Элеонора Раткевич - Таэ эккейр!
Эннеари вскинул голову. Обрывок веревки выпал из задрожавших рук.
– Это тоже я, понимаешь? – настойчиво повторил Лерметт. – Ведь ты же от меня этому научился, верно?
Арьен надломленно кивнул.
– Всякий раз, когда тебе понадобится завязать посольский узел – это я рядом с тобой, даже если меня и нет, даже если я умер, все равно это я! И когда ноги себе ломать станешь – в том или ином смысле – когда примешь на себя боль, чтобы выбраться из ловушки, это тоже я! – Лерметт говорил с лихорадочной убежденностью, быстро и горячо. – И когда надумаешь себе смастерить, как собирался, воротник с припасом и пояс с секретом – это тоже я! И когда смиришь себя прежде, чем гневаться – тоже!
Эннеари пока еще не понимал… не совсем понимал – но лицо его осветилось жадной надеждой.
– Арьен, таэ эккейр – да как я могу умереть, пока ты жив, придурок! Куда я от тебя денусь, скажи на милость? Все, чему ты от меня научился, о чем спорил со мной, все, что мы друг другу сказали и еще скажем – ведь это я с тобой, пойми же. Уйти? Ха! Как бы не так. Мы не уходим от вас навеки – мы остаемся с вами навсегда.
Эннеари открыл было рот, но так и не смог ничего сказать. Губы его дрожали.
– Когда я умру, я просто останусь с тобой навсегда, только и всего, – тихо промолвил Лерметт. – И уже никуда не уйду. Ты всегда сможешь поговорить со мной – и тебе больше не придется меня искать или ждать. Я ведь буду рядом. А что ты моего ответа не услышишь – так всегда ли меня слышно теперь, пока я жив? Хотя… а кто сказал, что не услышишь? Я буду с тобой и в тебе, навсегда, насовсем… ты только прислушайся к самому себе повнимательней – разве я тебе не отвечу?
Ренган закрыл глаза, но слезы все равно струились из-под сомкнутых век. Лавелль… Свет и Тьма, как же неистово он негодовал на друга за то, что он смертен – а Лавелль только смеялся в ответ… выходит, не зря смеялся?
Когда эльфийский король вновь открыл глаза, Арьена и Лерметта в чаше уже не было. Там был только он сам. Так всегда бывает, если закрыть глаза или отвести взгляд от чаши во время видения. Ох, мальчики…
Одна слеза упала в чашу с почти беззвучным всплеском, и вода, повинуясь приказу, исходящему из глубин памяти, зазолотилась искристым вином – а потом золото начало медленно темнеть, наливаясь алой чернотой, и на поверхности горьковато-сладкого южного вина плеснулось совсем другое лицо.
– Лавелль?! – шепнули губы короля, и он утонул взглядом в чаше, веря и не веря, плача – и все-таки смеясь. – Лавелль?!
– Да здесь я, здесь, – безмолвно ответила темная глубина чаши. – А вот ты, интересно, где шлялся все эти годы?
ЛИНГВОЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА,
Эльф сказал бы, что любой язык подобен воде – текучей на земле, летучей в воздухе и твердой, когда настает холод. Мы, гномы, скорее уподобили бы языки кольцам с драгоценными камнями: каков доставшийся тебе камень, таким будет и перстень. Какой жизнью живут те или иные народы, на таком языке они и говорят – и если в их жизни или хотя бы в их воображении чего-то нет и вовсе, то и слова такого в их языке нет и быть не может. Если само слово «снег» живет в языке, значит, говорящие на нем люди хоть раз в своей жизни сподобились узреть сие чудо природы. А если же в край, где испокон веку зайцы не водились, вдруг попадет это милое животное, именоваться ему впредь предстоит длинноухой кошкой или чем-то в том же роде – ибо слово «заяц» местным жителям неведомо.
Главное различие в образе жизни эльфов, гномов и людей состоит в продолжительности этой самой жизни. Различие это, на первый взгляд не очень существенное, и делает наши языки такими разными.
