Виктория Угрюмова - Обратная сторона вечности
Равнодушие – страшный грех, но незаметный...
А когда утро вызолотило солнечными лучами, дворцовый парк и мраморные стены зданий, когда птицы самозабвенно запели среди цветущих деревьев и фонтаны стали журчать веселее и громче, графиня Бран-Тайгир проводила короля из своей спальни. Некоторое время она сидела молча, и на лице ее ясно читалось отвращение, смешанное со страшной усталостью. Затем она взглянула на себя в зеркало, усилием воли расслабила мышцы щек и лба, полуприкрыла глаза. Потом сама себе улыбнулась и дернула за шелковый шнур, вызывая слуг.
– Позовите ко мне Шахара, – приказала она, когда на пороге возникла склонившаяся в поклоне фигура. – И поживее.
* * *Скрипнула калитка, и во дворе явственно послышался детский плач. В доме все уже улеглись спать, поэтому слабый звук поначалу не привлек ничьего внимания. Как и тот факт, что забились и затанцевали в конюшне лошади, оглашая воздух тревожным ржанием, да разом взвыли все соседские собаки. Почтенный Пангха этих четвероногих друзей человека не любил еще с детства, с тех пор как его ощутимо искусали дворовые псы, поэтому собак не признавал и в доме своем не держал. Как выяснилось, зря.
Среди народа новости разносятся быстро. После того как несколько убийств были совершены в спокойной прежде Салмакиде, все твердо знали: если собаки воют, а кони волнуются, то на улицу носа не высовывать, даже если тебя собственная мать будет звать на помощь. Сто против одного, что это вовсе не твоя мать и не человек даже, а то самое, что так лихо потрошит самых сильных и смелых воинов, раздирая их на мелкие клочки. Именно поэтому все соседи почтенного Пангхи плотно закрыли ставни, позапирали двери на все имеющиеся запоры и крючки, а кто поумнее – даже мебелью привалил. Детский плач ничье сердце не тронул. Но если и тронул, то ни к каким дальнейшим действиям это не привело...
Пангха был известным на всю столицу – а может, и на весь Сонандан – портным, к которому всегда стояла длинная очередь модниц и придворных щеголей. Это был пожилой, пухлый, лысоватый человечек с подслеповатыми глазками и душой художника. Он не просто шил – он самозабвенно кроил материю, нашивал кружева и пуговицы и изобретал новые и новые фасоны. Он создавал платья, в которых полные казались стройными и изящными, сутулые приобретали осанку и величественный разворот плечей, низкорослые – рост и стать, а все вместе – прекрасное настроение и уверенность в том, что они чрезвычайно привлекательны. Поэтому портной был далеко не беден и даже позволял себе выбирать заказчиков по своему вкусу. Он умел подобрать ткань к цвету глаз, яркие ленты – к улыбке и придать одежде ту изысканность, которая отличает настоящих вельмож и их прекрасных дам. Именно он шил праздничные одеяния для Великой Интагейя Сангасойи и ее верховного жреца, а также имел счастье не только являться во дворец, чтобы порадовать своим искусством татхагатху, но и принимал повелителя в своем не столь уж и скромном доме.
Жил же Пангха в тихом квартале, более похожем на тенистый парк. Соседи его – сплошь люди состоятельные – имели особняки с большими садами, цветниками и бассейнами. И портной от них не отставал. Разбогатев на последних заказах, он перестроил свой старый дом под замок с высокими изящными башенками, галереями и переходами. Поговаривали, что за одни только флюгеры портной выложил кучу денег. Но если на все лады обсуждавшаяся сумма и была подлинной, то все равно флюгеры этих затрат стоили. Они изображали рыцарей и дам, гибких пантер и веселых дельфинов, а самый большой и дорогой – дракона Аджахака, выкованного из благородной черной бронзы. В лунном свете парящий над замком дракон с распахнутыми крыльями и изогнутым мощным хвостом производил неотразимое впечатление. В глубине души старый портной был романтиком и позволял себе помечтать о странствиях, опасных приключениях и прекрасных принцессах, спасенных им от верной смерти.
В реальности все обстояло несколько иначе – у него была жена Карна и три дочери, которые, несмотря на довольно юный возраст, уже с охотой помогали отцу в мастерской и славились на всю Салмакиду как одни из лучших вышивальщиц. Девушки выросли статными, красивыми и веселыми. Отец ими гордился и нарадоваться на них не мог, хоть иногда останавливался и с удивлением их разглядывал, пытаясь сообразить, в кого же они такие уродились.
