Холли Лайл - Дипломатия Волков
И тут произошло чудо. Из переулка вынырнуло что-то темное, большое и ужасное. Обращенный спиной в ту сторону, грабитель только коротко вскрикнул, упал и больше не поднялся. Громадная тень – быстрая и отнюдь не бесплотная – в прыжке вспорола негодяю глотку, а потом метнулась к следующей жертве. У Кейт не было времени наблюдать за исходом этого поединка; она повернулась к последнему бандиту. Он был один, однако при оружии, невредимый и настороженный. Она сунулась справа, потом слева, притворилась, что собирается прыгнуть, целя ему в лицо, и когда враг занес оружие в надежде одним ударом вспороть ей чрево, бросилась ему в ноги. Кейт оказалась проворнее и, пока меч опускался к ее хребту, успела прокусить противнику ногу и отпрыгнуть. Впрочем, он все равно достал ее, и если бы в ударе было больше силы, Кейт полегла бы на этом самом месте. Однако ей повезло: он рубил, уже теряя равновесие. Кейт пошатнулась, мириады белых искр рассыпались перед глазами, боль ослепила ее.
Не в силах перевести дух, израненная, покрытая кровью, она ждала нового удара. Но незнакомец...
...Карней – тот, кого я почуяла в Доме Доктиираков; тот, что увязался за мной.
...Незнакомец набросился сзади на последнего из преступной четверки и впился в мякоть его ноги. Раненый с криком рухнул. Конец последовал незамедлительно.
Кейт ощущала, как метаболизм Карнеи жаром своим затягивает ее раны. От неглубоких не останется и следа уже к утру; те, что поглубже, зажить не успеют, однако и они исчезнут через день-другой. Благословенная половина ее проклятия. Она – чудовище, но чудовище это очень трудно убить.
– Пойдем, – сказал незнакомый Карней. – Стража слышала вопли.
Голос потрясал ее до самых костей, проникал в нутро, обладая какой-то гипнотической властью. Раздраженная, чувственная, полная страсти и вопросов, она отвернулась. Он не имел права так обращаться с нею; обрызганный кровью, он стоял неподвижно и ничего не предлагал; он лишь предостерегал ее от опасности, и тем не менее голос его пьянил, лишал ее воли... как благовонная каберра или тот запах, который она учуяла в Доме Доктиираков. Он был попросту несносен, и она перевела взгляд на женщину, жавшуюся к стене тупика.
Несчастная прижимала к груди остатки платья, глядя на Кейт и незнакомца такими глазами, словно эта адская ночь выплеснула на нее самый жуткий кошмар. И это было хуже всего. Кейт спасла ей жизнь, но, будучи Карнеей, могла ожидать от нее только страха и ненависти – быть может, даже предательства. Кейт хотелось ее утешить, помочь добраться в безопасное место, однако она не смела этого сделать.
Она заглянула в глаза скорчившейся женщине и оскалилась, обнажив острые как ножи зубы, а потом прорычала:
– Я знаю тебя. Знаю, где ты живешь, с кем молишься, по каким улицам ходишь. Сегодня я спасла тебе жизнь, но ты ведь не рада такому подарку от существа, подобного мне. А поэтому предостерегаю тебя... единственный раз: если ты посмеешь сказать кому-либо хоть слово о том, что видела здесь сегодня, я отыщу тебя в темноте, и следующего рассвета ты уже не увидишь.
Все еще связанными руками женщина вытащила тряпку изо рта. Содрогнувшись, она кивнула и прохрипела:
– Что же я должна говорить им тогда?
– Что ты ничего не видела. Что пыталась бежать, но эти сволочи ударили тебя по голове, а когда ты очнулась, то увидела их такими, как сейчас. Все иные слова превратятся в твою смерть – обещаю.
– Я ничего не видела, – шепнула женщина. Слезы текли по ее лицу. – Я ничего не видела... ничего не видела... меня ударили... я упала.
Кейт нужно было сделать кое-что еще. Порывшись среди трупов, она разыскала остатки своего платья и белья. Нашла туфли без задников, что были на ней, и кинжал. Любой предмет выдал бы ее с головой скорее, чем несчастная женщина; шелка эти создавали ткачи Галвеев по рисункам Семьи. И кружево было галвеевское – Роза и Терн. Пуговички на туфлях – опять-таки галвеевское золотое колечко; рукоять кинжала выложена ониксом и рубинами, на яблоке герб Галвеев, а на поперечине виноградные лозы оплетали ее имя. Все, что принадлежало ей, любая вещь могла стать немым доносчиком, который приведет солдат, жрецов и кровожадную толпу к ней и ко всем ее любимым.
Собрав пожитки потуже – насколько могли позволить лапы и когти, она взяла сверток в зубы и прыжками направилась по переулку. Препятствия оставались – на улицах были люди, следовало еще отыскать посольство и проникнуть внутрь, не попавшись на глаза никому из Семьи. Еще нужно было очистить разум, изгнать из мыслей все, что случилось сегодня, иначе ей не жить.
Но незнакомец бежал рядом с ней, молчаливый, прекрасный, обвораживающий. Свой собственный сверток он подхватил где-то на середине переулка и теперь несся рядом с ней... Наконец они достигли места, где лунный свет сплошным поцелуем покрывал все его тело. И тут он зашел вперед, остановился и повернулся к ней.
