Элеонора Раткевич - Парадоксы Младшего Патриарха
– Засада? – коротко спросил Тхиа, куда быстрей меня сообразив, что к чему.
– Со стены стреляли, – ответил я. – Сверху.
– Рану покажи, – потребовал Тхиа, и я безропотно повернулся к нему спиной.
– Длинная, но неглубокая, – заключил Тхиа, задрав рубашку. – Сейчас сладим.
– Туго не бинтуй, – попросил я.
– А я и не стану бинтовать. Смажу просто своим зельем, чтобы кровь остановить, и все. Повязка тебе помешает.
Лаан глядел на нас во все глаза. Ну да – по его разумению, меня следовало туго-натуго перевязать, а после уложить в постель. Будь я его вассалом, а не он моим, так бы тому и быть. Ручаюсь, он бы и ложе соорудить исхитрился.
Хорошо, что я не его вассал.
– Чем тебя так? – спросил он, стараясь не глядеть на манипуляции Тхиа.
Я показал стрелу. Широкое полукружие наконечника, острого, как отточенная бритва, блеснуло в полумраке. Тхиа коротко взглянул на него и хмыкнул.
– Знаешь, что говаривал батюшкин эконом об этих стрелах? – вопросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Очень практичная вещь. Очень. Чем тебя убили, тем тебе и могилу копать будут.
Шутник, однако, эконом Майонов. Впрочем, ему иначе и нельзя. Всю жизнь иметь дело с чужими деньгами, не обладая чувством юмора – этак и сбеситься недолго. Шутник.
И пусть его. Беда в том, что мнение свое о стрелах-лопатках, среди воинов именуемых «рассекающими», господин эконом мог иметь в одном и только одном случае.
– Из ваших припасов стрела? – поинтересовался я, чтобы проверить догадку.
– Из наших, – кивнул Тхиа. – Для выстрела сверху куда как подходящая штука. Знаешь, если бы этот стрелок в тебя попал…
– Довольно и того, что он нас обнаружил, – возразил я. – По крайности, меня.
– Нас, – уверенно возразил Тхиа. – Слишком уж он быстро выстрелил. Значит, был готов. Ждал. Не тебя заметили, а нас, и не теперь, а раньше. И караулили у всех выходов – вдруг мы снова покажемся.
– Тогда нас приметили по обратной дороге в замок, – предположил я. – Иначе раньше бы и стреляли.
– Послушай, – оживился Тхиа. – Тогда еще не все потеряно! Никто не видел, как мы выходили наружу в первый раз… а мало ли кто может пролезть в замок извне. Это не нас поджидали! Не Майона Тхиа и Шенно Дайра Кинтара! Ждали лазутчиков, которым рано или поздно придется из замка выйти!
– А тогда нам самое время бегом бежать в спальные покои! – подхватил я. – Если повезет, успеем.
– Правда твоя, – бросил Тхиа уже на ходу. – Лаана в твоей спальне спрячем, там постель помассивнее.
Лаан не сказал ничего. Только молча зубы стиснул да прибавил шагу. Сильный он человек – не выругался, не вздохнул даже. Я бы так не смог. Когда ему совсем было удалось вырваться, сбросить цепи, обрести союзников, когда казалось, что всего-то и осталось сделать шаг-другой, судьба с немыслимой жестокостью посмеялась нам ним. Желанная воля обманчивым промельком возникла из ниоткуда – и скрылась в никуда. В нелепую мешанину чужих обрывочных надежд и ненужных ему замыслов.
– Тебя куда понесло? – окликнул меня Тхиа: оказывается, я, призадумавшись, опередил Тхиа и пропустил поворот.
Я остановился и виновато оглянулся на него.
– Ладно, – махнул рукой Тхиа. – Можно и этим путем пройти. Только впредь смотри, куда идешь.
Послушный взмаху его руки, я свернул направо – и едва удержал вопль. Во-первых, мне почудилось, что передо мной нет стены, а во-вторых, я едва в нее не врезался.
Прямо передо мной взору открывалась спальня, освещенная тремя большими свечами. Обитателя спальни я узнал не сразу: массивная спина и широкая задница могли принадлежать кому угодно. Добро бы еще обладатель этих телес был полностью одет, при всех накидках, нашивках, оторочках и прочих регалиях – а длинная, до пят, ночная рубашка что у светлости, что у высокородия на один покрой.
– Ч-то это? – одними губами прошелестел я, опасаясь шелохнуться.
– Не бойся, – вполголоса ответил Тхиа. – Стена прозрачна только отсюда. С той стороны ничего не видно и не слышно.
Как бы не так! Нет, умом я ему, конечно, верил. Поверить по настоящему оказалось сложнее.
Облаченный в ночнушку обитатель спальни подошел к большому зеркалу, и полированный металл покорно отобразил мясистый лик дядюшки Кадеи.
– И не спится ему, – сквозь зубы мурлыкнул Тхиа.
– Бессонницей мается, страдалец, – спертым от ненависти голосом произнес Лаан.
