Роберт Хайнлайн - Уплыть за закат
Так что Кэрол начала свою замужнюю жизнь, подавая мужу на сцене разные предметы, одетая так легко, что ей не стоило труда отвлечь публику – все и так смотрели только на нее. Детей она старалась рожать, когда Род отдыхал, а если получалось, выступала до конца, пока не вмешивалась дирекция – обычно после жалоб женской части публики, которой не столь повезло – Кэрол относилась к тем счастливицам, которых большой живот только украшает.
Детей на время гастролей она оставляла у матери Рода, но одного-двоих брала с собой, доставляя им тем еще большую радость. Но году в пятьдесят пятом Род, показывая фокус, где ловил зубами пулю, допустил ошибку и погиб прямо на сцене.
На следующий же вечер Кэрол выступила с его номером (во всяком случае, исполнила какой-то номер с его реквизитом). Одно было ясно: в своем костюме она кроликов прятать не могла. Начав выступать в Рено, Вегасе и Атлантик-Сити, Кэрол свела костюм до минимума и добавила к своему номеру жонглирование.
Позднее, подучившись, она стала еще петь и танцевать. Но ее фанатам было безразлично, что она там проделывает на сцене – им требовалась Кэрол, а не ее штучки. На афишах театров Лас-Вегаса и Рено значилось "Каролита" и ничего более. Посреди своего выступления она частенько говорила: "Что-то я сегодня устала жонглировать – и потом, У.К.Фикс <комический киноактер> делал это лучше – и, подбоченившись, выходила на помост в зале, одетая в свой фиговый листок и улыбку. – Давайте с вами познакомимся. Вон та девчушка в голубом платьице – как тебя зовут, дорогая? Пошли-ка мне поцелуй! А если я тебе пошлю поцелуй, ты его съешь или отдашь обратно? Или спрашивала: – У кого сегодня день рождения? Поднимите руки!"
В театральном зале именинником обязательно оказывается один из пятидесяти, а не один из трехсот шестидесяти пяти. Кэрол просила их встать, громко и четко называла их имена, а потом предлагала публике спеть вместе с ней "С днем рожденья тебя". Когда доходило до имени, оркестр умолкал, и Кэрол называла всех поочередно "…милый Джимми, Ариэль, Бебе, Мэри, Джон, Филипп, Эми, Миртл, Винсент, Оскар, Вера, Пегги… – и оркестр подхватывал: – С днем рожденья тебя!
Если бы приезжим разрешалось голосовать, Каролиту абсолютным большинством выбрали бы в мэры Лас-Вегаса.
Однажды я спросила ее, как она ухитряется запоминать все эти имена.
– Это нетрудно, мама, – ответила она, – было бы желание. Если я и ошибусь, они меня простят – они знают, что я старалась. Им прежде всего хочется думать, что я им друг – и я им правда друг. За эти десять лет я иногда навещала моих самых дорогих, но больше сидела дома и предоставляла им навещать меня. А в остальное время наслаждалась тем, что живу, и посвящала себя новым друзьям – и в постели, и вне ее, а порой и там и сям.
По мере того как время шло и приближалось мое столетие, я начинала ощущать дуновение осени – суставы по утрам теряли гибкость, в рыжине пробивалась седина, кое-где отвисала кожа, но хуже всего было чувство собственной непрочности и боязнь упасть.
Но я не поддавалась и старалась еще пуще. Был у меня в то время верный кавалер, Артур Симмонс, и ему льстило, когда я называла себя "матрасом Симмонса".
Артур был вдовец шестидесяти лет, бухгалтер-ревизор и абсолютно надежный партнер по бридж-контракту – ради него я отказалась от итальянского метода и стала опять играть по Горену, как и он. Я и по Калбертсону играла бы, попроси меня Артур об этом: хороший партнер по бриджу есть бесценный алмаз.
Так же, как истинный джентльмен в постели. Призовым жеребцом Артура назвать было трудно, но и мне уже было не восемнадцать, и я никогда не отличалась такой красотой, как Кэрол. Зато он всегда проявлял ответственность и делал все, что мог. Была у него одна странность: после первого нашего свидания у меня дома он каждый раз настаивал, чтобы мы встречались в мотеле.
– Морин, – объяснял он, – если ты берешь на себя труд приехать ко мне, я тогда уверен, что тебе действительно этого хочется. И наоборот если я снимаю комнату в мотеле, значит, достаточно заинтересован в тебе, чтобы взять на себя этот труд. Когда же кому-то из нас надоест утруждать себя – значит, пришло время поцеловаться на прощание и расстаться без слез.
Это время пришло в июне восемьдесят второго года. По-моему, каждый из нас только и ждал, когда другой заговорит об этом. Двадцатого июня, идя пешком на свидание с Артуром, я раздумывала, не начать ли мне этот разговор во время отдыха, после первого раза, – потом второй раз, если он захочет, и прощаемся. А может, милосерднее будет сказать, что я собираюсь на восток навестить дочь? Или же разорвать сразу?
