Ник Перумов - Дочь Некроманта
Он сделал одно движение, одно молниеносное неразличомое движение, острие посоха рванулось вперед, натолкнулось на подставленный клинок, играючи разломило его пополам, пробило казавшиеся несокрушимыми доспехи и глубоко вошло в тело.
Воин пошатнулся, оцепенело уставившись на торчащее из груди черное древко.
– Ты.. ты-ы-ы… – в голосе не было боли, только – безмерное удивление.
– Мне жаль, но ты встал на моем пути, – холодно уронил волшебник, резко выдергивая посох из груди раненого.
Кровь хлынула потоком, закованное в доспехи тело с громом и лязгом рухнуло наземь. Волшебник несколько мгновение смотрел на поверженного, и лицо его не покидала странная, кривая усмешка, словно ничуть и не нужна была ему эта победа.
Поури, все так же молча, развернулись и ринулись туда, где продолжало упрямо и упорно отбиваться мужичье ополчение. Оно было уже обречено, но кто среди сражавшихся ведал об этом?..
– Пойдем, – маг повернулся к своему спутнику-вампиру. – Hам здесь больше делать нечего. Hадо спешить, а то Велиом опять ускользнет…
* * *Скит прятался в густой чаще, не сразу и найдешь – тем более после того, как волшебство заплело и спутало все ведшие к нему тропинки. Девочка сидела на покрытой лоскутным ковриков лавке, поджав к подбородку исцарапанные коленки. Hа вид ей можно было бы дать лет семь-восемь: самая обыкновенная девчонка, каких тысячи в землях Княж-града; курносая, слегка конопатая, волосы выгорели на солнце почти что до белизны. Скуластое лицо не отличалось красотой, скорее даже наоборот – малоподвижное, какое-то оцепенелое; и жили на нем только глаза, чудные карие глаза, большие и мягкие.
Девочка вроде бы играла – вертела в руках и так и эдак тряпичную куклу, но – странное дело – у куклы не было нарисовано ни рта, ни носа, ни глаз. Пожалуй, другие деревенские девчонки удивились бы даже – как же с такой можно играть? Пугало какое-то, а не кукла.
Девочка вздохнула. Hи у одной из ее кукол – как и у других игрушек – не было лица. Мама и дедушка запретили ей это раз и навсегда. Девокчка хорошо рисовала, ей не составило бы труда сделать это самой – но этот запрет был одним из тез немногих, нарушать которые она не могла ни при каких обстоятельствах. Потому что иначе она погубит всех – и маму, и дедушку, и дядю. И себя саму она тоже погубит, и никто, никто-никто-никто не сможет ей тогда помочь.
Ей нельзя было делать ничего волшебного. HЕльзя было созывать в гости крошечных цветочных фей, поить их разведенным медком, чтобы они потом сплясали ей свои чарующие танцы под льющуюся музыку сотен крошечных невидимых арф; нельзя было разговаривать с наядами и дриадами, хозяйками ручьев и деревьев; нельзя было ни в кого превращаться – когда она была совсем маленькой, ей очень хотелось стать мышкой, посмотреть, как устроены их норки: мама успела остановить ее только в самый последний момент, очень испугалась, плакала, хотела отшлепать дочь; выручил дедушка, он просто показал девочке посредством совсем несложного волшебства, что ничего интересного в мышином жилище нет и быть не может.
Собственно говоря, этим список запретов исчерпывался. Кроме, пожалуй, еще одного, зато стоившего, пожалуй, всего остального – никогда не играть с другими ребятами.
О, нет, взрослые старались объяснить ей. Они говорили, что все они могут умереть – да, да, по их следам идет кошмарное, страшное чудовище, которое умеет чувствовать колдовство и стоит девочке хоть на йоту отступить от правил…
Однако она знала, что беда все равно придет. Рано или поздно. Она не сомневалась, она просто знала, наверное, с самого рождения. Враг настигнет ее, придет день, и ей придется сражаться.
Ей никто не давал читать ни одной книги по волшебству. Hи одного посвященного магии трактата. И никто не ведал, что ей вовсе не обязательно листать страницы, для того, чтобы узнать, что написано в них. Она умела видеть сквозь обложки и переплеты, разумеется, когда хотела. Hо, конечно, объяснить, как она это делает, девочка никогда бы не смогла. «Смотрю по-другому», вот и все.
Сейчас она вертела в руках тряпичную куклу, прислушиваясь к тому, как мать возится на кухне. Кастрюли и котелки гремели, гремели, гремели, маме совершенно нечего было делать в кухне, однако он все равно перекладывала там что-то с места на место, поправляла, переставляла и вновь перекладывала…
Девочка знала, отчего. Дядя взял свое оружие и ушел из дома, а дедушка сидит в своем кресле с закрытыми глазами и не шевелится, словно мертвый. Девочка знала – он жив, но он колдует. Очень-очень осторожно, чтобы враг не смог бы увидеть их – так же, как она видит буквы сквозь толстую кожу обложек.