Однако непохоже было, чтобы объект столь пылких наших чувств хоть сколько-нибудь страдал от собственного бодрствования. Во всем его облике виделась не тягостная маета, а некое виноватое возбуждение. Мне доводилось видеть его не единожды, и приметы его я давно привык распознавать мгновенно. Именно такое страстное бесстрастие напускают на себя мальчишки, застигнутые мастером за нарушением запрета… но дядюшка-то перед кем фигуряет в полном одиночестве? Притом же он не мальчишка, чтобы тайком напиваться до рвоты или приударять за самой распутной из местных девиц – да и представить я себе не могу дядюшку Кадеи, ухлестывающим за служаночками. Не тот человек. Приказать он может, что да, то да, а вот ухаживать…
Но глядя на отраженное в зеркале лицо, я не мог обмануться. Дядюшка собирался сделать то, что сам полагал запретным. И неважно, что рядом нет того, кто воплощает собой запрет. Не пред кем-то посторонним красовался господин Кадеи, а перед самим собой. Некоей незримой черты он покуда переступить не успел – но он любовался собой, примерял странные, а по его мнению, величественные позы, поворачиваясь то одним, то другим боком, вздергивая массивную голову и шевеля бровями явно в подражание Тхиа. Цель этих ужимок была яснее ясного: он взбадривал, взвинчивал себя, он убеждал господина Кадеи и никого иного. Убеждал в том, что этот самый толстомясый господин, которого он знает, как облупленного, имеет полное право совершить запретное. Что запреты обязывают других. Других, не его, не великого и дерзновенного Кадеи. Запреты существуют для черни, для быдла всякого, для трусливого ничтожества – но не для таких, как единственный и несравненный… тьфу, ну и паскудное зрелище! Интересно, какой запрет жаждет преступить этот мелкотравчатый пакостник? Что он делать собрался? Кошек мучить? В пироги гостям дохлых мух засовывать? Нагишом бегать? Когда взрослый солидный человек, пожилой интриган ведет себя, как распущенный подросток, рисуясь и важничая перед тем, как сотворить несомненную гадость… глаза б мои не глядели!
Но я не мог отвернуться. Потому что увидел, какой запрет собрался преступить господин Кадеи.
Взвинтив себя до нужной кондиции, он решительно сдернул платок с предмета, лежавшего перед зеркалом – и я обомлел. Я никогда прежде не видел короны принцессы Рианхи, но сомневаться не приходилось.
Тхиа издал жуткий горловой звук и задохнулся.
Оцепенев от ужаса, мы глядели, как дядюшка вертит в руках древнюю корону, любуясь переливами света на золоте и самоцветах. Короной и впрямь можно было залюбоваться. Она была не только прекрасна, но и необычна. Венчавшие массивный обруч зубцы были короткими и широкими, и напоминали собой не лепестки или стрелки, а приземистые башенки старинных крепостей. Крепостной вал, охраняющий границы… права, тысячу тысяч раз права была Рианхи! Даже если бы не пало проклятие на этот венец, даже если бы не вобрал он в себя наичернейшее зло… даже и тогда надевать его нельзя – потому что крепости эти не устояли.
Дядюшка на сей счет был явно другого мнения, и корону он вытащил не затем, чтобы просто полюбоваться. Он собирался ее надеть. Он вздрючил себя до состояния трусливой решимости – и сробел в последний момент… что и немудрено. Однако надолго ли хватит этой робости? Он хочет, он мучительно хочет надеть ее. Своей ли волей он захотел или древнее зло призывает его, чтобы подчинить, поглотить и воплотиться в его теле… а, проваль – да какая разница!
– Отсюда можно войти? – спросил я, с трудом вызволяя губы и рассудок из-под власти оцепенения.
– Отсюда – нет, – отозвался Тхиа. – Разве если чуть дальше…
– Тогда – действуй, – велел я.
Тхиа кивнул. Нужды не было объяснять ему, что да зачем. Мыслили мы согласно. Все трое. Теперь уже неважно, останется ли жив хоть один из нас, когда Тхиа откроет дверь, ведущую в спальню. Важно, бесконечно важно совсем другое. Корона не должна быть надета. И тем более ее не должен водрузить на голову дядюшка Кадеи. Любой, призывающий зло, страшен – но мне жутко и помыслить, что станется, если проклятый венец напялит пошлая мелочная мразь… хотя, впрочем – а кто еще может захотеть его напялить?
Однако нам не пришлось рисковать жизнью. Тхиа и двинуться не успел, как открылась совсем другая дверь в спальню – не потайная, обычная. Дядюшка вороватым движением сунул корону под платок… ф-фу-ух!
В спальню влетел тот самый юнец, что разыскивал давеча колечко в блюде. Двоюродная, если я верно запомнил, светлость. Судя по перекошенной роже и напряженной шее бедолаги, орал он вовсю, но слышать мы его не могли. Зато движения трясущихся губ читались явственно.
