Александр Зорич - Боевая машина любви
Квадратное помещение имело размер десять на десять шагов. В центре лежал труп полураздетого человека. Его голова была свернута набок так, как никогда не удалось бы ее свернуть, будь шейные позвонки целы.
«Скорее всего, это и есть истинный сборщик дорожной пошлины.»
Эгин заглянул мертвому человеку в лицо – напрочь стертое, лишенное признаков пола и возраста. Это был результат работы Похитителя Лиц, обитавшего в зеркале-щите убитого Эгином итского мага.
На том месте, где у покойника должно было быть сердце, сидела огромная белая улитка. Размерами она приближалась к степной черепахе и имела полупрозрачную раковину, сквозь которую просматривалось прорезанное тонкими синими жилками розовое тельце.
Кроме размеров, улитка мало чем отличалась от своих декоративных собратьев, которых иногда поселяют в резервуарах для малого лама варанские эстеты.
Было лишь одно «но»: длинная, в два локтя, золотая игла пронзала раковину улитки, проходила ее слизнеобразное тело насквозь и исчезала в теле убитого. В ушко иглы были продеты разом несколько десятков нитей, уходящих к потолку.
А на потолке подземелья, расходясь кругами от воображаемого центра, которым служило сердце мертвого человека, едва заметно шевелились другие улитки – точные копии первой. Их раковины тоже были проткнуты иглами, связанными нитями с главной золотой иглой.
Пока Эгин с изумлением рассматривал эту чудовищную конструкцию, Милас уверенно подошел к улитке, сидевшей на трупе, и разрубил ее надвое. Раз, и еще раз, и еще.
Как только главная улитка была уничтожена, остальные обеспокоенно закопошились. Ровные круги расстроились. Твари поползли кто куда и одна за другой начали падать на пол. Эгин подошел к ближайшей и не без некоторой опаски раскроил «облачным» клинком.
– Оставьте их, они всего лишь погремушки в руках Смерти. Вся убийственная галиматья записана здесь, – Милас поднял золотую иглу, перепачканную слизью и кровью. – Без нее и без ключевого источника жизненных вибраций улитки превращаются всего лишь в ядовитое кушанье, не более того. У этого искусства множество ликов. Если бы ритуал проводился не над трупом человека, а над молодой цветущей грушей, и если бы на игле была другая запись, мы услышали бы сладкоголосое пение хора харренских мальчиков. Они бы пели «Слава!» и «Радуйся!».
– И что – бывали такие случаи?
– На этой заставе бывали любые случаи. Правда, не со мной. Этому схрону уже лет пятьсот. Его построили специально для того, чтобы в зависимости от ситуации привечать гостей теми или иными вариантами звуковой магии. Обычно здесь не играют вообще ничего. Иногда – какой-нибудь славный мотивчик. Не «Ох, красивы егеря у сотинальма Фердеря», а «В поход собираясь, он так говорит баронессе…» или «И будешь ты, царь презренный, презренней своих рабов». Нам не повезло. Нас все-таки вычислили загодя и встретили, как врагов.
– Но кто это был? Городские власти или имперские?
– И не те, и не другие. Это были Собиратели, они же – «жемчужники». До некоторой степени, именно они – реальная власть города. Но официально у Ита есть свой градоправитель, совет, подчиненная им городская стража и прочее.
– А напали они на нас в первую очередь затем, чтобы убить Есмара? Потому что они боятся, что Есмар и впрямь приехал на розыски кольчуги Итской Девы?
– Да. Они хотели достать Есмара и меня. И вас заодно.
– Скажите, Милас, вы ведь не тот, за кого себя выдаете.
– Я тот самый, за кого себя выдаю – Милас Геттианикт. Просто вы не все знаете о Миласе Геттианикте. Но ведь и я не все знаю о вас, гиазир Эгин. Да мне это и ни к чему.
ГЛАВА 23. БЕЗДНА ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЛ
«Если из твоего тела торчат ниточки, значит, ты кукла.»
«Книга Шета»Лараф, конечно, не мог знать, зачем Зверде нужно вернуться в гостиницу так срочно.
Но кое о чем он все-таки догадывался.
Например, о том, что комната, где свершилась Большая Работа, так и осталась неубранной. А убрать ее во избежание всяких мелких – теперь уже мелких, поскольку он ведь гнорр! – неприятностей со Сводом было необходимо как можно скорее.
Догадывался он и о том, что Зверда и Шоша попросту хотят спать. Видимо, в силу своей природы – о которой Лараф предпочитал вспоминать пореже – они нуждались в глубоком, долгом сне.
«Ну ладно, пусть подрыхнет, если ей так надо», – смирился Лараф, когда Зверда скрылась из виду.
Не догадывался же Лараф о том, что, опрометью бросившись в гостиницу, Зверда хотела поскорее проверить, что именно стряслось с Кальтом Лозоходцем.