Дольше всех живут, конечно же, эльфы. Собственно говоря, они практически бессмертны. Отсюда не следует, что в их языке нет самого понятия смерти – ведь эльфа можно убить. Слово «смерть» в эльфийском языке как раз есть – а вот такого понятия, как «естественная смерть» в нем нет и быть не может: ну что естественного вы находите в убийстве? Нет, отличие эльфийского языка от всех остальных гораздо занятнее. Просто эльфы живут так долго, что у них совсем иные отношения со временем, нежели у всех прочих. Оттого в их языке столько разных времен, что даже самые сложные в этом отношении человеческие языки в сравнении с эльфийским ошеломляюще просты. А уж те люди, что обходятся всего тремя временами – прошлым, настоящим и будущим – и вовсе встали бы в тупик перед этим грамматическим изобилием. Взять к примеру хотя бы группу времен будущих – или, вернее, только их часть, ибо полное их перечисление для любого, кто не собирается изучать эльфийский язык, излишне. Будущее ближайшее – то, что занимает собой несколько следующих минут – и будущее расширенное, обнимающее тысячелетия. Будущее принятого решения, которое зависит лишь от выбора и стойкости говорящего, и будущее вынужденных обстоятельств – «я это сделаю, ибо должен, хотя мне это и не по нраву, но я принужден». А как от него отличается будущее предопределенное (оно же обреченное, оно же роковое)! Продолжительность жизни эльфов такова, что они успевают набраться опыта и обычно замечают тот маленький камешек, который служит причиной лавины – а также весьма верно угадывают, куда лавина двинется. Факт, который окажется таким камешком, эльфы обычно распознают сразу, и о его возможных последствиях толкуют, применяя будущее предопределенное время, поскольку это, зачастую ничтожное, действие предопределило дальнейшие события. А ведь есть еще будущее отрицательное – то, которое никогда не наступит! Есть и будущее случайное, которое может сбыться или нет исключительно по прихоти судьбы. Это далеко не все из самых употребительных форм будущего времени, но для примера и их более чем достаточно. Притом же эльфийские глаголы, спрягаясь, меняют не окончания, а всю основу: инуин – ниейр – ниойре – иннейр, керуин – керейн – керойне – эккейр, алуин – лейр – лойре – аллейр… а если учесть при этом количество грамматических времен, становится ясно, что изучение эльфийских глаголов есть истинное пиршество духа для любого подлинного языкознатца, наделенного хотя бы толикой художественного чутья. Нет смысла останавливаться на грамматических категориях стволов и ветвей, а также срастания ветвей, столь мало напоминающих привычные людям падежи, роды и прочее. Но еще об одной особенности стоит все же упомянуть. Дело в том, что в эльфийском языке почти отсутствуют прилагательные – и не потому, что эльфы не воспринимают качественные признаки. Воспринимают, и даже острее и тоньше прочих. Как бы дико это ни выглядело на взгляд человека или тем более гнома, качества в эльфийском языке выражаются не прилагательными, а глаголами – ведь для практически бессмертного эльфа все качества предметов настолько преходящи, что являются, скорее, действием. По-эльфийски нельзя сказать «яблоко красное» – только «яблоко краснеет», и никак иначе. Какое же оно красное, если три дня назад оно было зеленым, а если упадет на траву и полежит еще дня три, станет коричневым? Небо не синее, оно синеет – синеет сейчас, когда ветер согнал с него серые облака.
Зато наше, гномье наречие может похвалиться редким изобилием прилагательных и существительных. Хотя гномы, в отличие от эльфов, и не бессмертны, но и не так мимолетны, как люди. Шесть-семь веков для гнома, конечно, не молодость, но и далеко еще не старость. Этого не довольно, чтобы испытывать нужду в таком избытке глаголов и времен, который совершенно необходим эльфам – но зато продолжительности нашей жизни вполне достаточно, чтобы изучить предметы, явления и их свойства во всех деталях и поименовать их с должной точностью. Скажем, человеческое понятие «быстрый», на наш взгляд, неудовлетворительно как раз в смысле точности: например, можно быть быстрым, как стрела – а можно, как мысль. Людские языки неизменно требуют подобного уточнения от любого, кто относится к своей речи без свойственного людям легкомыслия – а вот наши прилагательные «стрелобыстрый» и «мыслескорый», представляющие собой некую свернутую метафору, являются гораздо более точным инструментом мироописания. Язык гномов и вообще очень богат метафорами, что и делает такими изумительными творения наших поэтов. Если поэзия эльфов чарует в первую очередь непревзойденными переливами ритма и дивной фонетикой, то богатство и разнообразие оттенков – свойство как раз поэтики гномов.
Есть свои несомненные достоинства и у человеческих языков. Во-первых, несмотря на их неточность и неполноту, они исключительно просты и не требуют для своего изучения долгого времени. Вот почему всякий гном и всякий эльф знают хотя бы два-три человеческих языка. Этого достаточно, чтобы быть понятым, с кем бы ты ни встретился, с человеком, гномом или эльфом, не знающим твоего родного языка (хотя, смею заметить, только очень и очень юные гномы не владеют хотя бы обиходным эльфийским). А во-вторых, люди, как уже было сказано, живут очень недолго. Век их слишком краток, чтобы они успели выработать хоть сколько-нибудь устойчивые привычки. Люди сравнительно быстро меняются – и так же изменчив, так же текуч и их говор. Не успело пройти каких-то пяти-шести веков, а язык за это время может поменяться почти до неузнаваемости. Эта пленительная изменчивость, пожалуй и составляет для гномов и эльфов основное очарование, которое таят в себе наречия и говоры людей.
