Андрей Плеханов - Бессмертный
– Здорово. – Лида глянула недоверчиво. – Билет сами будете выбирать?
– Сам! Только сам, милая! – Дема весь аж светился от избытка энтузиазма. – Счастье нужно ковать своими руками.
– Вот, берите. – Пухлая рука просунула ему в окошко веер разноцветных листочков.
– Нет, Лидочка, так не пойдет. Мне нужно все. Посмотреть всю партию, сколько у вас есть.
– Так не полагается. – Девушка заволновалась. – Узнают – шею мне намылят...
– Как же нельзя?! Ну вы сами подумайте – ангел, в пиджаке! Золотое сияние! Такой шанс раз в жизни бывает!
За букетом последовала зеленая бумажка с портретом кудрявого Гамильтона. Это было весомым аргументом, и Лидочка сдалась.
Перед Демидом лежало не менее двадцати пачек билетов, упакованных бумажными полосами. Он медленно перебирал их, закатывая для приличия глазки. Он ждал откровения свыше и тянул время:
Неожиданно его шарахнуло током. Пачка выпала из руки и покатилась под прилавок. Упаковка ее порвалась, и билеты с шелестом разлетелись по полу. Дема с извинениями, громко кляня себя за неловкость, ползал по полу на четвереньках и собирал бумажки, тщательно ощупывая каждую.
Когда он увидел свой, выигрышный билет, он сразу понял, что это то, что нужно. Билет потрескивал синими микроскопическими молниями. Даже дотронуться до него было страшно. Дема, обжигаясь, схватил его.
– Вот этот мне понравился. – Он помахал билетом перед носом Лидочки.
Девушка вытаращилась на билет с таким видом, словно он был сделан из чистого золота. И разочарованно хмыкнула:
– Вы меня обманываете, да?
– Конечно! На самом деле откровение пришло ко мне не во сне, а во время еды. Я ел суп из рыбных консервов. Чуть не подавился, кстати. И явился мне не ангел, а пророк Моисей в виде горящей салфетницы. Девушка, милая, почему вы так серьезны? Вам это не идет! Нельзя принимать близко к сердцу все, что происходит вокруг вас. Это единственный способ прожить до ста лет. Или хотя бы до девяноста пяти.
Лидочка вяло улыбнулась в ответ. Этот интеллигентный хлыщ уже действовал ей на нервы. Но едва Демид покинул помещение, она бросилась к окну и нацарапала на листочке номер его машины.
* * *
А вскоре после того, как Дема дождался выигрыша, отбегал положенный марафон с экспертизой билета (вот уж не думал, что это окажется такой тягомотиной!) и получил свои честно заработанные деньги, на него "наехали".
Умные люди, конечно, не стали бы брать Дему на пушку. Но те два молодых человека, которые решили облегчить карманы Демида, не отличались особым интеллектом, хотя уже имели по ходке в зону. Звали их Сиварь и Лось. Настоящие их имена как-то забылись и фигурировали в основном в уголовных делах. Руководил в этой парочке Лось – детина ростом под метр девяносто, жилистый и сутулый. Длинные его конечности не находили себе места – клешни с грубыми, потрескавшимися пальцами тискали, мяли и перебирали все, что невольно попадало под руку, – так часто бывает у людей, лишенных внутренней удовлетворенности. Лицо его было примечательно только большим треугольным носом, все остальные черты были смазаны и не привлекали внимания. Натура Лося была суетливой и беспокойной. Он не любил чужих указов. Он был уверен в том, что умом своим намного превосходит всех тех, кого жизнь навязывает ему в начальники. Но дела, которые он сам задумывал и пытался осуществить, всегда горели синим пламенем. Лось скакал по верхушкам – в проектах его все было гладко: менты спали, хозяева квартир безвылазно сидели на даче, замки болтались на соплях, сигнализация барахлила, семейные ценности были свалены кучей на полу и терпеливо ждали, пока Лось придет и заберет их. В жизни же все случалось с точностью до наоборот...
В колонии общего режима, где прошли три не самых лучших года жизни Лося, он старался не высовываться, ходил в середнячках, с ворами держался нейтрально и благодаря большой физической силе жил относительно благополучно. Но здесь, на воле, ему было обидно ходить под началом у крутых пацанов, не нюхавших тюряги. Они забили все теплые места, пока Лось топтал зону. Они были удачливее его, они разъезжали на "мерседесах", тискали дорогих баб, сорили деньгами, покупая себе золотые побрякушки. Но Лось верил, что время его еще придет – стоит только надыбать деньжат на раскрутку, начать собственное дело, и можно будет уйти из-под опеки Крота.