– В ожидании тебя я растратил всю свою жизнь.
Он был огромен, почти в два раза выше ее, массивный костяк облегали мышцы, вылепленные рукой скульптора, любящего свое творение. Глаза – голубые, окаймленные черным ободком – можно будет узнать даже после Трансформации, не способной изменить ни ошеломляющий цвет, ни редкий контур. Блестящий мех, медный с черными полосками, подчеркивал мощь мускулов, набухавших на широкой груди, круто опускавшихся на плечах и ниспадавших к ногам. Мощные челюсти раздвигала улыбка; крепкая, изогнутая, утончавшаяся к голове шея не уступала в силе и изяществе волку. Оба уха его пронзали золотые кольца, а там, где шея переходила в грудь, искрился серебром медальон на прочной, того же металла, цепи. Герб был виден прекрасно: два дерева-близнеца, сплетающие свои изогнутые ветви, на коих рядом с изящными листьями соседствуют спелые плоды. Герб Сабиров... очаровательный рисунок, если забыть утверждение членов этой семейки, будто одно дерево дает добрый плод для Сабиров и их друзей, а второе – отравленный, для врагов.
Кейт принадлежала к Галвеям. Значит, перед ней враг – между ними лежит пять столетий взаимной ненависти. Такой, как сейчас, она стала из-за проклятия, которое один из чародеев Сабиров наложил на ее предка Галвея. Ну а тот, что стоял перед ней, обрел этот облик потому, что проклятие, отравив наследственность Галвеев, пало и на проклинавшего. Пятьсот лет вражды, а он утверждает, что всю жизнь искал ее.
Но самое худшее заключалось в абсолютной неотвратимости ее влечения к нему. Она помимо воли стремилась поверить ему и сказать именно то, что думает: она хочет его. Все это, конечно, смешно: оставаясь в пределах реальности, она попросту не могла желать Сабира хотя бы потому, что не знала его. А если бы вдруг обстоятельства сложились иначе – она могла бы только ненавидеть его как принадлежавшего к Семье врагов. Да и ему тоже неизвестно, кого она собой представляет, – иначе уже перегрыз бы глотку.
Он смотрел на Кейт, ожидая, как она поступит дальше.
Позволив свертку выпасть из зубов, она легонько прижала его лапой, чтобы нетрудно было поднять. Притворство позволит ей улизнуть.
– Спасибо, – произнесла Кейт с холодным спокойствием, столь не соответствующим ее неистовым чувствам. Она каким-то образом знала его, хотя не видела ни разу в жизни. Знание это намного превосходило обычное определение личности; здесь скорее имела место исходящая из костей, из недр существа уверенность женщины, которая где-то за углом людной городской улицы попала прямо в объятия суженого, друга души ее.
Мой враг. И моя душа.
Нелепость. Кейт хотелось смеяться – и благодарить за то, что она не верит в судьбу. Моя душа. Мой враг.
– Пойдем со мной, – предложил он. – Останься со мной.
Глубокое, словно из-под земли рычание превратило ее свирепый голос Карнеи в тонкий и нежный звук.
– Я должна вернуться домой.
– Но я хочу тебя.
– Стража уже близко, – заметила она. – Разве ты не слышишь?
Ей казалось, она лжет, но, уже произнеся эти слова, Кейт обнаружила, что не ошиблась. Дружная и ритмичная двуногая поступь приближалась по улицам. С ней приближались пока еще негромкие голоса.
– В сторону! Обыскать тот переулок! Быстрее, люди, мы можем потерять их.
Какой-то миг он колебался. Но только миг. – Найди меня, – сказал он. – Прошу, найди. Он взял в зубы свой сверток и повернулся, готовый бежать. Она последовала за ним, и они бросились к выходу из переулка, втянув когти и производя не более шума, чем ветер, стелющийся по мостовой. Как только выскочили на улицу, оба быстро свернули направо, в гору, подальше от приближающейся стражи.
Какое-то время они бежали рядом, иногда соприкасаясь боками, иногда отскакивая. Мускулы ее напрягались и расслаблялись, спина собиралась и выпрямлялась, тело пело под ветерком, ласкавшим кожу, пело от радости движения и от этого чуда близости к нему, пусть даже временной. Мирозданием были наполнены все ее чувства: сладостным запахом ночи, мускусным благоуханием Карнеи, зелеными растениями; запахами еды, приготовляемой городскими червями – обитателями близлежащих улиц; ровным плеском воды в фонтане, далекими голосами, тихим попискиванием ночной птицы над головой, серебряным светом поздней луны, сочащимся сквозь извилины тумана, который изящным кружевом застлал деревья и здания; округлыми камнями мостовой под ногами, прохладной сыростью, оседающей на ее густой шерсти. Уколами заживающих ран, пламенем воздуха в легких, радостью жизни. Позже, вновь сделавшись человеком, она пожалеет о деяниях своей чудовищной половины. Но Карнее-Кейт не о чем было жалеть. Она наслаждалась. Блаженствовала. Она осталась в живых, насильники и убийцы погибли, и смерть их наполняла ее яростным счастьем.
