Мария Семёнова - Мир по дороге
От Волкодава не укрылось, как сразу поскучнел Иригойен. Вернувшись в Гарната-кат, он встанет перед потерявшей сына рабыней. Он совестливый малый, для него имеет вес слово, данное невольнице. А ещё Иригойену предстояло явиться домой, где он не был несколько лет. Оправдал ли пасынок надежды пекаря Даари? Или стал таким же отцовским разочарованием, как родной сын?
«В столицу, – сказал Волкодав. – А оттуда на родину».
«Вот что, малыш, – наклонилась в седле мать Кендарат. – До сих пор я следовала за тобой, поскольку твой путь мне любопытен, но сейчас послушал бы ты меня, хорошо? Если возьмём севернее, дороги приведут нас в Нардар…»
«Зачем?»
«Там живёт человек, у которого ты сможешь многому научиться».
«Чему?»
«О-о, это мастер, достигший необычайного совершенства. Я даже не удивлюсь, если ты выберешь его в наставники вместо меня».
«Какого совершенства?» – спросил Волкодав. То, что жрица так легко говорила о его возможном отступничестве, ему весьма не понравилось. Если я тебе надоел, могла бы прямо сказать…
«Ну, например, он непревзойдённый мастер копья».
«Я никогда не пробовал нардарского хлеба», – с надеждой проговорил Иригойен.
«Если ты так хочешь, пошли», – буркнул Волкодав и сразу принялся гадать, правильно ли поступил. Он опять вознамерился сойти с дороги, которую наметил себе изначально. До сих пор судьба ему этого не спускала. Из какой беды придётся выпутываться на сей раз?..
Покамест они побывали в самом северном городе саккаремской земли. Город назывался Астутеран. По сравнению с ним Дар-Дзума показалась Волкодаву захолустным маленьким городком, каким, в сущности, и была. Венн знал, что по сравнению с блистательной Мельсиной тот же Астутеран считался едва ли не деревней. Это представить было уже сложнее.
В городе мать Кендарат повела их на просторную торговую площадь. Там, на высоком помосте, говорили и пели под музыку лицедеи. Они представляли деяния Солнцебога, которого в Саккареме считали младшим сыном Богини. Вот пронеслась по проволоке горящая бочка, изображавшая Камень-с-Небес, вот рассыпалась огненными стрелами, и рослый малый в солнечной короне картинно упал, схватившись за грудь. Набежали кривляющиеся уродцы – надобно полагать, Тёмные Боги – и поволокли страстотерпца в угол помоста. Там было устроено подобие пещеры. С потолка свисали толстые цепи, виднелись покосившиеся решётки.
Иригойен смотрел раскрыв рот: у него дома ничего подобного не водилось. Халисунские сэднику лицедейства не одобряли.
Люди ахали, ужасались, кто-то плакал, накрытый эхом стародавнего горя, кто-то радовался мастерской игре, и все ждали продолжения.
Долго ждать не пришлось. На помосте завели пляску сразу несколько юношей, причём половина – в девичьих нарядах, ибо в Саккареме девушки к лицедейству не допускались. Танцоры изображали смертных помощников Солнца, пустившихся на его поиски. Волкодав только головой покачал. Эти люди совершенно не походили на его соплеменников. А ведь всем было известно, что именно дети веннов некогда выручали Светлых Богов!
Ну, положим, к тому, что чуть не каждый народ приписывал честь спасения Солнца именно себе, Волкодав уже привык и спорить не собирался. Но зачем эти парни вырядились в крашеные одежды? На битву – да, святое дело, но в дальний путь?.. Сказителю не грех приврать, чтобы украсить повествование, однако надо же и совесть иметь… Волкодав, поначалу увлёкшийся представлением, спохватился, проверил, на месте ли кошелёк, и нашёл взглядом божественного страдальца, утащенного в «темницу».
Как видно, не предполагалось, что кому-то из зрителей происходившее в подземной пещере может быть интересней мелькания ярких нарядов посередине помоста. Солнцебог, закованный в якобы неподъёмные цепи, оживлённо шептался с тюремщиками и украдкой что-то жевал.
Деяния разворачивались своим чередом, слаженно и красиво, но на Волкодава напала тоска. Он перестал следить за лицедеями и принялся рассматривать народ. Зрители, по крайней мере, испытывали не наигранные, а настоящие чувства. На них куда любопытней было смотреть.
Довольно скоро его внимание привлёк человек в простом замшевом кафтане путешествующего купца. Мужчина смотрел представление с седла, остановив коня позади пешей толпы. Широкий лоб, прямой нос, жёсткие усы… Лицо показалось венну смутно знакомым, он явно видел его, но вот где?.. И всадник, и вороной под ним выглядели скорее нардарцами, чем саккаремцами. Конь, которого лошадники назвали бы густым, казался не таким легконогим, как местные скакуны, зато отличался могучими статями и явной свирепостью. Он стоял смирно, свесив косматую гриву по одну сторону шеи, однако беспечные зрители предпочитали не толкаться вплотную. Рядом, стремя в стремя, позволено было стоять лишь светло-серой в яблоках кобылице. Вот она-то определённо родилась в Саккареме. Дивная лошадка, резвая, ласковая и игривая. И женщина в седле – истинное сокровище и слава народа. Голову всадницы окутывала тонкая кисея, прихваченная серебряным обручем, но ни улыбки, ни блеска глаз спрятать она не могла.
