, судьба может понять это как подсказку и пошлет ему смерть. Да-да, у нас в Токио слухи распространяются телепатически. Город гигантский, но всегда есть кто-то, у кого есть знакомый, который знает твоего знакомого. Анонимность не исключает совпадений, она только делает их более поразительными. Вот почему я убежден, что мой отец вполне мог зайти в мой магазин.
Так что с младших классов я вынужден был драться. Я часто проигрывал, но это не важно. Таро, вышибала в баре у Мамы-сан, всегда говорит мне, что лучше терпеть поражение в драке, чем терпеть обиду. Проиграть бой лучше, чем отказаться от него: так ты закаляешь волю, а это главное. Таро повторяет: люди уважают того, у кого сильная воля, а труса не уважает даже трус. Таро научил меня, как ударить головой, если противник выше ростом, как бить коленом в пах, как выкрутить руки. Поэтому в старших классах уже мало кто решался меня задевать. Помню, однажды возле школы меня поджидала шайка парней из якудзы: чьему-то брату я на перемене раскровенил нос. До сих пор не знаю, кто предупредил Маму-сан — Кодзи, наверное, — потому что она в тот день послала Таро встретить меня. Он выждал, когда в парке меня окружили, вылетел из засады и сделал из них семь лепешек дерьма. Вот так-то. Мне сейчас пришло в голову: а ведь Таро, по сути, всегда был мне как отец.
В магазин входит мужчина в кроваво-красном кожаном пиджаке. Не обращая внимания на меня, он нашел стеллаж с Чарльзом Мингусом[13] и скупил почти все, что было на полках, включая раритеты. Купюры в десять тысяч иен он комкал, как туалетную бумагу. Скидкой не поинтересовался, хотя я охотно ее предоставил бы. И вот я остался один на один с кучей денег. Сразу звоню Такэси сообщить хорошую новость. Пусть заедет вечерком, заберет деньги — у него проблемы с наличными, я знаю.
— Вот это да! — обрадовался Такэси. — Тогда живем, малыш! Просто здорово, здорово, здорово!
В трубке слышатся звуки галлюциногенной музыки — напоминает мигрень и стоны изнемогающей от щекотки женщины.
Сообразив, что вклинился не вовремя, я прощаюсь и вешаю трубку.
Между тем еще только одиннадцать утра!
В конце школы Кодзи оказался самым высоколобым у нас в классе, а значит, тоже не таким, как все. Аутсайдером. Вообще-то он мог бы учиться в школе гораздо лучше нашей, но, пока ему не исполнилось пятнадцати, отца часто переводили с места на место, и Кодзи нелегко было каждый раз заново приспосабливаться. К тому же у Кодзи всегда были страшные проблемы с физкультурой — спортсмен из него никакой. Клянусь, я не видел, чтобы он хоть раз за три года попал мячом в кольцо. А однажды, когда он размахнулся что есть мочи, бейсбольная бита вырвалась у него из рук, полетела, как ракета, и угодила прямо в господина Икэду, нашего учителя физкультуры, боготворившего Юкио Мисиму. Правда, я не уверен, что он за всю свою жизнь хоть одну книгу прочел до конца.
От смеха меня аж скрючило пополам, поэтому я не видел, смеялся еще кто-нибудь или нет. Этот смех мне дорого обошелся: весь семестр убирал туалет вместе с Кодзи. Тогда-то я и узнал, что он увлекается игрой на фортепьяно. А я как раз начинал играть на саксофоне. Так вот мы с ним и подружились. Благодаря самому вонючему учителю физкультуры и самому вонючему туалету во всей системе национального образования.
Один из наших завсегдатаев, господин Фудзимото, заходит во время своего обеденного перерыва. Прозвенел дверной колокольчик, и под порывом ветра затрепетали бумаги на прилавке. Как всегда, господин Фудзимото смеется. Он смеется, потому что рад меня видеть. Он кладет на прилавок стопку книг для меня. Я каждый раз пытаюсь отдать ему деньги, а он каждый раз не берет. Говорит — это плата за мои консультации по джазу.
— Здравствуйте, господин Фудзимото! Как дела на работе?
— Отвратительно!
Господин Фудзимото всегда говорит очень громко, при любых обстоятельствах. Как будто больше всего на свете боится, что его не услышат. А когда он хохочет от души, то просто чувствуешь, как звуковая волна толкает тебя в грудь.
Наш магазин приютился между кварталом Отэмати, где расположены офисы, и кварталом Отяномидза, где расположены издательства, и наши покупатели, как правило, работают либо там, либо там. Отличить одних от других не составляет труда. Большие деньги накладывают на своих служителей особый отпечаток. Взгляд у тех делается пронзительный, голодный. Трудно описать словами, но это так. Для них внутреннее прибежище — деньги. К тому же деньгами можно измерять свою значимость.
А служащие издательств — совсем другой народ, они одержимы маниакальной веселостью. Господин Фудзимото — прекрасный тому пример. Он каламбурит без конца и бездарно. Вот образчик:
— Добрый день, дорогой Сатору! Ты бы не мог попросить Такэси, чтобы он поставил сюда стул поудобнее? А то он, как всегда, гуляет, а тебе — сиди и сиди!
