Антон Огнев - Человек из Утренней росы
– Золото – это благородный металл! Его блеск напоминает свет солнца, в то время как серебро отливает лунным. Ничего удивительного в том, что девушка захотела иметь именно солнечную – яркую и счастливую судьбу!
– Вот именно! Она просто захотела иметь! Иметь золотое кольцо, которое стоит не менее десяти золотых монет.
– Двадцати. Двадцати золотых. И это без соответствующего узора и гравировки.
– Мне всегда казалось, что любовь, какой бы она ни была, невозможно измерить в монетах, литрах, километрах и тому подобных единицах, – сказал Тифей, пряча серебряное кольцо в карман. – Либо она есть, либо ее нет. А тот, кто пытается высчитать стоимость или силу своей любви заблуждается и старается ввести в заблуждение окружающих. Когда я попросил Нилу вернуть мне кольцо, она ответила отказом и сказала, что мы не пара друг другу, и подарок она вернет только в обмен на золотое украшение. После этого разговора я впал в настоящее отчаяние и не ел несколько дней, вера в людей, которой всегда учил меня отец, сильно пошатнулась. Я пробрался ночью в дом Файра и выкрал у Нилы свое кольцо. В ту ночь я решил, что навсегда уйду из Хамати и буду жить в лесу, избегая каждого, кого только увижу, и питаясь тем, что смогу раздобыть.
– И что же было дальше? – внимательно всматриваясь в черты юноши, окрашенные отблесками костра в желто-оранжевый цвет, спросил Зиан.
– Дальше? Когда в Хамати узнали о случившемся, отец Нилы запер ее в своей лавке и пригрозил выпороть при всех жителях, если меня не найдут или если она не извинится передо мной. Все мужчины селения искали меня целую неделю, вдоль и поперек обшаривая лесную часть Тергона – огромное пространство от Восточной сини до западных пределов. А я бежал не уставая, то и дело прячась от преследователей, петляя и изматывая сам себя. Самым страшным были не гудящая боль в ногах, не разрыв с родным краем и дорогими мне людьми, а постоянный спор, не прекращавшийся ни на минуту. Я спорил с Нилой, с Файром, со своим отцом, с лесом, с небом и солнцем, с каждым пнем и каждым камнем, не замечая, что на самом деле спорю с собой и только с собой!.. Словно жуткого дикого и злющего зверя, гнал я себя сквозь самые дремучие дебри, в клочья разрывая одежду, в кровь стирая появляющиеся мозоли. Куда и зачем, не знаю. Только прочь, прочь от людей. Тогда я отрицал все: дружбу, любовь, преданность. Само добро казалось мне просто выгодной пародией на реальность, на тот закон, который действительно правит миром, жизнью каждого. В те минуты рождалось и осознавалось нечто ужасное. День и ночь сливались воедино, и ночи оказывалось больше. Темнота плыла перед моими глазами, странный холод, не ощущавшийся кожей, словно обволакивал с ног до головы, пропитывая каждую частицу меня, сливаясь с самой кровью.
Угли костра зловеще потрескивали, а яркие алые искры взлетали высоко в небо и тут же исчезали во мраке.
– Однажды в нескольких шагах послышалось слабое журчание – это был небольшой ручей. Я решил отдохнуть, омыть раны и, зачерпнув в ладони немного воды, увидел в ней свое отражение: несколько мгновений на меня смотрело нервное, затравленное, чумазое существо. Каким же жалким я показался себе в тот момент, когда в ответ на мою попытку выказать свою злость нежданному свидетелю своего привала образ, навеянный усталостью, просочился сквозь пальцы и уплыл от меня вдоль по ручью. Я упал рядом с ручьем навзничь и начал, катаясь по траве, неудержимо смеяться. Усталость, давшая о себе знать через секунды, старалась все ниже и ниже придавить меня к земле, а я все громче и громче хохотал, вытирая выступающие слезы, и продолжал извиваться, словно змея, придавленная камнем. Несколько раз я скатывался в ручей, поднимался на ноги и тут же опять валился со смеху на бок. Ко мне возвращался вкус жизни, тот самый вкус, который пытались у меня отнять эти бессонные ночи, кровоточащие раны, бессмысленные разговоры с воображаемыми спорщиками. Все это обрело какой-то другой смысл… Наверно, только потеряв все, потеряв себя, можно понять… До конца прочувствовать, как же прекрасен этот мир.
– Твой отец сильно переживал все это время, – заметил Зиан, укоризненно качая головой. – Ты не подумал об этом?
