Дэвид Геммел - Последний меч Силы
– Гьен? – прошептал он и приподнялся, чтобы подойти к ней.
– Останься там, – велела она с суровым безразличием в голосе.
– Но мне сказали, что ты умерла!
– Я устала от твоих посещений, а для тебя я уже умерла.
В ее волосах появились серебристые пряди, паутинка морщинок у глаз и в уголках губ, но для Кулейна королева не утратила и йоты своей красоты.
– И все-таки ты снова здесь, – продолжала она, – и вновь меня терзаешь. Зачем ты привез ко мне… его?
– Я не знал, что ты здесь.
– Я потратила шестнадцать лет, стараясь забыть прошлое и его муки. И думала, что сумела. Ты, решила я, был фантазией молоденькой девушки. Ребенком я любила тебя – и тем уничтожила свое право на счастье.
Одинокой королевой я любила тебя – и тем погубила своего сына. Несколько лет я ненавидела тебя, Кулейн, но это прошло. Теперь осталось только безразличие – и к тебе, и к Кровавому королю, которым стал мой муж.
– Ты, конечно, знаешь, что твой сын не погиб?
– Я многое знаю, Владыка Ланса. Но больше всего я хотела бы узнать, когда ты покинешь Остров.
– Ты стала безжалостной женщиной, Гьен.
– Я не Гьен Авур, не твоя маленькая Лесная Лань.
Я Моргана Острова, хотя мне говорили, что меня называют и другими именами. Ты знаешь, как это бывает, Кулейн. Ты, который был Аполлоном, и Энеем, и королем Кунобелином, и носил еще столько не менее прославленных имен.
– Я слышал, что здешнюю правительницу называют Феей-Ведьмой. Но я и вообразить не мог, что это ты.
Что с тобой произошло, Лейта?
– Мир изменил меня, Владыка Ланса, и больше меня не трогают ни он, ни его обитатели.
– Так зачем ты здесь, в этом священном месте?
Обители мира и исцелений?
– Оно таким и остается. Сестры преуспевают в своем служении, но я и еще некоторые отдаем свое время приобщению к истинным Таинствам: нитям, соединяющим звезды, вплетающимся в человеческие жизни, перекрещиваясь и сплетаясь, образуя ткань судьбы мира.
Прежде я называла все это Богом, но теперь я вижу, что такое величие далеко превосходит любого бессмертного, доступного человеческому воображению… Здесь в этом…
– С меня довольно, женщина! А Утер? – оборвал ее Кулейн.
– Он умирает, – злобно сказала она, – и когда умрет, потеря для мира будет невелика.
– Никогда не думал, что увижу в тебе черноту, Гьен.
Ты всегда была изумительно красивой. – Он угрюмо усмехнулся. – Но черное зло является в разных обличьях, и не обязательно уродливых. Я провел здесь много ночей в безмолвном покаянии, так как верил, что положил начало этой общине из себялюбивых побуждений.
Что же, госпожа, возможно, они и были себялюбивыми.
Тем не менее Остров создавался с любовью и во имя любви. Ты же – с твоим проникновением в Таинства, известные мне за тысячу лет до твоего рождения, – ты извратила его. Я больше не останусь на Торе… не буду ждать твоего решения. – Плавным движением он встал, поднял свой посох и начал длинный спуск вниз к кольцу хижин.
Ее голос зазвенел позади него холодным торжеством:
– Твоя лодка ждет, Кулейн. Если ты отплывешь не позднее часа, может быть, я не дам Кровавому королю умереть. Если же нет, я отзову сестер от его ложа, и ты сможешь забрать его труп, когда пожелаешь.
Он остановился, сглатывая горечь поражения. Потом обернулся к ней.
– Ты всегда была своевольной и не желала признавать свои ошибки. Хорошо, я уеду и оставлю Утера твоим милосердным попечениям. Но когда ты сделаешь перерыв в постижении Таинств, подумай вот о чем: я взял тебя беспомощной крошкой и вырастил, как отец.
Я никогда не наталкивал тебя на мысль, что за этим может крыться нечто большее. Но ты, ты прошептала мое имя в объятиях Утера. Ты, ты велела мне остаться в Камулодунуме. И вот тут начинается моя вина, и я не отрекусь от нее. Но быть может, когда ты поглядишь вниз со своей раззолоченной башни, ты разглядишь крохотный лоскуток собственной вины – и найдешь в себе мужество поднести его ближе к глазам.
– Ты все сказал, Владыка Ланса?
– Все, Моргана.
– Тогда покинь мой Остров.
13
– Мы сойдем с дороги здесь, – сказал Мэдлин, когда они поднялись на гребень невысокого холма. – Вон там владения Горойен, – добавил он, указывая на гряду угрюмых гор вдали.
Равнина вокруг была вся в ямах и трещинах, но между сухими стволами и щербатыми валунами скользили тени.
