Вячеслав Рыбаков - Человек напротив
Личный обыск, проезд в наручниках по ночному городу, жуткие, прокисшие коридоры следственного изолятора – все это осталось в сознании какими-то летучими, полупрозрачными обрывками. На Симагине живого места не осталось. Ментов можно было понять. Два очевидных убийства за вечер, второе – с изнасилованием совсем молоденькой, милой даже после смерти девчонки… К тому же из высокопоставленной семьи.
В камеру Симагина швырнули как ворох тряпья.
Первым делом – Ася. Время? А времени-то прошло совсем немного. Начало первого всего лишь. Всего лишь час с небольшим назад я рассказывал Кире, что бывал на Марсе. А потом она пошла открывать дверь. И нежно коснулась моего плеча. И через мгновение кричала – а я не слышал.
Еще не поздно, вполне можно позвонить. Наверняка еще не легла.
Пластом лежа на холодном, пахнущем дезинфекцией и тухлятиной полу, Симагин вошел в телефонную сеть. Телефон в Асиной квартире зазвонил.
Она сняла трубку сразу, будто ждала. Хотя почему "будто"? Конечно, она ждала.
– Андрей?
– Да, Асенька, это я, – не раскрывая рта, сказал Симагин в ее телефонной трубке. Хорошо, что он мог сейчас разговаривать именно так, не ртом. Ртом бы он не смог, Ася вряд ли поняла бы хоть слово. Разбитые, покрытые коркой запекшейся крови лепешки губ не размыкались, зубов осталась половина, а язык был толстым и тяжелым, как жаба. Не говоря уже о паре сломанных ребер и прочем. Впрочем, прочее разговаривать не мешает… От боли сердце заходилось, сбоило, и время от времени темнело в глазах. Но он не отключал болевых центров. Совесть не позволяла. Кире было больнее. И обиднее, и страшнее. Антону было больнее и страшнее. Валерию было больнее и страшнее. – Обещал позвонить, вот и звоню.
– Спасибо. Как дела? – Ася старалась говорить спокойно и даже чуть иронично. Но по голосу – она-то говорила голосом, а не наводила на мембрану тщательно выверенные колебания тока! – чувствовалось, чего это ей стоит.
– Ну, этак сразу я не могу отрапортовать об успешном выполнении правительственного задания, – бодро заговорил в трубке Симагин, – но кое-что я тут предпринял, и пока все в порядке. Не буду тебя утомлять подробностями, но…
– Антон, – больше не в силах сдерживаться и перебив Симагина, чужим голосом спросила Ася, – жив?
– Да, – ответил Симагин.
– Ты уверен?! – крикнула она, и в голосе ее полыхнуло такое счастье, что на какую-то секунду даже боль Симагина отпустила.
– Да, Асенька, уверен. Жив. Просто он в спецчастях каких-то, я не успел выяснить доподлинно, в каких именно… Потому и не может дать о себе знать… И наши чертовы секретчики не могут по долгу службы, понимаешь ли… – Симагин работал соответственно отшлифованной днем легенде, хотя было ясно, что от нее придется резко отходить, ведь на нем был теперь не только Антон. А еще и то ли почти дочка, то ли почти возлюбленная. И бывший друг, бывший предатель. Бой местного значения неудержимо превращался в битву, и Антон, как бы кощунственно это ни звучало, становился не более чем ее эпизодом. А выиграть эпизод, битву проиграв – нельзя, так не бывает. Наоборот, эпизоды надо выигрывать будто бы невзначай по ходу достижения главной победы. Как – Симагин еще не знал. Но Асю обязательно нужно было успокоить. И он говорил ей то, что еще каких-то два часа назад намеревался в ближайшие дни сделать истиной.
Но уже не теперь.
Все равно, пока – сойдет.
– Как тебе удалось это узнать? Я за четыре месяца не смогла, а ты…
– Наука, Асенька, умеет много гитик.
Ася молчала. Полминуты спустя Симагин услышал, как она начала всхлипывать – сначала робко, едва слышно, потом все громче, потом – навзрыд.
– Гады! Ну какие же гады!! Я с ног сбилась, с ума схожу… поседела вся… – время от времени выдавливала она сквозь рыдания. – А у них – тайны их! Спецвойска!