– Мне кажется, что это единственный человек, который понял меня тогда. В то самое время, когда все собирали снаряжение для поисков, с шумом и в страшной спешке распределяли направления, он говорил, что меня не стоит искать, что это бесполезно, и было бы лучше, если бы все занялись своими обычными делами. Однако жители Хамати были очень встревожены и слишком заняты. А когда отец скупил у Файра весь запас выделанной кожи, пошел в свою мастерскую и как ни в чем не бывало начал сапожничать, стали даже поговаривать, что он не смог перенести беды, выпавшей на его долю, и потерял рассудок. Но это было не так. Ровно через пять дней после моего исчезновения отец взял свою суму и ушел в лес. Как он разыскал меня, какими тропами добрался до маленького, совсем неприметного ручья, я не знаю, но только он был первым человеком, которого я увидел после своего недельного скитания. Мы молча перекусили, рассматривая солнечные отсветы на поверхности потока, а затем папа спросил меня: «Сколько раз за всю свою жизнь Нила обманывала тебя?» Я не знал, что и ответить, потому что Нила всегда говорила только правду, возможно, приукрашивая что-то или о чем-то умалчивая, как и любая другая девушка. Но я не мог упрекнуть ее во лжи. «Сколько подлых и жестоких поступков она совершила?» – продолжал отец. Я молчал. «Тифей, сынок, дай людям шанс и не требуй от них совершенства. Ты тоже совершал проступки, но я ни разу, ни разу не отказался от тебя. Я всегда продолжал и продолжаю любить тебя. Помни об этом, помни всегда». Да. Так он сказал.
Ночь затянула все вокруг своим плотным непроницаемым одеялом. Тифей подложив под голову пару сапог и укрываясь походным плащом, лежал около костра и погружался в воспоминания:
– После возвращения в Хамати и веселого праздника в мою честь, на котором Нила извинилась, искренне попросила прощения за свой каприз, мы с отцом направились в мастерскую и работали там несколько дней подряд, прерываясь только на сон и на еду. Не помню точно, сколько сапог и башмаков мы сделали, но на вырученные от их продажи деньги я смог купить золотое колечко для Нилы. Ведь именно таким и был наш уговор – я получу обратно подаренное кольцо только в обмен на золотое. Все сложилось как нельзя лучше… Но я не поменял своего решения жить вне Хамати, не затем, чтобы быть дальше от людей, а для того, чтобы быть ближе к лесу, к природе. Ведь именно она спасла меня от безумия и продолжает спасать по сей день.
Пора было спать. Все в ночном лесу говорило об этом юному охотнику, но его собеседник никак не хотел укладываться. Он прислушивался к каждому шороху, иногда вздрагивал и начинал обшаривать цепким взглядом тень каждого дерева, каждого куста, то сам вдруг начинал греметь перебираемыми украшениями, ворочаться и шуршать оберточной бумагой.
– Так ты, стало быть, идешь в Ванхор, на торговую площадь? – поинтересовался Зиан. – Несешь сапоги на продажу?
– Да, – отвечал Тифей. – Кроме того, мне нужно будет зайти к Овелону Великому и рассказать ему о земельных сборах. Для некоторых людей они непосильны, а некоторым неизвестны. Иногда получается так, что человек, не имеющий земли, считает, что и платить за нее не стоит, а когда приходят стражники и объясняют, что сборы нужно внести всем, оказывается, что у него огромная задолженность. Задолженность эту нужно погасить не позднее недельного срока, в то время когда штраф составляет полную цену земельного участка, способного прокормить небольшую семью, а это почти годовой заработок.
Зиан, утомленный ненужными на его взгляд подробностями, сразу почувствовал усталость. Он растянулся около костра, потер рукой слипающиеся глаза, звонко хрустнул пальцами, разминая суставы, и, сладко зевнув, предложил Тифею продолжить этот интереснейший разговор утром. Уснул торговец столь же внезапно. Юноше ничего не оставалось, как только последовать его примеру и отправиться вслед за новым знакомым в царство непредсказуемых видений.
Зиан проснулся в тот самый момент, когда последний язычок пламени, дрогнув от холода и махнув на все ярко-алой бородкой, угас, оставляя на память о себе лишь запах костра да несколько тлеющих углей. Мужчина тут же поднялся на ноги и принялся спасать языческого божка от неминуемой гибели, то и дело предлагая ему новые дары: сухую хвою, несколько шишек и, наконец, самое щедрое подношение в виде собранного еще с вечера дивного хвороста. Последнее кушанье явно пришлось по вкусу духу огня, и он с радостью занял свое прежнее место.
Одну-две минуты Зиан рассеянно смотрел на пламя, грея замерзшие пальцы. Затем он прислушался и, будто спохватившись, спешно начал собирать вещи. Если бы Тифей проснулся в этот момент, он бы с удивлением заметил, что в сумку торговца отправляется не только личное имущество Зиана. Так две трети съестных запасов юноши были бережно сложены поверх его же пары сапог, вторая пара чуть позже тоже исчезла из-под головы мирно спящего и, прикрывшись накидкой торговца, присоединилась к первой, топор Сирдэка – заткнут за пояс и прикрыт от чужих глаз плащом его сына. Сборы подходили к концу. В абсолютной тишине, которую обычно выпрашивают фокусники, с невероятной ловкостью и удивительной грацией Зиан вынул серебряное кольцо Тифея из его нагрудного кармана…
