Андрей Хуснутдинов - Министерство Анимации
Обзор книги Андрей Хуснутдинов - Министерство Анимации
Андрей Хуснутдинов
Министерство Анимации
На следующий день после аншлага в Большом и великолепно проведенной ПОПК, процедуры по отрешению правой кисти, от Сейсмовича ушла жена. Собственно, все вышло не потому, что теперь у него не было кисти, и не потому, что он не хотел идти в Минаним, а от взаимного удивления, что ли. Уход жены явился точной, хотя и сжатой копией той душевной бури, которую Сейсмович пережил непосредственно после ПОПК: обезболивания по протоколу не полагалось, однако умнейшая хирургическая машина все делала без боли, так что он не только не почувствовал ничего, но даже продолжал чувствовать свою отрубленную кисть. То же и с женой: в нынешних убывающих ощущениях Сейсмовича это был не уход как таковой — или, спаси Бог, развод, — а лишь временное физическое отсутствие.
В кафе, где он решил позавтракать после того как с непривычки обварил себе кипятком культю, работал телевизор, и посетители вслед за ведущим обсуждали последние поставки яда в голодающие пояса Америки. За одним столиком с Сейсмовичем оказался затхлый чавкающий старик. У старика было страшное пятнистое лицо от слезающей после ПО кожи, отчего казалось, что он сидит в тени куста. Сейсмович, который поначалу собирался лишь выпить кофе, заказал себе яичницу, надеясь, что за то время, пока ее будут готовить, где-нибудь освободится столик. К тому ж сегодня ему пришлось надеть новые туфли на резинках взамен старых, которые он не смог зашнуровать, эти новые жали уже на обе ноги, а старик, притопывая от аппетита под столом, успел дважды пребольно задеть его.
— Осторожней, пожалуйста! — не выдержал наконец Сейсмович.
Оцепенев и не отвлекаясь от тарелки, точно потревоженный бульдог, старик ответил с полным ртом:
— Пошел ты на хер.
Сейсмович дождался яичницы, смиренно поджал ноги, прикрыл ошпаренную культю салфеткой и принялся есть.
Достигавшие все это время его ушей обрывки разговора из-за спины ничем не выдавались из общего гвалта, однако, проглотив последний желток, он прислушался: тема разговора имела к нему отношение.
— …оставьте вы в покое этих черномазых, — говорил высокий женский голос, в такт ему звенела вилка и шаркал каблук. — Хорошо еще, что они не протащили резолюцию о принудительных бомбардировках. Яду вам жалко?.. Вот у соседей дочка уже неделю как ПОПС прошла, а в школу до сих пор не ходит, тренировки по гимнастике пропускает. С-пней подходящих нет. Все старые или не по размеру. Да и известно, как в Минаниме с детской текучкой — либо себе, либо по знакомым отписывают. А с этого понедельника родители, коли не дают согласия, пеню начинают платить. Пенсия-то по инвалидности на семь дней положена, это ко-гда еще они на десятидневку перейдут… Вы ж за индейцев тут черт те каких переживаете. Плюньте. Примут себе по таблеточке и разойдутся по могилкам. Не впервой…
Другой голос, тоже женский, возражал, что причина переживаний вовсе не голодающие индусы, а затраты на производство и доставку яда, затраты, каковые есть кровные наши с вами, налогоплательщиков, т. п., но Сейсмович, уже до глубины ума озадачившийся перспективой штрафа за просрочку ПРОК (процедуры по реабилитации отрешенной конечности), потерял интерес к разговору. Он неловко расплатился с официантом, рассыпал сдачу, сунул культю в карман брюк и двинулся к выходу. В дверях, бросив тоскливый взгляд на свою обувь, он обнаружил на носке правой туфли кровь, и оглянулся. Кровавый след тянулся за ним от столика. Под самим столиком жирно блестела целая лужа. Сейсмович на скорую руку ощупал себя, но единственная ладонь его осталась незапятнанной. Тогда он еще раз посмотрел под столик и увидел, что кровь капает с сетчатого сиденья стула, на котором как ни в чем не бывало сидит и даже продолжает аппетитно чавкать старик с пятнистым лицом.
·
Первая старуха-спекулянтша атаковала его шепотом еще за два квартала от Минанима.
— Что? — впопыхах не расслышал Сейсмович.
— Есть на любой вкус и недорого, — продолжала старуха, шамкая от предвкушения наживы. — Только пройдемте за угол, могут не понять.
Сейсмович вызволил свой рукав из ее цепкой щепоти и ускорил шаг.