– Асенька, успокойся, – мягко сказал Симагин в трубке. – Пожалуйста, успокойся. Все уже хорошо. Почти.
Если бы он просто ворковал успокоительно – она плакала бы еще долго. Но аккуратное "почти" задавило истерику в зародыше. Ася сразу насторожилась. Затихла, потом шмыгнула носом, окончательно беря себя в руки.
– Что еще такое? Почему – почти? – мокрым басом спросила она.
– Да, понимаешь, тут каша такая заварилась…
– Не понимаю, Андрей. Какая каша? Что ты… мелешь? – В ее голосе прорвалось раздражение.
Ну разумеется. Неумеха Симагин; в кои-то, дескать, веки пообещал и взялся помочь – и, едва-едва что-то успев, едва обнадежив, опять собирается все испортить и сообщить, что не все слава Богу. Можно было Асю понять.
– Ась, я из автомата звоню, с улицы. Тут особенно не поговоришь. Но вот что я хочу тебе сказать. Тут… заварилась и впрямь одна попутная каша. К тебе со дня на день наверняка придет следователь и будет расспрашивать про меня, про нас, про все. Ты его не бойся. И не думай ничего плохого. Ничего не пытайся скрывать, не думай, что говорить, а что нет. Все, что ты захочешь сказать сама, то и будет правильно. Не пытайся, скажем, прикидывать, повредишь ты Антону или мне тем или иным ответом, или нет. Знай: все в порядке.
– Андрей! – В ее голосе послышалась уже тревога. Настоящая, неподдельная тревога. За него, Симагина?
Да.
На душе стало тепло и нежно, и слезы закипели внутри глаз.
– Андрей, я ничего не понимаю! Какой следователь? При чем тут следователь?! Что с тобой? У тебя очень напряженный голос. Что-то случилось?
– Асенька, – Симагин чуть трансформировал модуляции так, что по голосу казалось – он улыбнулся. – Когда вся эта катавасия придет к благополучному завершению, мы сядем друг напротив друга, заварим крепкий чай, и я тебе долго-долго буду все рассказывать. А сейчас, даже если бы не дефицит монеток, я все равно бы о многом умолчал.
– Почему? – тихо спросила Ася. И после долгой паузы: – Ты мне не доверяешь?
– Мы еще не доросли, – сказал Симагин серьезно. Она помедлила еще мгновение. Тихонько спросила:
– Что ты имеешь в виду?
Он ответил:
– Всё.
– Андрей, – сказала Ася, и он ощутил, как она нервно тискает трубку, как пляшут по пластмассе ее тонкие, от напряжения чуть влажные пальцы. – Надо так тебя понимать… ты думаешь, мы опять будем… вместе?
– Думаю, да.
Зашелестел в микрофоне ее глубокий вздох.
– Наверное, это было бы хорошо, – неуверенно проговорила она.
– Это БУДЕТ хорошо, – ответил Симагин. – Но сейчас, пока – ты запомнила, что я тебе сказал? Будут спрашивать – ничего не скрывай. Будут про меня или про Антона говорить ужасы или гадости – ничему не верь и ничего не бойся.
– Ну что ты туману напускаешь? – плачуще выкрикнула она. – Скажи прямо! Ты ведь крутишь, ты скрываешь что-то, Симагин, ну я же чувствую! Он что, дезертировал, да?
– Как ты могла так подумать, женщина? У тебя ничего святого нет! О горе мне! О горе! О позор моим сединам! Ты что, Тошку не знаешь?
– Да у меня уже просто мозги враскорячку! Лучше бы я и не просила тебя ни о чем!
– Нет, Ася. Было бы не лучше, а хуже. Гораздо хуже, это я могу тебе совершенно точно сказать. Очень хорошо, что ты меня попросила. Низкий поклон передавай при случае этой твоей Александре. Когда разгребем дела, надо будет обязательно с нею повидаться, цветов подарить…
Она помолчала, потом выговорила:
– Ох, Андрюшка… Ты неисправим. Поклянись, что Антон жив.
– Клянусь, – сказал в трубке Симагин. – Так ты поняла меня, Ася?
– Ничего я не поняла. Поняла только, что ты собрался воспользоваться моим беспомощным состоянием и наложить на меня лапу. Неблагородно это, Симагин.
