Андрей Белянин - Ночь на хуторе близ Диканьки
– Як же вы ловки в драке, паныч…
– Да говори мне «ты»!
– Не, не можно. Вы ж пан, а я… Никак не можно!
Переубедить кузнеца было нереально, его так с детства воспитали. Николя в очередной раз махнул рукой, убедившись в бесполезности спора. В конце концов, не это важно. Сейчас, после короткой драки, когда горела кровь и радостно ныли мышцы, его пытливый ум вновь обратился к тайнам заброшенной церкви за селом…
Приятели договорились встретиться на перекрёстке четырёх дорог до полуночи и вместе отправиться в расхристанную церковку в двух верстах от Диканьки. У молодого кузнеца ещё было довольно работы на сегодня, а Николя надеялся умаслить тётушку, дабы она не посылала тревожные письма милой матери его, Марии Ивановне, и не отвлекала её от нежных забот о младших сестрицах Машеньке, Лизоньке и Олюшке.
В общем и целом товарищи сочли сегодняшний день вполне себе успешно начатым, вновь обговорили место и время встречи, после чего весёлый гимназист покинул гостеприимную кузницу верного друга своего и вернулся в тётушкины пенаты. Причём туда он бежал ещё быстрее, чем оттуда!
И не подумайте, ничего такого физиологического, как если бы неспелых груш человек объелся или напугался чего, передумал, решил отсидеться под крылышком заботливой Анны Матвеевны. Нет, сердце его было сердцем льва, а в жилах кипела кровь первых братьев лыцарей – запорожцев! Причина, заставляющая нашего героя увеличивать шаг, была куда более прозаичной и романтичной одновременно. Имя сей причине – литература!
В нашем случае сиречь сочинительство. Страдая (или наслаждаясь?) тайной страстию к театру, Николя скрытно пробовал силы свои в написании стихов и пьес. Однако же сегодня по дороге от кузницы пришла к нему в голову мысль совершенно оригинальная.
– И почему доселе никто не удосужился записывать предания и легенды простого народа Украины? – бормотал он себе под нос, совершенно довольный самим собой как собеседником и слушателем. – Ведь те самые «бабкины сказки» находят воплощение своё в бессмертной поэзии столичных господ сочинителей. Один Александр Сергеевич Пушкин с его нянюшкой чего стоят! Так чем же волшебные истории нашей Малороссии могут быть хуже?! Да и чем же они хуже-то, скажите на милость?! Разве не один народ их сложил? Разве певучая речь наша не внятна слуху братскому? Разве наши чудные истории запорожского козачества и колыбельные молодух, баюкающих детей своих милых, менее поэтичны, чем у любой иной народности, населяющей великую Родину нашу – Россию? Однако же не дело сие, господа хорошие, ох не дело…
И, полный решимости исправить досадное это недоразумение (если не оплошность или, того хуже, злонамеренную чиновничью ошибку!), вернувшись в дом, Николя заперся у себя во флигеле, достал три листа хорошей бумаги, очистил заранее кучу гусиных перьев, старательно, высунув язык набок, хитро сощурившись, словно дворовый пёс, заметивший соседского кота на крыше своей будки, и бросился заполнять лист мелким, хорошо читаемым почерком:
«Ведьмы, колдуны, русалки и всяческая иная нечисть встречается в краях наших довольно часто. Уж по-любому так чаще, чем в больших городах. Думается мне, что хоть столицы великие наши, Киев, Москва да сам стольный Санкт-Петербург, строились на так называемых линиях силы, а только сила та давно выдохлась. Раньше там стояли языческие капища, храмы древних богов, столь старых, что люди и не помнили сакральные имена их. А ныне? Ныне попробуй-ка встретить на Тверской в Москве или на блистательном Невском хоть того же чёрта?! Разве чижик-пыжик на тонких ножках прошмыгнёт вдоль Фонтанки. Нет уж, господа хорошие, придётся вам ехать за ним в нашу тихую Украину. Сюда, сюда, подальше от центра, собралась нечистая сила всех мастей…»
На этом месте господин сочинитель отвлёкся на дивные запахи борща с курятиной, свежеиспечённых ватрушек и душистого мёда. По старым традициям ужин тётушка готовила так, словно бы собиралась каждый вечер кормить роту солдат из Миргорода, а до кучи ещё и напоить их войсковое начальство. При всём том главной печалью добрейшей женщины был хороший метаболизм её стройного племянника, сметавшего всё, но категорически отказывающегося толстеть…
– От беда така-ая, шо ж ты не ешь, Николенька?! От же гусак печёный, гля, жир так и течёт по пальцам, як янтарь! А кашки гречневой, с грибами да маслицем, я те ща и молока сверху налью да сахару насыплю сколько хошь! А расстегай с севрюжкою с пылу с жару, севрюжка-то она тока вечор в реке плескалася. А может… стопочку перцовой аппетиту ради?
