Сергей Лукьяненко - Звездная тень
Рецепторы заглушены. Восстановление поврежденных тканей проводится.
Спокойствия куалькуа хватило ненадолго. Петр! Петр! – Да заткнись…
Я поднялся – все тело ныло. Если это после подавления болевых рецепторов – то что со мной было?
Ого.
Смерив взглядом склон, я проникся к куалькуа уважением. Собрать мое несчастное тело после такого падения – работка для судмедэксперта. Я катился-падал с двухсотметровой высоты, по такому крутому склону, что не осмелился бы штурмовать самый сумасшедший альпинист. По крайней мере – в такую погоду.
Начиналась метель. Нет, неправильно, она не начиналась, она жила здесь. Ветер был несильным, но неуловимое ощущение, что он не прекращается неделями, не оставляло меня. Мелкая снежная крупка била в глаза. Мутный, красный солнечный диск уныло висел в небе.
– Эй, куалькуа, помнишь «Свежий ветер»? – спросил я.– Мы не у Геометров случайно?
Сила тяжести и состав атмосферы различны.
– Ага. Спасибо.
Может быть, я полный идиот. И в наказание сейчас получу короткую и малосодержательную жизнь в снежной пустыне… на пару часов, вплоть до окоченения.
– Тогда подскажи, здесь есть что-то живое?
Куалькуа ответил не сразу. Вряд ли он пользовался только моими органами чувств, скорее, смотрел еще и своими глазами, вбирал информацию всеми, недоступными мне, путями…
Да. Повернись влево. Еще. Стоп. В этом направлении, около одногокилометра. Сколько я ни смотрел, увидеть ничего не мог.
Но теперь уже выхода не было. Когда вначале действуешь, потом думаешь, добра не жди.
Я побрел по снегу. Куалькуа, выполнив просьбу, затих. Но работу с моим телом не прекращал – я чувствовал, как возвращается чувствительность, одновременно – уходит куда-то холод. Странное ощущение – уже бывшее, дежа вю… Нет, это все-таки не мир Геометров. Конечно же. Но вся Тень, если взглянуть честно, всего лишь бег по кругу. Бесконечная игра в давно сыгранной пьесе. Единственный выход – перестать быть человеком. А что делать, если я не хочу? Легко было философам, психологам, писателям размышлять о судьбе человечества. Отомрет, перерастет, пойдет дальше, ступит на новый виток… Не хочу! Я – не хочу! Но выхода нет, и значит, я буду биться головой о скалы Земли Изначальной, выцарапывать зерна Врат, унижаться и выпрашивать – пусть даже такое спасение ненавистно мне…
Впереди, сквозь снежные заряды, проглянули темные тени. Я остановился, растирая онемевшие руки. Кажется – вышки. Кажется – бараки. Дежа вю. Эй, Гибкие Друзья…
– Ой…
Вздрогнув от звука, раздавшегося совсем рядом, я присел на корточки. Стон?
Да нет.
– Ой да моя родина,
Вольная, привольная…
Это скорее походило на песню. Словно кто-то, обделенный слухом и голосом, бормотал окаменевшие от мороза слова.
– Свободная, великая…
Я разглядел певуна. Скорченная, занесенная снегом фигура в громоздком, неуклюжем тулупе. Не похоже было, что человек замерзал. Он сидел на каком-то деревянном чурбане, лицом к баракам и вышкам, и бормотал, бормотал без всякой интонации, переходя от песни к невнятным жалобам…
– Холодно… черт… холодно…
Люди, разговаривающие сами с собой, всегда внушали мне странную, замешанную на жалости, симпатию. От хорошей жизни не будешь искать собеседника в себе – страшный это собеседник, беспощадный.
Ломкий хруст – словно разворачивают застывший на морозе полиэтилен. Сопение – человек вгрызся в замерзшую пищу. Сопение.
Я медленно подходил к нему со спины. И уже стоя в шаге от него, увидел блеск металла. На коленях проголодавшегося певуна лежало оружие – короткоствольный автомат. Я замер.
Охранник. Всего-то охранник.
Окажись это Гибкий Друг – все было бы проще. Гораздо проще. Сиди он молча, или прохаживайся – и то уже стало бы легче. А так… напасть со спины на незнакомого человека, закутанного в неудобные одежды, тихонько грызущего кусок застывшего жирного мяса. Не хочу.
Занеся руку, я помедлил мгновение. Они не умирают насовсем. Надо это помнить. Нельзя – потому что это оправдывает все, все, что только можно вообразить, это самый страшный дар Врат – вседозволенность. И надо – потому что я должен пройти дальше…
Охранник обернулся. Я успел увидеть растерянное, грубое лицо, открывающийся в крике рот – и ударил. Меховая шапка смягчила удар, но то ли я очень постарался, то ли противник оказался слабоват. Охранник молча рухнул в снег.
– Спокойных снов,– прошептал я, подымая автомат.– Пусть тебе приснится другой мир… теплый, ласковый… и отправляйся туда.
