Владимир Васильев - Клинки
Выпили еще по одной, закусили грибами. Страх незаметно улетучился, старик вдруг стал милым и дорогим, что твои родич. Шумит слегка в голове, однако ж здорово!
К четвертой кружке Богуслав встал.
– Какие именины без подарка? Держи, хозяин, носи-не переноси!
С этими словами снял венед расшитый атласный пояс, какой мать ему подарила прошлой весной, вещь любимую и красивую, и протянул старику. Тот принял, глаза сверкнули, видать понравился подарок.
– Ну, спасибо, родич. Уважил! Никто мне доселе подарков не делал…
За второй бадьей гуляки обнялись.
– А знаешь, друже, – сказал Богуслав, осоловело глядя на лешего. – Не скрою от тебя правды. (буль-буль! )
Старик попытался сосредоточить взгляд ка венеде. Удалось, хотя и не сразу.
– Я ведь человек! Ж-живой!
– Ну и что? – ответствовал леший. – Я знаю. Сразу понял. Дак ведь и среди людей хорошие попадаются. Давай лучше за лес мой выпьем? Чтоб стоял он, всех перестоял! А?
– А-гей!
Со стуком встретились кружки.
– Уф-ф! Наливай еще, хозяин!
Пиво с клокотанием полилось из бадьи.
– Я ведь быстро смекнул, что ты не леший, а людского роду-племени…
Венед захохотал:
– А я наоборот, тебя за человека переодетого принял. Вот потеха!
Посмеялись. Леший, обняв Богуслава, изливал ему душу (ибо и черти спьяну имеет душу):
– Ты не думай, я не злюка, даром, что нежить. Людей редко трогаю. Те конники едва поллеса не сожгли, злодеи. Как не проучить? А вот намедни заблудился мужичонка в дальней пуще. Проклинал меня, страсть, хотя я его и не думал водить. Показался. Так, мол, и так, объяснил бедняге, что не при чем. Домой отвел; а он мне из селения блинов вон, приволок. «Держи, говорит, жена передала. Ешь на здоровье.»
Леший вновь взялся за кружку.
– Ты молодец, однако, что не испужался. Не люблю пужливых! Давай теперь за смелость выпьем!
Бам-м! Выпили.
Приговорили помалу и вторую бадью. Третью леший, пошатываясь, выкатил наружу и вышиб кулаком крышку. Сели, обнявшись крепче прежнего, на пороге, черпая кружками прямо из бадьи и глядя на потемневшую стену леса.
– Споем, что ли? – предложил леший. – Люблю я ваши людские песни петь.
– Непременно споем! Вот эт-ту: «Ой, на горе ветер свищет!»
Леший подхватил зычным дивным голосом. На славу спели. Потом и «Походную» затянули, и «Чудный месяц», «Веселого зайца» (эту леший с особой радостью пел, даже кружкой по бадье ритм отстукивал) и «Реченьку».
Спели, выпили, отдышались.
– А нашу венедскую-слободскую знаешь?
Леший закивал:
– Ну а как же!
И завели с самого начала:
Мы не жнем хлеба, не сеем,
Нам страда – не страда,
Для земли родной для всей
Мы заслон – слобода…
Малых детушек вскормили,
Отымая от груди,
Кто с ухваткою и в силе -
В слободу приходи!
Тут и услыхали их Тарус и близнецы, сбившиеся с ног, разыскивая пропавшего Богуслава. А над лесом гремело:
Печенеги да хазары
Серым волком снуют,
А татары, что ли, даром
У дорог стерегут?
И стоим, покуда живы,
Сколько надо стоять,
Чтоб на легкую поживу
Не загадывал тать!
– Наша песня, венедская, – прошептал Вавила чародею. – Слободяне ее поют.
Тарус прислушался к далеким голосам и покачал головой: ишь, выводят!
Выводили в два голоса:
Вражьи головы сымали
Да с плечей-сволочей,
Да в загривок натолкали
Из печей калачей.
Позабудет тать дорогу,
Знать, не мил белый свет.
Коль споткнулся у порога,
Значит, в дом хода нет!
Не захочешь, а и будешь сердит:
Наша степь не нашей сбруей звенит.
Собиралася намедни орда,
Разобралася с ордой слобода!
И Боромир с товарищами-побратимами удивленно вслушивались в пение, не особо, вроде, и громкое, однако слышимое по всему лесу. Стемнело; круглый лик луны, желтый, как масло, взирал свысока на землю. Беспокойно вертели головами песиголовцы, ставшие на ночь юго-восточнее; повскакивали на севере даты, хватаясь за оружие и внимая непонятным словам.
Ужо, молодушки-лебедушки,
Не след вам серчать,
Добра молодца зазнобушке
Не век привечать,
Уж такая наша доля,
Что сам черт нам не брат:
Добрый конь, широко поле,
Да каленый булат!
Обнимает нас кольчуга -
Нам до смерти жена,
Нету лучшего досуга,
Как с седлом стремена,
Али мало ковылями
Басурмана полегло,
Али мало крови нашей
По степям протекло?
