Уильям Гибсон - Все вечеринки завтрашнего дня
– Вы из отдела контрактов? — вздрогнув, спросила она у Райделла, словно очнулась от сна.
– Меня зовут Берри Райделл, — ответил он, выдвинув стул и опустив с плеча вещмешок с проектором. — Мы недавно встречались. Вы — Мэри-Элис.
– Да, — улыбнулась она, польщенная тем, что ей так любезно об этом напомнили, — я Мэри-Элис. Правда ведь, Бьюэлл чудесно выступил?
Райделл присел осторожно на стул, чтобы не потерять сознание от боли в ребре.
– Есть здесь где-нибудь розетка, Мэри-Элис? — он уже открывал вещмешок, выпрастывая проектор, разматывал сетевой кабель.
– Вы из отдела контрактов! — сказала Мэри-Элис, зачарованно наблюдая за движениями Райделла. — Я так и знала! А из какого вы лэйбла?
– Пожалуйста, воткните эту штуку туда, — Райделл показал на розетку в неровной стене рядом с Мэри-Элис и протянул ей штепсель. Она поднесла его к самому носу, в недоумении поморгала, огляделась, увидела розетку. Воткнула в нее штепсель и повернулась в Райделлу, будто озадаченная тем, что только что сделала.
Человек с ножом принес с собой стул, поставил его у столика и сел напротив Мэри-Элис. Но никто не обратил на него внимания.
– Так, теперь вы, — обратилась к нему Мэри-Элис, украдкой бросив взгляд, чтобы проверить, в порядке ли ее корсаж, — вы, видимо, глава лэйбла, не так ли?
– Голова Гэйбла?
– Я это сразу поняла, — сказала Мэри-Элис.
Райделл услышал гудение проектора.
И в тот же момент появилась Рэи Тоэи, она стала рядом с их столиком, и Райделл понял, что снова, всего на секунду, видел ее обнаженной, ее белая кожа сияла, и вот на ней уже красуется наряд, как на Мэри-Элис.
– Привет, — сказал Райделл.
– Отсосите досуха мне молокососом… — промолвила Мэри-Элис тихим от изумления голосом, уставясь на Рэи Тоэи. — Богом клянусь, я не видела, что вы тут стоите…
Человек с танто тоже смотрел на Рэи Тоэи, свечение ее голограммы отражалось в круглых линзах очков.
– Мы в ночном клубе, Берри Райделл?
– В баре, — уточнил Райделл.
– Резу нравились бары, — сказала она, с интересом разглядывая толпу. — У меня сложилось впечатление, что посетители баров только делают вид, будто разговаривают друг с другом, а на самом деле разговаривают сами с собой. Для того чтобы их высшая нервная деятельность слегка затухала в оздоровительных целях?
– Я просто балдею от вашего топа, — сказала Мэри-Элис.
– Меня зовут Рэи Тоэи.
– Мэри-Элис, — сказала Мэри-Элис, протянув ей руку. Идору сделала то же самое, ее рука прошла сквозь руку Мэри-Элис.
Мэри-Элис вздрогнула.
– Что-то я нынче вечером перебрала, — пробормотала она.
– Меня зовут Рэи Тоэи, — сказала идору человеку с танто.
– Добрый вечер.
– Я знаю, как вас зовут, — сказала она ему мягко. — Я очень многое знаю о вас. Вы удивительная личность.
Он спокойно смотрел на нее.
– Благодарю вас, — сказал он, наконец. — Мистер Райделл, как я понял, вы решили остаться здесь с друзьями?
– Ненадолго, — ответил Райделл. — Мне нужно кое-кому позвонить.
– Воля ваша, — сказал человек. Он повернулся, чтобы видеть вход, и в это время в двери стремительно вошел человек в шарфе и разом увидел всех.
"Лишние хлопоты", — подумал Райделл.
51. СМЫСЛ ЖИЗНИ
Лэйни особенно любил два токийских бара. В счастливый период своей работы на "Параган-Азия Дейта-флоу" — "Нервный персик", тихое местечко "посидеть и выпить" неподалеку от станции "Симо-Китадзава", и "Смысл жизни", бар для ценителей искусства, расположенный в подвале офисного здания в Аояме. Лэйни считал "Смысл жизни" баром для ценителей искусства по той причине, что он был украшен огромными черно-белыми снимками юных барышень, фотографирующих собственные промежности старомодными "зеркалками". Барышни на картинках выглядели так скромно, что требовалось время на осознание факта, чем они, собственно, занимаются. В основном они просто стояли на фоне людных городских пейзажей, положив свои камеры на мостовую, улыбались в объектив того, кто их фотографировал, и нажимали на дистанционный спуск. На них были надеты свитера и юбки в крупную клетку, и улыбались они невинно и старательно. Никто не объяснял Лэйни смысл фотографий, а ему самому не приходило в голову спрашивать, но он всегда был способен оценить искусство, и сейчас он снова смотрел на эти снимки — благодаря любезности Петуха, который откуда-то знал, что Лэйни нравился тот бар в Аояме, и потому решил воспроизвести его в Городе-Крепости.