Шагах в десяти я наткнулся на колючую проволоку. Пять ниток, облепленных снегом и оттого напоминающих новогодние гирлянды.
– Работай, симбионт,– велел я.– На том свете рассчитаемся…
Когда мои пальцы покрылись черной блестящей коркой, я коснулся ледяного металла и одну за другой перекусил колючки.
Хорошо хоть, не под напряжением. И никаких датчиков. Все до отвращения примитивно.
Ты веришь, что пришел в нужное место? – спросил куалькуа.
– Да.
Я пробирался среди сугробов, но тут, по крайней мере, были протоптаны тропинки. Потом я заметил деталь, отличающую это место от санаториев Геометров. Чуть поодаль, за колючкой, возвышались заводские корпуса. Характерные очертания, исходящие паром трубы, слабый солнечный свет поблескивает на широких окнах. Нет, похоже, тут не занимались выравниванием береговой линии и прочим пересыпанием из пустого в порожнее.
Шел я наугад и совершенно не таясь. Наверняка меня видели со сторожевых вышек, но не заподозрили постороннего.
День. Плохо, что сейчас день. Завод работает. Не хотелось бы обшаривать все цеха. Недолго и нарваться на пулю. Возможности куалькуа не безграничны, а тот запал, что провел меня через Врата, может и иссякнуть. Впрочем, завод, вероятно, работает круглосуточно…
Я вошел в первый же попавшийся барак. Охраны не обнаружилось. Внутри было тепло, едва теплились желтоватые лампы. Воняло. Очень сильно воняло немытыми телами, табаком и гарью, тяжелой, мазутной, словно на железнодорожном вокзале.
Задрав ствол автомата в потолок, я постоял мгновение. С двухэтажных нар, сколоченных из неструганного, черного от грязи дерева, доносился ровный, слитный храп.
Как похоже оружие – во всех мирах.
Я надавил спуск, и огненная полоса ударила в потолок. Это было пулевое оружие, вот только пули вспыхивали, вонзаясь в преграду. Потолок запылал, словно звездное небо, что так славно светит над Тенью.
– Подъем! – закричал я.
Заключенные горохом посыпались вниз. Я скользнул взглядом по перепуганным лицам – простые, туповатые, таких без меры на матушке-Земле.
Почему для нас матушка – Земля, а для Геометров – солнце?
Та грань, что невозможно передать словами…
– Данилов! – закричал я.– Сашка!
Зэки отступали от меня, скучивались в углу барака.
– Сашка! – повторил я, всаживая в потолок еще одну очередь. Потрескивали сыпавшиеся искры.
– Петр?
Я прошел по бараку, засунув автомат под мышку. Присел на край кровати. Хотя бы нижнюю койку Данилов себе отстоял. Молодец.
– Привет, Петр,– сказал он.
Данилов валялся на грубом шерстяном одеяле. Одетый – в серо-синем комбинезоне, в грубых ботинках.
– Вставайте, полковник,– сказал я.– Помощь пришла.
Данилов смотрел мне в глаза.
– А где твои эшелоны с керосином, парень?
– В заднице. Вставай. Нет никаких эшелонов, Саша. Я не собираюсь тебя выкупать.
– Это несправедливо, Петр.
– Конечно,– я не стал спорить.– Справедливости нет и не будет. Я забираю тебя отсюда. Если потребуется прикончить сотню охранников – я их прикончу. Веришь?
– Верю. Петр, мы пленники своей судьбы. Понимаешь?
– Нет. Мне плевать на твои сны.
– Петр… каждый платит по своим счетам…
Неужели это – Сашка Данилов? Всеобщий любимец. Сердцеед и примерный семьянин. Пример для подражания молодых пилотов. Герой крымской войны…
– Каждый отдает свой долг. Вставайте, полковник. Вы нужны родине.
– Я знаю свою цену, Петька. Тридцать цистерн керосина.
– Мазута.
– Керосина, Петя… Истребители заправляют керосином…
Я приподнял Данилова за воротник, тряхнул.
– Очнись, солдат!
Как мне сломать тебя, полковник ФСБ и преуспевающий извозчик, Сашка Данилов? Как вытащить из кошмара, из мира, где ты и преступник, и герой, и палач, и жертва? Как мне сломать тебя – ради тебя самого? Ради Земли?
– Нам никто не обещал справедливости, Саша…
– То-то и оно…
Он валялся на нарах, расслабленный и невозмутимый. Отстоявший право на свой кошмар. На свою персональную и заслуженную каторгу.
– Сашка…
Я готов был плакать от бессилия и ужаса. Все напрасно. Можно сжечь себя дотла. Превратить в одно-единственное желание – найти полковника Александра Данилова, который мне не сват и не брат. Все можно. Только для него этот мир – единственно правильный и единственно реальный. Мир, в котором он все еще платит не только за гулкий вздох вакуумного заряда, превращающего в прах «Гетмана Мазепу» – символ украинских военных амбиций, но и за тех людей, одной с нами крови, которым никогда не откроются Врата…