Венн снова посмотрел на её русоволосого спутника. Пожалуй, тот был тоже красив. Но не столько чертами лица, сколько разворотом плеч и осанкой человека, готового к предельному усилию духа и тела.
Волкодав отвёл глаза. Как ни радовало его зрелище чужого счастья, к радости примешивались тревога и горечь. Он слишком хорошо помнил горную дорогу и песню сборщиков ледяных гроздьев. Помнил, как мать относила в кузницу поздний ужин отцу – и возвращалась с сияющими глазами, словно девчонка, бегавшая проведать жениха… Чем всё кончилось, лучше было вовсе не вспоминать.
С помоста донеслись громкие крики и металлический лязг, зрители ахнули. Волкодав тоже решил посмотреть, что там творится, но не кончил движения, потому что в толпе неподалёку от всадников мелькнуло ещё лицо, и уж его-то венн узнал безошибочно.
Фербак!
Верзила Фербак, согнанный с земли хлебопашец, ставший сотником правой руки в войске Тайлара Хума. Справный воин, по-деревенски рассудительный, бесстрашный и справедливый. Может, и не прирождённый начальник тысячных войск, как мятежный комадар Хум, но без таких, как Фербак, полководцы не одерживают побед. Волкодав скверно запоминал людей, куда хуже, чем пройденные хоть однажды дороги. Однако не узнать человека, под чьим началом ходил в бой, было решительно невозможно. Что он здесь делает, в охранники подался?..
Волкодав начал проталкиваться в ту сторону, даже не подумав, что Фербак может обрадоваться ему куда меньше, чем он – Фербаку…
Да. Бывший сотник заметил его шагов с тридцати, а заметив – кивнул, но при этом на лице Фербака мелькнуло такое неудовольствие, словно Волкодав сапоги у него украл, только изобличить не удалось.
Почему, за что – поди разбери! Венн почувствовал себя глупым псом, который чуть не с визгом бросается приветствовать знакомого человека, а его отпихивают ногой: пошёл вон. Наверное, он всё равно мог подойти и заговорить, но велика ли радость смотреть, как Фербак будет отводить глаза, явно мечтая, чтобы прежнего соратника унесло ветром?
Он тоже кивнул бывшему сотнику, повернулся и ушёл обратно к Иригойену и матери Кендарат.
Когда на помосте воздвигли высокий шест с жестяным изображением Солнца, жрица взялась допытываться, хорошо ли Волкодав понял действо. А главное, почему самого страшного из чёрных злодеев зрители принимали теплее, чем светлого Солнцебога.
«Тот был лучшим лицедеем», – сказал Волкодав.
«Что?» – удивилась она.
«Он, по крайней мере, не ел колбасу, когда ему полагалось мёртвым лежать…»
Госпожа Кендарат на него, кажется, тогда рассердилась…
…Волкодав натянул сухие штаны, повесил отжатые на ивовый куст, уселся под сосной и начал правильно дышать, отсчитывая по восемь сердцебиений. Каждый вдох отзывался глухой болью в груди, на выдохе упорно казалось, что внутри сейчас что-то склеится и откажется расправляться.
«.Больно?» – спрашивает чернокожий.
Пёс в ответ сплёвывает. И улыбается. Лучше никому не видеть такой улыбки на лице парня четырнадцати лет от роду. На руках у него кандалы опасного, на шее заклёпан ошейник, и он только что крепко получил от Мхабра кулаком. Но мономатанец тоже в кандалах, так что обижаться не на что.
«Когда уже ты ноги как надо ставить начнёшь? – ворчит чёрный великан. – И дышишь, словно девчонке хочешь понравиться, а не врага сокрушить…»
На самом деле они тратят время, отпущенное для сна. В забой едва проникают из штрека отсветы факела. Их едва хватает на то, чтобы зажигать блёстки в неровных жилах златоискра[30], вьющихся по стенам и потолку.
«Эта еловая шишка всё равно ничему выучиться не способна! – ругается третий обитатель забоя. На месте ступней у него обрубки, замотанные тряпьём. Чернокожий Мхабр уже который месяц работает, по сути, за себя и за него, а теперь ещё взялся пестовать никчёмного мальчишку, и калека почему-то не в силах этого пережить. – Во имя Белого Каменотёса! Тебе достался самый тупой сын репоголового племени, молящегося лесным пням! Какого ума или старания ты от него хочешь?!»