– Хорошо ведь поют, обормоты! – в сердцах сплюнул Тарус. – С кем же это Богуслав наш пьянствует? Не с лешим же?
Гуляки тем временем закончили:
Впереди того немало,
Что навеки и брань,
Слободу не прогадала
Наша Тьмутаракань!
Такую бравую песню стоило как следует запить.
– Уф! Молодцы мы, правда, лесовик? Где б я еще ночью вот так спел?
– Да уж! – подтвердил леший, вздыхая на луну и отхлебывая пиво.
– И питье у тебя доброе! И грибочки вкуснятина! Одним словом, спасибо, хозяин! Вовек не забуду нашей встречи.
Леший опять вздохнул:
– Пойдешь уже? – он вроде бы даже слегка протрезвел. – Пора, что ли? У вас, людей, всегда дел по горло…
Помолчали. Богуслав вспомнил о спутниках, потому и заспешил.
– Ну, да ладно. Спасибо за компанию! Славно попели.
Леший с чувством потрепал венеда по плечу:
– Зовут-то тебя как, человече?
– Богуславом…
Вздохнул.
– Прощай, Богуслав. Может, когда и свидимся…
– Прощай, хозяин!
Обнялись на прощание. Богуслав только и успел, что ступить – исчезла поляна, и избенка, и леший. Лес словно закружился в величавом хороводе; р-раз – и оказался венед среди своих, рядом с Боромиром и Омутом. Из чащи показались Тарус, Вавила, и Чеслав. Все недоуменно оглядывались: леший их тоже завернул невесть откуда.
– Ну и ну! Богуслав, ты ли это? Вот это спели, на весь лес! – всплеснул руками Боромир.
– Глядите, глядите – бадья! С пивом небось! – разглядел Дементий и слегка пнул ее. – Полная!
«Безобразие да и только», – покачал головой Тарус. Лишь он да Вишена видели, как коротко вспыхнули волшебные изумруды, вспыхнули и медленно погасли.
Богуслав доказывал спутникам, что леший – славный парень, у чародея безудержно разболелась голова, а Славута, заткнув секиру за пояс, глубокомысленно заметил:
– Стало быть, ужинаем сегодня с пивом…
Наутро голова у Богуслава гудела, словно там поселились шмели. Тарус мрачно поднес ему чашу на опохмел.
– На, испей, обормот.
Венед жадно выпил. Чародей обернулся к Бограду, лениво жующему травинку:
– Погляди на своего братца, ватаг! А ведь велено было – всего-то! – чужаков пугнуть. Ан нет, весь лес на уши поставили! И с кем, с кем – с нечистью! С лешим!
Богуслав, виновато глядя в землю молвил:
– Я думал, это кто из вас переоделся… Куда ж мне деваться-то было? Струхнул малость… Да и он-то, леший, получше многих людей будет, я вам скажу. Хоть и нечисть.
– Полно, не оправдывайся. Не за то отчитываю, что пили, а за то, что орали на всю округу.
Взлохмаченный с ночи Богуслав только вздохнул. Не объяснять же, что пиво больно доброе, да душа требовала попеть?
Моря достигли спустя одиннадцать дней. Шли все время чуть не бегом, лиственные леса и болота Полесья остались далеко на юге. Здесь царили степенные сосновые боры. Казалось, что медные, пышущие здоровьем древесные стволы тихонько звенят, наполняя воздух тончайшими хрустальными нитями.
Богуслав эти дни помалкивал: тише воды, ниже травы. Раз только сказал чародею:
– Жаль, что сразу не догадался лешего попросить, чтоб датов по кругу поводил, а нас прямехонько к ним направил. Где ж его теперь искать?
Тарус возразил:
– Оставь, друже. От нечисти помощь примешь – вовек не расплатишься. Сами уж как-нибудь…
Боле об этом речи никто не заводил. Да и не поговоришь особо: днями шли, за дыханием уследить бы, не запыхаться, какие там разговоры! А ночами спали без просыпу. Дважды во мраке отбивались от вовкулаков; Яр в гневе изрубил на кусочки глупого упыря-подростка. Черный меч повиновался хозяину беспрекословно, чувствовалась и в нем немалая сила.
А после в воздухе стала угадываться непривычная солоноватая свежесть. Над лесом часто пролетали белые птицы с перепонками на лапах. Чайки, вестники моря. Скоро и лес поредел, островками топились невысокие стройные сосенки на песчаных дюнах.
Путники торопились. Боромир рвался к берегу, как забияка в драку. А Тарус вдруг начал чаще оглядываться, словно кого-то искал.
На вершине высокой дюны чародей остановил спутников. Перед ними разлеглось беспокойное Варяжское море, до самого горизонта, казалось, нет ему ни конца, ни края. Гуляли на просторе белопенные барашки, облизывая голый песчаный берег. Туманная дымка застила даль и скрадывала расстояния, но ясно виделось: на водной глади не покачивалась ни одна ладья, на прибрежном песке никто не оставил ни единого следа.