Он засмеялся в телефоне.
– Тогда приезжай уж прямо сегодня, – вдруг сказала она. – Что-то мне… не по себе. А после таких разговоров и совсем страшно стало. Успокоил ты меня, муженек бывший, на славу.
– Ничего не бойся, – повторил Симагин. – А приеду я… завтра или послезавтра. Сегодня уже очень поздно.
– За эти годы у тебя, оказывается, появились совершенно отвратительные хозяйские манеры. Ты что же думаешь, я все это время сидела и ждала, когда ты меня пальчиком поманишь? И впредь намерена?
Симагин опять засмеялся.
– А нет разве? – ответил он. – И кроме того, знаешь, с тем, что у хозяина появляются хозяйские манеры, поделать вряд ли что-нибудь можно.
– Не зазнавайся, Симагин, не зазнавайся!
– Ладно. Я шучу. Балагурю.
– А я думала – всерьез. Уже почти поверила, что ты и впрямь мне хозяин.
И рассмеялись оба.
– А теперь – спокойной ночи, Асенька.
– Спокойной ночи, Андрей. И запомни… Если ты хоть в чем-то… хоть в чем-то сейчас меня обманываешь… это такое скотство! Такое…
– Тут уже кому-то телефон нужен. Спокойной ночи.
Она опять прошелестела по мембране вздохом.
– Ну ладно. Звони.
– Непременно, – сказал Симагин.
Третий день
Бардак он и в Африке бардак, а в Российском Союзе – тем более. Одни ордена получают, другие речи говорят, и только остальные – по неизбывному нашему остаточному принципу – занимаются делом. Носятся, как наскипидаренные, по городу и миру, наживают ранения в перестрелках и геморрои над протоколами, и домой дай-то Бог добираются к ночи, чтобы уж даже не поесть – на работе перекусили бутербродиком каким-нибудь, или так, в первой попавшейся забегаловке на улице, – а только чтобы рухнуть в постель, не имея уже никаких желаний и возможностей. И разумеется, дома обязательно… опять же бардак. Вот вчера, ну стыд и срам, ну с мелочи же начали, и даже не вспомнить, как оно слово за слово цеплялось, а дошли до полного безобразия. В кои-то веки спокойно прилег – и ведь на каких-то полчаса, не больше! – перед окаянным ящиком, окном в большой, будь он неладен, мир, посмотреть окончание второго тайма кубковой же, черт побери, игры, так нет, вынеси ведро. И даже не сказал "нет", сказал "после". Ну, куда там. Либо сейчас, либо враг. И пошло-поехало. И вот уже от ведра перешли на то, что меня вечно дома нет, у других – да где она видала этих других? – мужья получают побольше, а вечерами всегда дома, а я, дескать, где ж это так старательно за те же гроши отыскиваю настолько аккуратных убийц и грабителей, чтобы с ними разбираться нужно было именно после окончания рабочего дня? Ну а тут уж элементарная, так сказать, дедуктивная цепочка к тому, что дочь-шалава в восьмом своем классе ухитрилась пузо нагулять исключительно из-за того, что я – отвратительный отец, и на семью мне всегда было плевать, с самого начала плевать, и я за любой повод цепляюсь, только чтобы сбежать из дому; а уж если прихожу, все должны быть мне за это благодарны и счастливы, что ли, так я думаю? – так нет же, не будут они счастливы, не будут мне благодарны за то, что я заглянул на огонек и прилег на полчаса перед окаянным ящиком! Знаю я, что такое аборт? Нет, куда мне, я, конечно же, не знаю, что такое аборт! Мужики никогда даже не задумываются над тем, что такое аборт, да еще в столь нежном возрасте! И вместо того, чтобы хотя бы своим постоянным услужливым присутствием, хотя бы исключительно повышенной заботливостью и вознесенным до небесных высот чувством такта способствовать заживлению душевных – душевных, ёхана-бабай! – ран, я не могу вынести помойное ведро, когда меня – в первый раз за год, между прочим! – об этом рискнули попросить! Рискнули – и опять же напоролись на сухость, черствость и полное невнимание ко всему, что прямо не касается моего желудка! Видно, так уж на всю жизнь воспитала меня моя дражайшая мамочка…