Я дошла до пересечения бульваров Ломас и Сан-Матео. Никогда мне не нравился этот перекресток: светофор переключался слишком быстро, а бульвары были широкие и в последнее время стали еще шире. К тому же в тот день из-за ремонтных работ на магистрали Пан-Америкэн грузовой транспорт шел в объезд по Сан-Матео, потом поворачивал на Сентрал и возвращался на трассу.
Я дошла до середины, когда светофор переключился и на меня ринулся весь транспорт, а впереди – гигантский грузовик. Я заметалась, бросилась назад, оступилась и упала.
Последнее, что я видела, был полисмен. Я знала, что тот грузовик сейчас наедет на меня, и успела подумать: посоветовал бы мне отец помолиться перед концом моей языческой жизни или нет?
Что-то подхватило меня с мостовой, и я лишилась сознания.
Мне смутно казалось, что меня выносят из "скорой помощи" и кладут на каталку. Потом я снова потеряла сознание и очнулась в кровати. Около меня хлопотала маленькая, черненькая, красивая женщина с волнистыми волосами.
Она медленно, внятно произнесла с испанским, как показалось мне, акцентом:
– Мама Морин, я Тамара. От имени Лазаруса и всех твоих детей приветствую тебя на Терциусе.
Я уставилась на нее, не веря своим глазам и ушам.
– Ты Тамара? Ты вправду Тамара? Жена капитана Лазаруса Лонга?
– Да, я жена Лазаруса. Я Тамара. Я дочь твоя, мама Морин. Добро пожаловать, мама. Мы любим тебя.
Я заплакала, и она прижала меня к груди.
Глава 25
ВОЗРОЖДЕНИЕ В БУНДОКЕ
Давайте-ка еще раз.
20 июня 1982 года я, будучи в Альбукерке, Нью-Мексико, направлялась на любовное свидание в мотель – и это просто скандал, ведь на днях мне должно было стукнуть сто лет, хоть я успешно и притворялась, что намного моложе. А тот, к кому я шла, был дедушка-вдовец, который будто бы верил, что я – примерно его ровесница.
В те времена и в том обществе свято верили в то, что старых женщин секс не интересует, а старики с обвисшими пенисами больше не испытывают никаких желаний… ну разве что грязные старые извращенцы, у которых преступная патологическая тяга к молоденьким девушкам. Все молодые люди были в этом убеждены – ведь они видели, что их бабушки и дедушки только и делают, что поют гимны и играют в шашки. Чтобы мои дедушка с бабушкой занимались сексом? Как можно говорить такие гадости!
А в домах для престарелых соблюдалась строгая сегрегация по половому признаку, чтобы подобных "гадостей" не происходило.
Итак, эта грязная, порочная старуха попала в поток уличного движения, запаниковала, упала, лишилась чувств – и очнулась в Бундоке на планете Теллус Терциус.
Я уже слышала о Теллус Терциусе. Шестьдесят четыре года назад, будучи скромной молодой матерью семейства с незапятнанной репутацией, я соблазнила сержанта Теодора Бронсона, и он в постели открыл мне, что прибыл из будущего, с далеких звезд, зовут его капитан Лазарус Лонг и он председатель будущего Фонда Говарда и мой дальний потомок!
Я уже предвкушала, как буду долго и счастливо сожительствовать с ним после войны под снисходительным надзором моего мужа.
Но Теодор отправился во Францию в составе Американского экспедиционного корпуса и пропал без вести в одном из самых тяжелых боев. Пропал без вести – значит, убит; другого понятия это выражение не имело.
* * *Когда я очнулась на руках у Тамары, мне было очень трудно поверить во все это… особенно в то, что Теодор жив и здоров. А когда я наконец поверила (Тамаре нельзя не верить), меня охватило горе: поздно, слишком поздно!
Тамара как могла утешала меня, но ей мешал языковой барьер: она говорила только на ломаном английском, а я не знала ни слова на галакте.
(Речь, с которой Тамара обратилась ко мне впервые, она заранее выучила.) Послали за ее дочерью Иштар. Иштар выслушала меня, поговорила со мной и вбила, наконец, мне в голову, что мои сто лет ничего не значат: меня омолодят.
Про омоложение я уже слышала когда-то от Теодора, но никогда не думала, что подвергнусь ему сама.
Мои собеседницы твердили свое.
– Мама Морин, – сказала Иштар, – я вдвое старше тебя. Последний раз я омолаживалась восемьдесят лет назад. А морщины где? Пусть твой возраст тебя не волнует – с тобой не будет никаких проблем. Сейчас же начнем брать анализы, и скоро тебе опять будет восемнадцать. Через несколько месяцев не через два-три года, как бывает в особо трудных случаях.
