Павел Губарев - Золотые нити
Обзор книги Павел Губарев - Золотые нити
Золотые нити
Рассказ Павла Губарева
Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
Рассказчик запнулся. Витнесс, прежде разглядывавший ногти на правой, непокалеченной руке, поднял глаза и оглядел сидящих на скамеечках в осеннем парке. Понурые, серьёзные лица пятерых немолодых мужчин. Никто не смотрит друг на друга, занятый своими мыслями, а мысли отнюдь не весёлые. Ещё бы. И как всё же хорошо, что строки Шекспира разрядили этот спор. Витиеватые фразы древней поэзии ветерком коснулись распалённых спорщиков и утихомирили на несколько минут, даром, что зачитали стихи лишь в качестве очередного аргумента.
Рассказчик откашлялся и продолжил:
Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Дабт захлопнул книжку и торопливо спрятал её под свой толстый вязаный свитер: в любой момент сюда могла нагрянуть медсестра и прости-прощай тогда и Шекспир, и ставшие привычными нелегальные посиделки. В санатории «Хэдж-Сэппорт» за пациентами следили внимательно: как-никак раковые больные. А значит — интенсивная терапия и строжайшее слежение за психическим состоянием. Последнее выражалось в регулярных «психотренингах» большими группами на свежем воздухе, ритмичном скандировании речёвок, подвижных играх и тому подобной чепухе, заполнявшей каждую минуту жизни пациентов, чтобы не проскочила ненароком ни одна капелька мрачной философии.
Да, за такое нарушение режима по головке бы не погладили. А им — пятерым старикам, случайно обретшим друг друга, узнавшим себе подобных по застывшему вопросу в глазах, — было нужно до смерти собираться вновь и вновь в укромном уголке и говорить, спорить до хрипоты. О чём? Ну о чём могут спорить несколько человек, приговорённых болезнью к смерти?
— Ты замечательный чтец, Дабт, — улыбнулся Витнесс, желающий потянуть эту паузу.
— Спасибо, — сухо ответил тот, — очень жаль, однако ж я читал, увы, не для того, чтобы понаслаждаться стихами.
— Вот уж действительно, — отрезал Скепс.
Витнесс поморщился: голос, да и внешность Скепса были под стать его имени — острые, резкие, режущие. Худое, вытянутое лицо, назойливые серые глаза. Не сказать, чтобы Скепс его раздражал — но держал в постоянном напряжении своими нигилистскими замечаниями.
— Стихи-то может и красивые, — продолжил мысль Скепс, — но подобный бред, положи его хоть на музыку, бредом и останется.
— Ты не согласен с Шекспиром? — миролюбиво спросил толстяк Детто, самый скромный из компании.
— А почему я должен быть с ним согласен? — взвился Скепс, — Только потому, что он великий поэт? Бросьте! Да каждый из нас здесь сидящих знает, что такое страх смерти лучше, чем десять Шекспиров. Господа, прекратите прислушиваться к чужому мнению, прислушайтесь к своим ощущениям! Вы же знаете, и ох, как знаете, что такое животный страх смерти. Слышите слово? Животный! Страх смерти обусловлен только биологически и на самом глубоком уровне. Вспомните тот момент, когда вы узнали, что у вас рак. Вспомнили?
Лица собеседников помрачнели. Снова никто не смотрел друг на друга.
— Вы почувствовали физически, как нечто холодное заползает в вас. Комок в горле, щекотка где-то в животе — вот ваши ощущения. Вспомнили? Панический ужас, лишающий рассудка в первую минуту и постоянный гнетущий страх все эти дни после. Страх липкий, навязчивый, не отпускающий ни на секунду, несмотря на все эти, — Скепс указал кончиком длинного носа в направлении аллеи, — игры да речёвки. Это что — страх неизвестности? Вы хотите сказать, что этот жуткий страх — результат работы мысли? Ах, вот мол, я не знаю, что меня там ждёт и поэтому боюсь? Чушь! Наше желание жить, наш страх смерти спрятаны так глубоко в подсознании, что никакие чисто умственные усилия не в состоянии их победить. Вы тут все эти дни только и делаете, что пытаетесь найти более или менее приличное, благородное оправдание своему животному нежеланию умирать, и…
— Ну-у-у, — неуверенно потянул Дабт, — человек — существо сложное, и нельзя его опускать до уровня зверя, который…
— Бред! — презрительно воскликнул Скепс и мерзко хихикнул. — Не думайте, что вы тут высокие интеллектуалы, и коленки у вас трясутся только лишь потому, что не знаете, где окажетесь после того, как, пардон, копыта двинете. Вы боитесь. И боитесь точно так же, как тот бычок, которого вели на убой перед тем, как сделать из него котлету, которую мы с вами, между прочим, слопали сегодня на завтрак.