– Мы уже приняли, – радостно хихикнули сестрицы двоюродные, и, судя по румяным яблочкам девичьих щёк, не по одной. Но кто ж их осудит? Вопрос философски-риторический, а на украинской земле ещё и довольно обидный.
Не желая ввязываться в диспут и памятуя о позднем времени, Николя сказался усталым, выговорив себе разрешение удалиться во флигель прилечь пораньше. Прекрасно зная, что беспокоить его не станут, молодой человек тем не менее на всякий случай напихал разных вещей на кровать, создав таким образом не особо достоверную копию себя, спящего с головой под одеялом, спустился с подоконника, обнял здоровущего цепного пса, почесав разомлевшую зверюгу за ухом, и, перепрыгнув высокий забор, дал дёру в ночь.
А видели ли вы украинскую ночь?
О, вы не видели украинской ночи! На высоком необъятном небесном своде, прямо с середины его, глядит месяц. Земля вокруг вся замерла в дивном серебряном свете. Чудесный воздух ночной прохладно-душен и полон неги, и медленно двигается в нём целый океан благоуханий. Умолкло далёкое село. Тихо вокруг. Вот и спят уже все благочестивые люди. И лишь городской искатель приключений на филей бесшумно скользит вдоль старого плетня к далёкой дремотной Диканьке…
– Дивитись, люди добри, який парубок гарный. – От звука необычайно нежного и по-украински распевного девичьего голоска Николя едва не споткнулся. – Ой, лишеньки, так то сам паныч-гимназист!
Молодой человек остановился. Шагах в десяти от просёлочной дороги, у одинокого тополя, стояла дивная красавица в простом сельском наряде, белой вышиванке, коричневой юбке чуть выше колен, черноволосая, чернобровая и черноглазая. Прекрасная той яркой и ошеломительной красой, каковая до сих пор частенько встречается порой в бескрайних просторах наших.
– Добрый вечер! – галантно поклонился Николя, легко переходя на вполне знакомую ему манеру речи. – А что, не во гнев вам будь сказано, делает столь прекрасная панночка ночью у дороги?
– Та так, скучаю…
– Панночка скучает? – не сразу поверил доверчивый гимназист. – Ночью, одна, в чистом поле? Действительно, почему бы и нет…
– А что ж, паныч, не развлечёте ли бедную девицу? – Красавица жалобно повела бровками и эдак причудливо, по-женски качнула круглым бедром. Движение сие было крайне соблазнительное и столь же целомудренное, било наповал, и неискушённый Николя не устоял.
Да и кто бы устоял перед такими очами, кроткими, глубокими и просящими…
– Что угодно моей ясновельможной панночке?
– Та так, а можно я положу на вашу милость свою ножку?
Подобная откровенность несколько смутила благородного юношу из хорошей семьи. Тем паче что, как и говорилось вначале, невзирая на внешнюю приятственность, девичьим вниманием Николя чрезмерно обласкан не был. По разным причинам. Всё как-то не с руки, не до того, учёба, стихи да грешные мысли о театральной карьере занимали всё свободное время его. Возможно, поэтому на этот раз долго он и не раздумывал:
– Да не только ножку, а хоть и вся положись на меня! В смысле нет, извините, бога ради. «Положись» – это двусмысленно, да?
– Та, есть трохи, – с игривой капризностью усмехнулась роковая красавица, вздыхая так, что груди её полные призывно колыхнулись под рубашкой. – Так шо насчёт ножки?
Николя и ответить-то не успел, как девица, взметнув коротким подолом, ловко оседлала молодого человека, крепко сжав коленями его шею, взявшись за уши, как за поводья.
– Но! Пошё-ол… – прорычала хрипло.
Гордый потомок запорожских козаков взбрыкнул как норовистый конь, но сбросить прекрасную наездницу почему-то не получилось. Более того, одним движением отломив гибкую ветку от того же тополя, незнакомка так ловко хлестнула парня по икрам, что он и не заметил, как припустил рысью!
– Что за бесовская сила? – удивился Николя, а ноги его уже оторвались от грешной земли и понесли его на сажень, на две, на три вверх мимо спящей Диканьки, едва ли не под самые звёзды. От страха высоты и ужаса происходящего начал он молиться про себя и…
– Куды?! – громогласно раскатилось откуда-то снизу, и длинная железная цепь обвила правую лодыжку нашего ретивого героя. – А ну, вертайтесь взад!