Работа портного тяжела и требует точности. У Пангхи было много подмастерьев – считалось весьма престижным устроиться в его мастерскую, чтобы иметь возможность ближе знакомиться с приемами великого мастера. Пангха секретов из своего мастерства не делал, но как-то само собой получалось, что никто ничего подобного повторить не мог. Подмастерья и мастера, закройщики и вышивальщики, работавшие на него, все равно выполняли только самую простую работу, а основные детали портной делал сам. Поэтому вся семья поднималась вместе с птицами, чтобы не потерять ни одной минуты светового дня, столь им необходимые, и так же рано ложились спать.
В ту ночь все были дома, за исключением младшей дочери – Гаты, которая осталась ночевать у подруги.
Когда вой собак и ржание коней наконец нарушили крепкий предутренний сон Пангхи, он сел в постели и потянулся, еще не открывая глаз. Затем осторожно приоткрыл веки, пытаясь сообразить, что его побеспокоило. Было еще темно. За окном ветер гнул деревья, и они заунывно и недобро как-то шелестели. Такой звук Пангхе послышался впервые, и он зябко передернул плечами. Потому подумал, что, верно, ему снилось что-то страшное, вот и пробуждение не из самых лучших. Рядом беспокойно заворочалась Карна, протянула руку, пощупала смятые простыни, сонно спросила:
– Ты что, старый, вставать собрался? Птицы еще молчат...
– Да что-то не спится, – соврал Пангха, зевая с риском вывихнуть себе челюсть.
– Ложись, не выдумывай. Когда будет пора, я тебя ужо подниму, не беспокойся.
Пангха улегся, но сквозь шум ветра и шелест деревьев его слух уловил негромкие звуки, напоминавшие детский плач.
– Послушай, мать, кажется, во дворе дитя плачет!
– Совсем на старости лет оглупел! И откуда же среди ночи во дворе дитю взяться? – рассердилась Карна.
Но портной гнул свое:
– Я же слышу. Вот, тише... тише... вот же плачет!
Карна приподнялась на локте и вытянула шею, вслушиваясь в темноту.
– Действительно, – шепнула она минуту спустя. – Плачет...
– Я же говорю.
– Ох, не ладно это. Какой такой ребенок может быть?
– Может, подбросили? – засомневался Пангха.
– А почему нам?
– Так ведь все знают, что мы не бедствуем, и более того. – Тут портной сделал значительную паузу, чтобы дать возможность жене самой лишний раз осознать, какой состоятельный человек ее муж.
– А что – соседи наши бедствуют? – резонно возразила Карна.
Пангха чуть не поперхнулся от возмущения. Что за неблагодарный народ эти женщины. Конечно, он богаче многих. И еще...
– Ворота у нас хлипкие, – признал он после недолгого молчания. – К нам забраться легче.
– Говорила я тебе, попроси мастера ворота поправить! – тут же рассердилась жена. – Возись теперь вот с чужим ребенком.
– А что с ним возиться? – сказал портной. – Отнесу его в храм, жрецам. Доброе дело. Глядишь, Интагейя Сангасойя не оставит нас своей милостью.
– Ладно, – успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать, снова заволновалась:
– Ты куда это?
– Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать... Ясно, что за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.
– Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не соображаешь, что нынче в городе творится?
– Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?
– Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров...
– Нет, с женами сладу никакого, – вздохнул портной.
Ему и самому не хотелось вылезать из теплой постели, из-под жениного мягкого бока на холодную улицу, да и страх все еще продирал позвоночник, но совесть мучила его невыносимо. Может, он бы так и просомневался до рассвета – выходить или нет, но тут в коридоре послышались легкие шаги, а затем за дверью раздался голос старшей дочери:
– Папа! Мама! Вы спите?
– Нет, доченька, заходи, – отозвалась Карна.
Алэл вошла, неся в руке зажженную свечу. Она была в легкой ночной накидке, наброшенной поверх белоснежной шелковой рубахи, и распущенные волосы – гордость родителей и сокровище семьи – стекали рыжим водопадом до самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша невеста, и сколько парней по ней сохнут, свадьба уже намечается...
– Папа! Ты слышал, во дворе будто кто-то плачет? – спросила Алэл дрожащим голосом.
– Слышали вроде, – сказала Карна.
– И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто-то жалобно-жалобно стонет. Не заснуть, душа рвется.
– Пойти, что ли? – сказал портной.
– Ну ладно, только возьми свечу, да по саду сильно не шастай. Поглади вокруг, а не заметишь никого, возвращайся – утром вместе поищем. А ты, доченька, – обратилась Карна уже к Алэл, – не уходи, подождем отца здесь.