Однако с этой минуты старухи стали рушиться на него, словно яблоки в грозу. Конечности (отчего-то сплошь нижние) действительно были на любой вкус — от юношеских до КМС-овских. Цены, радуя, колебались соразмерно возрасту, высоте и сроку давности отрешения. Сейсмович отмахивался. Одна старуха показала ему из-под полы громадную волосатую стопу с розовыми, похожими на спелый урюк пальцами, и сказала, что возможен льготный кредит. Другая, отчаявшись, плюнула на брюки. Третья шла рядом чуть не до самого Минанима и все косила ртом на мальчика лет пяти, которого вела за руку и предлагала потрогать “за ножки”. Сейсмович, не сбавляя шага, глядел на ребенка. Тот был весел, вымыт и бос, улыбался ему и волочил за собой на веревочке лоснящуюся тушу удава на колесиках. Живые глаза удава слезились от боли, подгнивший хвост провис и был уже плохо сгибаем. Металлические оси, продетые в туловище гада в пяти местах, гнусно скрипели.
— Нет. Все, — отрезал Сейсмович старухе и ринулся вверх по мраморному парадному уступу Министерства Анимации.
— Ах, это вы, — приветствовали его из роскошных пальмовых недр регистратуры.
Тотчас откуда-то сбоку от конторки возник и стал переминаться с ноги на ногу вдумчиво жующий охранник.
— Я, — глупо ответил Сейсмович, приникая лбом к стеклу.
— Вам не с этого входа, — посочувствовали из регистратуры таким тоном, что охранник перестал жевать и в воздухе запахло кобурою.
— Как? — замер на вдохе Сейсмович. — Я же… Вот же. — И нерешительно, как для поцелуя, он просунул культю под стекло. — Вы что?
— Вам не с этого входа, — посочувствовали из регистратуры тверже.
Поддевывая большим пальцем бронежилет, охранник с удовольствием вывел Сейсмовича на солнцепек и внушил, что следующая попытка проникнуть в здание с этого входа может завершиться арестом по классической системе.
— Но у меня направление! — воскликнул Сейсмович.
— Тем более, — зевнул охранник, делая огромный и аккуратный шаг назад.
Стеклянные створки двери бесшумно сомкнулись.
Внизу парадной лестницы стояла старуха с босым мальчиком и энергично жестикулировала Сейсмовичу подбородком. Сейсмович посмотрел на удава на колесиках, вздрагивавшего при шаловливых движениях мальчишьей руки, и вообразил, как одним прекрасным утром он просыпается со слабой детской кистью и, например, пытается бриться. Или гладит себя по груди.
— И-д-и-к-ч-е-р-т-у, — обнажив искусственные клыки, беззвучно проартикулировал он старухе и стал спускаться по лестнице в противоположную сторону. — Сука. — Но это уже в голос, сошедши в безлюдную тень соседнего переулка.
В коммерческой регистратуре, располагавшейся с негаданно загаженного черного входа, ему продали бланки второй формы in folio (для заполнения недоминантной конечностью) и взяли с ошпаренной культи кусочек кожи для биопсии. Корпя над расползающимися вкось вехами карьеры, Сейсмович порядком вспотел и не раз поминал вчерашнюю процедуру по отрешению — с шампанским, живым, но фальшивившим струнным трио (сам Сейсмович был профессиональным аккомпаниатором) и бесшумно цветущими перьями виртуального салюта.
Через полчаса у него стали неметь пальцы и с письмом разладилось окончательно. Видом слова вызывали уже не мысли о школьных шалостях чистописания, как в начале анкеты, а походили на расплющенные куски свалявшейся шерсти. Он решил передохнуть и исподтишка рассматривал пожилую пару за соседним пюпитром. Женщина прижимала ко рту скомканный платок. Мужчина, мелко вздрагивая обритой справа и заклеенной широким скотчем головой, улыбался с закрытыми глазами. Перо его “паркера”, проткнув бумагу, упиралось в самое начало бланка, почти в заглавие: ПОПП. Сейсмович хотел указать женщине на перо, но тут его потянули за рукав. Уверенный, что это старуха-спекулянтша, он обернулся с раскрытым ртом и занесенным локтем, но лишь вопросительно крякнул — за рукав его держала другая старуха, не спекулянтша, а, по всей видимости, такая же a-подзащитная, как и он сам. Только без правого уха — ПОПУ. И очень похожая на Ван Гога, с грязной повязкой через прозрачное темя.
— Что вам угодно? — спросил Сейсмович шепотом, предчувствуя запах гноя и антисептика.
— Я ж тебе о чем толкую, сынок, в который раз: повесился он, — вкрадчиво прошуршала старуха, после чего Сейсмовичу и в самом деле показалось, что слышит он ее голос уже не первую минуту.
— Кто повесился?
— Ну этот, рукоголовый-то наш…
“Вот так всегда, — подумал он с тоскою, — стоит только увязнуть коготком, как сразу появляются всякие… новые, которых нужно выслушивать. Так всегда”.