Как бы то ни было, Лэйни здесь уютнее, чем в парикмахерской из несовпадающей мозаики. Можно просто смотреть на этих барышень, на спокойные монохромные изображения шерстяных одежд, плоти и прочих городских текстур, и это его расслабляет. Хотя странное ощущение — сидеть в баре, когда твое тело отсутствует.
– Скромничают, — Петух говорит о Ливии и Пако. Они сумели взломать личные средства коммуникации Коди Харвуда. — Возможно, они физически внедрили некое устройство в коммуникационный спутник фирмы "Харвуд Левин". Нечто маленькое. Очень маленькое. Но как они смогли контролировать его? И как быстро оно смогло вызвать физические изменения в работе процессора на спутнике, чтобы его не засекли?
– Я уверен, что они нашли более красивое решение, — говорит Клаус, — но суть в том, что мне абсолютно безразлично какое. Доступ есть доступ. Способ доступа — академический вопрос. Важен сам факт, что мы взломали его "горячую линию". Его "красный телефон".
– Да, и у вас есть склонность, так сказать, похвастаться, — говорит Лэйни. — Итак, мы знаем, что Харвуд впрыснул себе 5-SB, но мы не знаем, зачем, как он использует узловое восприятие. Кажется, вы убеждены, что это как-то связано с "Счастливым драконом" и поспешным запуском "Нанофакса".
– А вы — нет? — спрашивает Клаус. — "Нанофаксы" устанавливаются в "Счастливых драконах" во всем мире. Прямо сейчас. В буквальном смысле слова. Большинство из них установлено и находится в полной готовности.
– То есть скоро первый тайваньский игрушечный медведь будет послан по факсу из Де-Мойна 36 в Сиэтл 37? Что он надеется с этого получить?! — Лэйни устремляет взгляд на барышню с фото, которая ему особенно нравится, представляя, как ее палец нажимает на поршень дистанционного спуска в виде шприца для подкожных инъекций.
– Я думаю, он надеется получить сеть, — отзывается Петух. — Сама функция, пусть она служит всего лишь предлогом, на самом деле здесь ни при чем. На этом уровне всякая функция — только предлог. Нечто временное. Он мечтает создать сеть. А потом решит, как ее использовать.
– Но остается главный вопрос: зачем ему все это нужно?! — не унимается Лэйни.
– Затем, что он живет между молотом и наковальней, — откликается Клаус. — Возможно, он самый богатый человек в мире и всегда опережает события. Он агент перемен и инвестировал гигантские деньги в статус-кво. Он олицетворяет парадоксальные уравнения. Слишком продвинутый, чтобы жить, слишком богатый, чтобы умереть. Понимаете?
– Нет, — отвечает Лэйни.
– Мы думаем, что, по сути, он такой же, как мы, — говорит Клаус. — Он хочет взломать реальность, но он — игрок глобального казино и, вне зависимости от результата игры, рискует всем человечеством, чего бы это ему ни стоило.
– Это вызывает восхищение, не так ли? — голос Петуха доносится из глубины замершего бэконовского крика.
Лэйни не может с ним согласиться.
Ему интересно, включает ли в себя скопированный Петухом "Смысл жизни" крохотный, на шесть персон, бар этажом ниже, — он слабо освещен, там сидишь под огромными фотографиями, сделанными самими барышнями: очень увеличенные треугольники белых женских трусиков, блестящих от желатиновой эмульсии.
– Я могу взглянуть на Харвуда через ваш "жучок"?
– Да, пока он не вычислил вас.
52. "МОЙ ДРУЖОК ВЕРНУЛСЯ"
Когда Шеветта жила на мосту, у нее был парень по имени Лоуэлл, который принимал "плясун".
У Лоуэлла был друг по прозвищу Коудс 38, которого звали так потому, что он запутывал коды сотовых телефонов и ноутбуков, и Святой Витт напомнил Шеветте этого Коудса. Коудсу она тоже не нравилась.
Шеветта терпеть не могла "плясун". Она терпеть не могла водиться с теми, кто им накачивался, потому что он делал их эгоистичными, самодовольными и при этом нервными, подозрительными, склонными к бредовым фантазиям: будто каждый хочет их "кинуть", что им врут и сговариваются за их спиной. И ей было особенно противно смотреть, как кто-нибудь принимает эту дрянь, втирает ее себе в десны — чистый ужас, от этого просто тошнило. Первым делом у них отекали губы, изо рта тянулась слюна, а они считали, что это прикольно. Больше всего она ненавидела "плясун" за то, что когда-то сама принимала его и даже сейчас, несмотря на то, что имела причины для ненависти, видя, как Святой Витт энергично массирует десны солидной дозой, боролась с желанием выпросить у него кусочек.