Она очень надеялась, что какая-нибудь балка, некстати оторвавшаяся от потолка, все-таки прихлопнула странного ре-тарца как клопа.
Ну а самым важным и действительно безотлагательным делом было приложиться к бочонку с «земляным молоком».
Без него ни Зверда, ни Шоша не могли удерживать гэвенг-форму человек. Равно как и любую другую высокую гэвенг-форму.
Землетрясение буквально вытрясло из баронов Маш-Магарт остатки энергии.
На сей раз их формы требовали более изысканной пищи, чем остывающее мясо трупов.
Зверда не на шутку опасалась, что если они и дальше останутся без питья, прихваченного в Пиннарин с самой горы Вермаут, то рассвет они с Шошей встретят в обличье мулов. А следующее за этим утро – в обличье хорьков, после – мышей, а затем… освобожденное гэвенг-сердце полетит туда, где оно не будет отягощено материей, сознанием и желаниями.
Расставаться со своими желаниями раньше времени Зверде не хотелось. Шоше тоже.
Каково же было их негодование, когда обнаружились два весьма прескверных обстоятельства.
Во-первых, мужчина, назвавшийся Кальтом Лозоходцем, все-таки успел удрать, завернувшись в шелковое покрывало с кровати из их гостиничной комнаты.
А, во-вторых, бочонок с «земляной водой», придавленный упавшей стеной, дал трещину и большая часть его содержимого растеклась по полу.
– Шилолова мать! Да здесь нам на два глотка всего! – взвыл Шоша.
Зверда выхватила у него из рук бочонок и заглянула внутрь. Действительно, «молока» оставалось на самом дне. Этого им с Шошей, конечно, хватит на то, чтобы восстановить силы. Но очень скоро силы начнут убывать и вот тогда восстановить их будет уже нечем.
На отполированном и, главное, залакированном полу гостиничного номера невдалеке от того места, где стоял бочонок, стояла лужа чуть побелевшей жидкости.
– Как вы думаете, барон, пол чистый? – спросила Зверда, отчаянно сверкнув глазами.
– Думаю, грязный, – честно ответил Шоша. – Вам пришло в голову слизать лужу?
Зверда, наморщив нос словно кошка, громко фыркнула, выражая свое отвращение.
– Не могу, – призналась она.
– Тогда пейте это все, – великодушно сказал Шоша, указывая Зверде на бочонок.
– А вы?
– А я уж как-нибудь… Брезгливость – враг здоровья. Только вы отвернитесь…
Не отрываясь, Зверда осушила бочонок. Она сразу почувствовала себя на сто лет моложе.
Ушли дрожь в мышцах и головная боль, которые свидетельствовали об истощении тонкой оболочки гэвенг-формы.
По характерным звукам за спиной было легко понять, что четвероногий Шоша пытается втянуть лужу «земляного молока», к слову, не такую уж глубокую.
– Хороши бы мы были, если б гостиница и вправду обрушилась, как нам мечталось. Пришлось бы убираться из Пиннарина сегодня днем.
– А так придется убираться через три дня. Не вижу разницы, – Шоша был в своем обычном репертуаре.
– Разница есть, барон. За эти три дня мы можем горы свернуть. Напоминаю вам, что завтра – Совет Шестидесяти, на котором будет окончательно решаться вопрос о военной экспедиции против Вэль-Виры. Лоло нужно помочь прокукарекать партию гнорра без приключений, а то еще разревется от волнения!
– И не говори… наш пестун оказался на редкость нервным малым.
– Вы бы видели себя, барон Шоша, после взрывной трансформации! Поднеси я вам зеркало, после такого зрелища вы б тоже стали нервным малым.
– Я не нуждался в зеркале. Потому что моим зеркалом были вы, моя милая! – губы Шоши растянулись в довольной улыбке, глотка исторгла гогочущий хохот.
Чувствовалось, что «земляное молоко», пусть даже сдобренное пылью и штукатуркой, освежило барона не хуже ледяного купания.
– А теперь спатоньки, – Шоша сладко зевнул во всю пасть.
2Заснуть в ту ночь Лараф так и не смог.
Дворец почти не пострадал от землетрясения. Два флигеля из восемнадцати – это сущая ерунда. Особенно если вспомнить, что стало с четырьмя сотнями других зданий Пиннарина. Весь остаток ночи подданные Сиятельной праздновали свое спасение, которое было тем более впечатляющим, если вспомнить, что стало с четырьмя тысячами других подданных Сиятельной.
Лараф, сославшись на ранение, заперся в той самой спальне, где очнулся.
Овель, к счастью, перебралась спать в спальню на этаж выше. Лараф с облегчением вздохнул. После скандала он побаивался жены гнорра. То есть, тьфу ты, своей жены. Тем более – с ним вновь была его подруга!