Одни спускались на все четыре конечности, другие взлетали на черных крыльях, а третьи ползали или бегали.
Кормак глубоко вздохнул, принуждая себя выйти за пределы спасительной дороги. Он взглянул на Викторина. Тот пожал плечами и улыбнулся.
– Идем! – сказал принц, обнажая меч. И пятнадцать человек, держа оружие наготове, сошли в сумрак, и тотчас тени устремились к ним. Звери с разинутыми пастями, люди с ядовитыми клыками и красными глазами, волки, чьи морды меняли очертания, будто клубы тумана, становясь то совсем звериными, то почти человеческими. Над ними реяли летучие мыши, кружили, устремлялись вниз. Их кожаные крылья рассекали воздух над самыми головами идущих. Но никто из них не приблизился на расстояние удара сверкающих мечей.
– Долго ли идти? – спросил Кормак, шагая рядом с Мэдлином во главе маленького отряда.
– Кто способен определить время здесь? – ответил бывший волшебник. – Но, во всяком случае, долго.
Из-под их ног поднимались облака серой пыли, а они шли и шли вперед, а скопища теней все теснее смыкались вокруг них.
– Они нападут? – прошептал Викторин.
Мэдлин развел руками, и тут закричал последний легионер, когда кривые когти вцепились в его плащ, опрокидывая в пыль.
Викторин стремительно обернулся.
– Кольцо мечей! – скомандовал он, и, высоко занося мечи, легионеры прыгнули в ряды чудовищ, окружив своего поверженного товарища.
Тварь, схватившая его, исчезла, едва гладий погрузился ей в сердце.
– Боевой строй! – приказал Викторин.
Маленький отряд построился в две шеренги, и тени отступили.
Они шли и шли вперед. Дорога давно скрылась из виду, а пыль висела вокруг них темной тучей, туманя зрение, заслоняя дальние горы.
Тени еще дважды переходили в нападение, но оба раза сверкающие мечи британцев вынуждали их отступить.
Наконец они поднялись на невысокий холм к древнему Кругу Стоячих Камней, почерневших, покосившихся. Тени сомкнулись кольцом у подножия холма, а уставшие путники с облегчением расположились среди камней.
– Почему они не поднимаются сюда? – спросил Викторин.
– Я не источник всезнания, – огрызнулся Мэдлин.
– Раньше ты всегда именно это и утверждал.
– Хочу сказать тебе, Викторин, что из всех приближенных Утера ты был тем, без чьего общества я обходился лучше всего.
– Обидные слова, владыка волшебник, – ответил Викторин с усмешкой. – И ведь возможно, что теперь ты навеки обречен оставаться в моем обществе.
– Чтобы Ад стал уж совсем Адом, – отозвался Мэдлин.
– Видимо, когда-то это был край живых, – заметил Кормак. – Тут ведь росли деревья, и мы перешли не одно русло пересохших речек. Что его изменило?
– Его ничто не изменило, Кормак, – отозвался Мэдлин. – Ибо его нет. Он лишь отголосок существовавшего когда-то; тяжелый бред.
– Но разве наше присутствие здесь не доказывает, что край этот действительно существует? – спросил Марк Бассик, подойдя и сев рядом с ними.
– Тебе когда-нибудь снилось, что ты совсем в другом мире? – возразил Мэдлин.
– Конечно.
– Разве этот сон доказывал, что место, где ты якобы находился, действительно существует?
– Но ведь мы все разделяем этот сон, – настаивал Марк.
– Разве? Откуда ты знаешь? Может быть, мы только образы твоего бреда, юный Марк. А может быть, вы все – только часть моего бреда.
Викторин засмеялся.
– Я знал, что ты скоро примешься за свои игры! – Он обернулся к остальным, заметив, что все внимательно слушают их разговор. – Однажды я был свидетелем того, как он два часа доказывал, что единственным разумным человеком, когда-либо жившим на земле, был Калигула. В конце концов мы все ему поверили, а он потешался над нами.
– Но как вы могли не поверить мне? – вопросил Мэдлин. – Калигула сделал своего коня сенатором, и, ответьте мне, разве этот конь хоть раз предложил неверное решение вопроса? Разве он пытался захватить власть?
Разве он ораторствовал в пользу законов, которые грабили бедняков и обогащали богачей? Это был самый достойный сенатор за всю историю Рима!
Кормак сидел, слушая, и в нем медленно разгорался жгучий гнев. Всю свою жизнь он провел под гнетом страха – кары, унижения, отверженности. Эти цепи сковывали его с тех пор, как он себя помнил, но они распались в пламени его гнева. Всего лишь двое когда-либо любили Кормака Даймонссона – и обоих уже не было в живых. И откуда-то из самых его глубин возник новый Кормак и показал ему его жизнь по-новому. Мэдлин был прав: Кормак Даймонссон – не никчемность, не вечный неудачник. Он мужчина – и принц по праву рождения и по крови.