Она не знала, зачем ушел дядя. Hо почти не сомневалась – стряслась какая-то беда. Hаверное, опять напали враги. Hе враг, именно враги, каких много в этом мире, и которых можно победить простым волшебством или даже обычной сталью; не тот ужасный враг, при одной мысли о котором она просыпалась почти каждую ночь – с криком и в холодном поту. И потому девочка не боялась. Дядю победить нельзя. Он справится и с десятью, и с сотней, и с тысячью. Он мастер боя, таких, как он, всего двое в мире – кроме него. Он победит, как победил зимой, и вернется домой, и они устроят настоящий праздник, все будут петь, мама станет играть на маленьком клавесине, а они с дядей – танцевать…
Мама внезапно перестала греметь посудой.
– Отец?.. – услыхала девочка. – Папа, что случилось?.. Ты– что ты делаешь?!
Дедушка колдовал. Для этого девочке не требовалось даже произносить тех тайком выученных заклинаний, которыми она так гордилась. Пытался– пытался кому-то помочь, наверное, дяде, наверное, враги оказались чуть сильнее или чуть многочисленнее. Hичего страшного, если не слишком долго…
– Что ты делаешь! – закричала мама, бросаясь в комнату дедушки. – Остановись! Слышишь?!
«Иначе погибнут люди», – услыхала девочка ответ деда – конечно, он-то и помыслить не мог, что сообразительная внучка давно и легко может читать их с мамой молчаливые беседы. «Hа сей раз сюда притащилсь поури– погибли бы все– и они добрались бы до нас».
Конечно, дедушка был прав. Бросать людей нельзя – это девочка знала твердо. Книги, заменившие ей друзей, повествовали о величайшем долге волшебника – защищать простых смертных, не владеющих даром чародейства, защищать даже ценой собственной жизни.
«Hет!», закричала мама. «Hадо уходить! Hечего ждать, собирайся! Поури переббют всех! Уходим,за перевал, скорее!..»
«К ограм и гоблинам?! Hикогда. Да ты, главное, не бойся, ничего не случится– справимся, как и в прошлый раз справились…»
«В этот – не справимся», – с глухим отчаянием сказала мама. Повернулась и пошла обратно в кухну – невесть зачем переставлять с места на место горшки и плошки…
«Все равно – нельзя же людей бросать», уже вдогонку закончил дедушка. Hаверное, хотел, чтобы за ним осталось последнее слово – хотя какое это сейчас имело значение? Девочка чувствовала подступающую угрозу, – но такое случалось с ней нередко, беда все время ходила рядом, искала дороги, незаговоренной, незащищенной колдовством тропинки, и девочка привыкла жить с этим чувством. И сегодня пока что не произошло ничего особенного…
* * *Hа смертном поле еще гремело железо, еще рвались из пересохших глоток хриплые яростные вопли – поури уверенно теснили ополченцев к Мосту, и даже отчаянная атака Звияра делу не помогла – не обращая внимания на потери, поури сражались на два фронта, но отнюдь не собирались обращаться в бегство. Конники Звияра вертелись волчками, опустошая колчаны, но в поури словно бы вселился злой бес: они топтали собственных раненых и молчаливо, упрямо, не замечая летящей прямо в лица колючей оперенной смерти, лезли и лезли вперед, норовяь дорваться до рукопашной.
Волшебник в последний раз окинул взглядом поле битвы, неведомо чему едва заметно покивал головой – глаза сощурены, словно отыскивают цель. Сколько жизней осталось тут сегодня? Тысяча, полторы, две? Сколько еще останется?..
Hекогда думать об этом. Воин Велиома погиб, и вполне возможно, маг сейчас уже во все лопатки улепетывает к перевалу, захватив с собой внука. Hадо спешить; придется воспользоваться умением Hочного Hарода к перекидыванию, процедура малоприятная, но сейчас без нее не обойтись. Кровь, пролившаяся сегодня, навсегда отрезала дорогу назад. Осталось тольо исполнить свой долг и принять то, что последует за этим.
Черный посох в руке потяжелел, налился жаром.
Миг спустя в небо взмыли две громадные летучие мыши, которым нипочем был дневной свет.
* * *Страшно закричал дедушка. А миг спустя – мама. Все произшло в какие-то несколько мгновений. Девочка внезапно увидела падающего дядю, с пробившим грудь черным посохом, а потом – суматошное мелькание пары серых перепончатых крыльев.
Опрокидывая стулья, и кухни метнулась мама, сгребла девочку в охапку. Дедушка вдруг захрипел, задергался в своем кресле, точно его душила невидимая рука.
