Симона Вилар - Ведьма и тьма
– Думаю, что ты в отчаянии и готов даже на то, что ваши волхвы не одобрили бы.
– А где эти волхвы? Служители Перуна не отважились плыть со мной на челнах и все как один уехали со Свенельдом. Я же предоставлен самому себе. И только мне решать, что лучше для моих людей.
– А у самих людей ты спросил? Поведал ли им, что решил отдать их упырям на потраву?
– Ты не все знаешь…
– Знаю, Святослав! Упырем становится тот, кого иной упырь укусит. И он уже не живет прежней жизнью, а ходит полумертвым, избегая солнца и священных рощ, где творят требы тем богам, которых ты прежде так почитал. Сам-то ты после того, на что решился, сможешь войти под их сень?
Князь на миг опустил бритую голову, отросшая прядь сползла на глаза.
– Волхвы мне победы не принесли, Калокир. А упыри Волка спасли, когда надежды уже не осталось. И плохим бы я был предводителем, если б пошел против тех, кому жизнью обязан. А то, что позволил иных сделать такими же, как они… сильными, непобедимыми, неустрашимыми, то что в этом плохого? Людей моих немало полегло. Еще неизвестно, что в Киеве скажут, когда поймут, что я, князь-воевода, не знавший поражений, вернулся побитым и униженным. Тот же Свенельд мне поставит в упрек болгарские походы. Он не преминет напомнить, что моя родительница Ольга войну с болгарами не одобряла. А к слову Свенельда многие бояре прислушиваются. Если же со мной будут непобедимые упыри, то даже рать Свенельда и бояре мне не препона.
– Неужто ты и со своими воевать собрался, княже?
– Все может случиться, – все так же не поднимая головы, глухо ответил Святослав. И вдруг шагнул к Калокиру, схватил его за руки, посмотрел прямо в глаза: – Ты что, не понял, какую силу можно иметь с таким воинством? Что мне бояре киевские, что Свенельд? Да я могу идти куда пожелаю! Дай срок, и мои вои-упыри вырастут числом и станут непобедимыми. И я верну все, что потерял по позорному договору доростольскому. Все возьму! Ты говорил, что хочешь в Царьграде на трон воссесть? Тогда я дивился твоему самомнению. Теперь же скажу так: да, это возможно, Калокир Херсонесец! И только тебе решать – со мной ты… или по-прежнему будешь ползать на коленях перед Христом, вымаливая милости, которых никогда не получишь!
Калокир попятился. Закат догорел, серые сумерки опустились на лицо князя… И показалось ромею, а может, и впрямь так виделось, что голубые глаза его побратима-язычника стали необычайно светлыми. Почти белыми…
А еще Калокир почувствовал, как князь потянул его к себе. С силой, словно обнять хотел. Пытается вернуть под свою руку заколебавшегося ромея? Или?…
Он не додумал эту мысль до конца. Острый блеск в светлых глазах Святослава ужаснул его.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!.. – взмолился Калокир, вырываясь и пытаясь сотворить знак креста.
Князь ударил его по руке, не позволив закончить крестное знамение, и отпустил.
В вечернем воздухе кричали птицы, чувствовался запах набухшей весенней реки. Взгляд светлых глаз князя будто застыл. И его улыбка… Калокиру вдруг показалось, что он заметил под его усами длинные белые клыки. Нет, нет! Это невозможно!
Почудилось ли? Князь уже отвернулся, вздохнул глубоко.
– Христианин, раб!
И через миг:
– Ты должен понять – после такого поражения новые победы мне просто необходимы. И я везде пройду с такой силой. Понимаешь ли, ромей?
– Понимаю, – глухо ответил Калокир, с трудом шевеля непослушными губами. И вдруг вспылил: – Нельзя доверяться нежити, князь, брат мой! Ты не должен вести их на Русь!
Святослав не спеша оправил пояс, откинул полу потрепанного корзна[114] за плечо. Невдалеке стояли его гридни, но тут же подошли, услышав, что князь и ромей говорят на повышенных тонах. Но Святослав поднял руку, и они отступили.
– Прогони упырей, княже, – взмолился Калокир. – Русь тебя с ними не примет!
– Мне никто на Руси теперь противостоять не сможет! – огрызнулся Святослав. И добавил чуть погодя: – Останешься христианином, я забуду, что братался с тобой.
Оба долго молчали, словно не решаясь взглянуть друг на друга. Наконец Святослав заговорил:
– Тебе никто не поверит, ромей. Пока ты у меня в чести, за тобой идут. Начнешь против меня людей настраивать… только обозлишь. От тебя попросту избавятся. Мне и приказывать не придется. Ну а если решишься поддержать… Я сказал – и венец цареградский для тебя возможен. Ты ведь всегда знал свою выгоду. Даже порой упрекал меня, что я больше люблю войну, чем завоевания. Теперь же я смотрю на многое по-другому. Вот и ты попытайся. Неволить тебя не стану. Буду надеяться, что, поразмыслив, ты сам все поймешь и согласишься со мной.