— И всё же…. — Дабт потёр лысину и оглянулся на собеседников в поисках поддержки. — Человек — это не зверь, он в состоянии бросить вызов… он может… ведь неоднократно люди подвергали себя риску смерти из любопытства…
— И много таких? — с деланной серьёзностью спросил Скепс.
— Ну…. Я…. Э-э-э… вот возьмём сейчас даже не самоубийц, а…
— Я думаю, что Шекспир был прав.
Голос Витнесса прозвучал так неожиданно, что сидящие вздрогнули и уставились на него. За много дней споров Витнесс говорил крайне редко, словно бы и не касались его их общие проблемы. Лишь сидел на любимой скамейке, привычно пряча изуродованную руку под тёмно-зелёным пиджаком, да поминутно расчёсывал свои седеющие, но по-прежнему густые волосы.
— Я думаю, что Шекспир был прав, и могу это доказать, — всё так же отчеканил Витнесс, но заметно было, что пожалел об этом. Теперь уж точно придётся рассказать всё до конца.
Собеседники смотрели на него, не мигая. Все молчали, но и так было понятно, что от Витнесса ждут продолжения. Выдержав паузу, чтобы собраться с духом, он начал говорить, стараясь быть как можно тише и смягчая свои обычно металлические интонации.
— Так вот слушайте. Но пусть это останется между нами. Ладно? Смутная это история, я старался не рассказывать об этом раньше. — Витнесс запнулся, не зная, с чего начать. — Вот, кстати говоря, именно тогда, — он высунул покалеченную руку из-под пиджака и помахал ею в воздухе, — меня и разукрасили.
— Да? — обиженно воскликнул Детто, — ты всегда говорил, что это работа космозоологом тебя наградила. А я-то уши развесил. Такая увлекательная байка про алайского тигра была…
— Это всё было, — поморщился Витнесс.
— И алайский тигр?
— Было, было, — успокоил его Витнесс, — и тигр был. Да только не он меня тяпнул — я его раньше застрелил. Это дело рук человека.
— Однако ж он тебя, — удивлённо выдохнул Детто. — Ну рассказывай.
Витнесс прикрыл глаза, колеблясь, но через пару мгновений уже начал говорить, так, словно бы мысленно репетировал рассказ сотнями бессонный ночей — чётко, слово за словом, выстраивая по кирпичикам здание правды.
— Я действительно начинал карьеру космозоологом, но оставил занятие ещё в начале прошлого века. В 2105-м, меня — ещё довольно молодого учёного — заприметили некие спецслужбы. Что, надо сказать, для меня не было неожиданностью: в те времена, как и, скорее всего, в наши дни, космос кишмя кишел всякого рода организациями, ведущих разработки различной степени секретности. Чёрт его знает почему. Может, и вправду много опасного и заманчивого было тогда на чужих планетах, а может, необжитые места всего-навсего удобное место для нечистоплотных экспериментов. Так или иначе, я и пикнуть не успел, как оказался втянут в одну из спецлабораторий, деятельность которой, мягко говоря, не афишировалась. Как и следовало ожидать, вивисекцией космических зверушек наши доблестные спецслужбы занимались в таких масштабах, что десятой части увиденного мной хватило бы на то, чтоб от злости лопнула целая орава видавших видов гринписовцев.
И наша лаборатория была кошмарищем из кошмаров. Нам сливали, пожалуй, самую жуткую, неприятную работу, отброшенную другими исследовательскими центрами. Ежедневно мы резали инопланетных тварей блестящими скальпелями, поливали кислотой, жгли горелками, травили газами, замораживали, выкидывали в вакуум… да мало ли. Десятки копошащихся в прозрачных контейнерах созданий отдавали души своим инопланетным богам во имя земной науки. Было ли нам их жалко? Не знаю. Не задумывались мы тогда. Только работали без устали, выдавая мегабайты исследований. Человечество в те годы было словно большой тысячерукий ребёнок, первый раз в жизни попавший в бескрайний диковинный зоопарк. Перебегает от клетки к клетке, глазеет, визжит от восторга, хватает всё без разбору, рассматривает, бросает, бежит к следующей… Ведомо ли ребёнку чувство жалости?