Крота Лось ненавидел. Крот не терпел ничьей инициативы. Крот требовал беспрекословного подчинения, а большую часть навара забирал себе в карман. Кроме того, Крот вел себя, с точки зрения Лося, на грани дозволенного приличному вору. Он водил компанию с фараоновым племенем и барчуками-коммерсантами, в "мокруху" не влезал и, по слухам, старался заначить деньги от "общака". Да еще и купил кафе – на отдаленном шоссе, в пяти километрах от города. Как ни странно, заведение это давало неплохой доход. Несмотря на то, что все здесь стоило бешеные деньги, блатной народец тек сюда рекой, и считалось предметом престижа подкатить "К Кроту" на навороченной "тойоте" и вразвалочку выйти, оставив дверцу машины полуоткрытой. Здесь можно было найти доступных девчонок, обсудить делишки, "кинуть на клюв" какого-нибудь жорева. Крот был паханом в общем-то мелкого масштаба, но имел репутацию человека необычайно жесткого, и потому в баре обходилось без кровопусканий.
Лось был человеком недалеким и амбициозным. Но по сравнению с Сиварем он выглядел интеллектуалом и гигантом духа. Происхождение Сиварь имел колхозное и мало чем отличался от других молодых алконавтов, во множестве встречающихся в российских селах. По блатной терминологии он квалифицировался как "мичуринец" – срок получил за хищение сельскохозяйственной продукции. Красотой Сиварь не блистал: маленького роста, с круглым животом и узкими плечами, кривыми ногами, желтой, нездоровой кожей. Жидкие висячие усы не придавали ему мужественности, хотя выглядел он лет на десять старше своего настоящего возраста. Бестолковая жизнь его была вполне типичной для сельского пьяницы. Промучившись в школе семь классов, в пятнадцать лет он был пристроен в гараж к механикам и в совершенстве постиг науку беганья за вином и закусоном. До восемнадцати лет балбесничал, пьяным гонял на мотоцикле, сквернословил, щупал толстых деревенских девок и дрался каждый день. Обрюхатив свою соседку Нинку, он сыграл свадьбу и переселился к ней, но надолго его не хватило. До смерти надоела зудливая теща, почему-то недовольная тем, что Сиварь лупил чем попало свою беременную жену. Обиженный на несправедливость окружающего мира, Сивый ударился в бесконечные запои.
Армия вначале заставила его подтянуться, но, отслужив положенное и попав в категорию "черпаков", а затем и "дедов", он снова предался развеселой жизни. Не было в роте хуже "дедушки", чем Сиварь. Особенно не любил он студентов, злой волей судьбы заброшенных в армию. Сиварь гонял "очкариков" до посинения. Он мочился им в сапоги, заставлял ползать по-пластунски под кроватями в противогазе, раскачивать свою койку всю ночь напролет и петь "баю-бай, должны все люди...". И снова судьба поступила несправедливо с бедным Сиварем. Однажды утром Сивый не встал на побудке. Он лежал, уткнувшись лицом в подушку, а кровь запеклась на его затылке студенистой лепешкой. Приложили его хорошо. "Если бы были мозги, точно бы вылетели", – покачивая головой, говорил фельдшер. Но Сиварь выжил, хотя и провалялся в красноярском госпитале три месяца. С тех пор стал он заикаться, часто просыпался в мокрой постели, а временами находили на него припадки помутнения, когда крушил он в дикой злобе все, что попадалось под руку. Комиссовали Сиваря из армии подчистую. Вернулся он в родную деревню, но с женой жить не стал. Запил вчерную, воруя все, что удавалось стащить. Едкая горечь подступала к горлу Сивого, когда видел он, как его сверстники, некогда вместе с ним пившие водку в школьном туалете, обзаводятся семьями, хозяйством, выстраивают кирпичные дома. Многие из них так же приворовывали на колхозном дворе, но добро это шло им в пользу, не вытекая, как у Сиваря, между пальцев. Все это было страшно несправедливо. Бывшие друзья были вечно заняты и пренебрежительно смотрели на Сиваря, называя за глаза "опоем". Но он-то знал, что он не ханыга какой-нибудь. Он верил, что еще покажет всем этим зажиревшим фраерам, на что способен! Сиварь не мог выразить это словами, но чувствовал, что он ПРАВ, прав всегда и во всем, а весь остальной мир НЕ ПРАВ. Лучший способ устранения этой несправедливости состоял в том, чтобы "плеснуть под жабры": Тогда мир становился светлее, а кореша-бухарики казались надежными и стоящими друзьями.
Участковый не раз предупреждал Сиваря, что отправит того в ЛТП или упечет в тюрягу за тунеядство (существовала тогда еще такая статья). Но Сиварь сам определил свою судьбу, свалившись по пьяни в кювет, когда перевозил на тракторе ворованные ящики с помидорами. Поначалу дали ему три года условно, но за несколько месяцев Сивый успел столько нашкодить, что повторный суд изменил меру наказания и отправил его в колонию общего режима.