Он ушел. Калокир долго стоял в одиночестве. Но ни на миг, ни на единый миг он не подумал о том, чтобы принять удел, о котором говорил ему Святослав. Победа не имеет ценности, если губит душу. Прежде Калокир редко задумывался о своей душе, но теперь вдруг понял, как это важно для него. И хотя он был грешником, однако надеялся на какое-то снисхождение высших сил. Да, он опасался того, что несет с собой вседозволенность, которой соблазнил князя в минуту отчаяния Волк. Святослав всегда казался ему таким сильным, таким цельным… Теперь же князь разуверился и задумал пойти выигрышным, но нечистым путем. И Калокир понял, что отныне их пути разошлись.
В ту же ночь он бежал. Он не хотел становиться упырем… Он любил жизнь с ее радостями и бедами, испытаниями и преодолением преград, и его не прельщала победа любой ценой. Жизнь – это испытание, проверка на прочность. И тем она дороже, чем достойнее справишься с испытанием.
Так думал Калокир, уходя все дальше от стана русичей. Куда шел? Сперва сам не ведал. Главное – подальше от людей князя… и от нелюдей. Он натер подошвы сапог чесноком, чтобы ни один упырь не смог идти по его следу; кроме меча, прихватил с собой еще пару серебряных ножей – никчемных игрушек, как считали русы, тащившие с собой византийские столовые приборы лишь для того, чтобы переплавить их в гривны или браслеты-наручи. В попавшейся на пути осиновой роще беглец срубил ствол молодого деревца и заострил его конец. Может, и зря старался, но когда знаешь, что вооружен, легче на душе.
Он шел всю ночь. Днем можно было бы и передохнуть, но он был так взволнован, что решил идти не останавливаясь, пока хватит сил. На ходу жевал вяленое мясо. И в следующую ночь тоже. Когда же увидел впереди воды могучей реки, понял, что заблудился. Днепр? Но ведь он двигался по солнцу на северо-восток… Значит, русло реки поворачивало, и он уперся в эту излучину. Выходит, надо идти вдоль берега против течения, поглядывая на реку, чтобы не нагнали его ладьи князя. Но куда он ушел? В глубине души Калокир это понимал: туда, где сможет найти Малфриду. Они потерялись в этом огромном мире, но если настойчиво искать ее… Малфриду на Руси многие знают. И если прежде чародейка была его возлюбленной – ладой, как говорили русы, то теперь она стала его единственной надеждой. Она сильная. Она сможет справиться с тем злом, которым станут для Руси Святослав и его люди и нелюди.
К ночи голод заставил ромея искать пропитание. Заметив на дне илистой заводи громадного сома, Калокир убил его осиновым колом и выволок на берег. Потом разделал, обвалял в глине и запек на угольях. Когда стало темнеть, засыпал уголья песком и двинулся дальше. Его уже шатало от усталости, но он понимал, что ночь для него опасное время, ибо за ним могут выслать охотиться. И упорно двигался вперед, пока ноги не стали заплетаться. Шаг, еще шаг… Пока край неба не начнет светлеть.
Когда совсем рассвело, ромей решил немного поспать. Прикорнул под пригорком, а очнулся, когда солнце уже склонялось к закату. Доел остатки сомовины и зашагал дальше.
Вставала огромная луна. Степь казалась необъятной волчьей шкурой, по которой он идет… как букашка ползет по спине исполинского животного.
А потом он что-то почувствовал, какое-то движение. Припал к земле, как делали русы. Так и есть, слышится слитный топот копыт. Всадники? Степняки? Или просто стадо тарпанов?
Калокир затаился в складке невысокого холма. Травы еще не были густы, но луна светила со спины, а он таился в тени, поэтому вся бесконечная равнина перед ним была как на ладони.
Силуэт двигался по степи быстро – огромный, косматый, проворный. Волк! Упырь Волк! Калокир тихо заплакал. Он не сомневался, что нелюдь обнаружит его в укрытии. И чем ближе тот был, тем яснее понимал это ромей. Он ведь вошел в воду, когда охотился на сома, и теперь его след легко было взять. А у упыря обоняние, как у хорошей ищейки.
Калокир вверил себя заступничеству небес и поднялся во весь рост. Волк замер неподалеку, потом начал неспешно приближаться.
– Зачем ты бежал, христианин? Святослав велел разыскать тебя и вернуть. Ты ведь побратим его!
Волк казался совершенно не уставшим: даже дыхание ровное. В лунном свете его рыжие волосы казались розоватыми, глаза светло поблескивали из-под отросшей челки.
