Алексей Барон - Люди и ящеры
– Порохом попахивает, господин егер-сержант. Не находите? – спросил Манфред.
– Хорошая часть этот семьдесят третий полк, – похвалил Паттени. – Очень дисциплинированная. Не болтливая.
– В отличие от студентов? – усмехнулся Клаух. Образцовый сержант предпочел не отвечать.
В замке Кронштайн они осмотрели казначейство (извне, конечно), отель «Кронплатц», в котором останавливаются наиболее знатные особы, потом почтили исторические могилы у собора Всех Религий, после чего вышли к северо-западному углу замка. Здесь, при впадении Бауцена в Теклу, находился старинный дворец, окруженный собственной стеной.
– Камея, быть может...
Манфред посмотрел на девушку так, словно у них был некий общий секрет. Иржи от этого стало неприятно.
– Тут рассказывать особо нечего, – не слишком охотно сказала Камея. – Господа солдаты, перед вами официальная резиденция курфюрстов Поммерна. Ей около шестисот лет. Дворец, так же как и весь замок, называется Кронштайном. В нем насчитывается больше тысячи различных помещений. Пять башен, часовня святого Иммануила, усыпальница... ну и все, что полагается государю.
Секунду помолчав, она вдруг оживилась и продолжила:
– Более интересная, на мой взгляд, достопримечательность находится там, на острове Норбаунт. – Она махнула в сторону Теклы. – Видите эти мрачные стены? Они принадлежат знаменитому Семибашенному замку. Именно с него семьсот сорок шесть лет назад начинался и город Бауцен, и весь Поммерн. За свою историю замок выдержал одиннадцать осад, ни разу не был покорен, поэтому сделался символом независимости Поммерна. Его силуэт изображен на государственных флагах нашей страны, как вам, наверное, уже сообщали в учебном лагере.
– Мы будем его осматривать, мадемуазель? – спросил Ференц.
– Нет, – сказала Камея. – К сожалению, Семибашенный закрыт для посещений. Сейчас там находятся главный арсенал курфюрстенвера и золотой запас Поммерна. Сами понимаете...
– Золото, ребята, золото, – пояснил Клаух. – А также тюрьма для особо важных преступников. Все рядом, очень удобно.
– Не будем говорить о мрачном, – улыбнулась Камея. – В Бауцене много более веселых мест. Столь много, что за один день их осмотреть невозможно. Поэтому предлагаю разделиться на две группы. Южную часть нашей столицы покажет мой коллега господин Клаух... покажет господин Клаух, – повторила она с легким нажимом, заметив удивленный взгляд Манфреда.
– И что мы можем увидеть в южной части, мадемуазель? – спросил Паттени.
– О, массу интересного! Оперный театр, красивейшие дворцы, каскадные фонтаны, Академию Художеств, главный рынок, картинную галерею Поммерна, Кригс-Академию, Курфюрстентаг, зоопарк, цирк, казино, самые престижные магазины, кегельбан, рестораны. Кроме того, за южной стеной расположен ипподром. Как раз сегодня там заезды джангарских рысаков, для солдат вход бесплатный.
Неожиданно Камея взглянула на Иржи, впервые за все время, прошедшее после встречи на набережной.
– Ну а тех, кого больше интересуют учебные заведения... Ламбо скривился.
– ... храмы, кладбища, лавки букинистов, музеи и выставка цветов, тех я приглашаю в северную часть города.
Осматривать кладбища и учебные заведения, кроме Иржи, вызвался один лишь парень из Мембурга. Его распределили в артиллерию, а после армии он собирался поступать в университет, флегматично пояснил мембуржец. Услышав это, к нему вдруг присоединился Ференц.
Впрочем, едва они вышли из замка, Ференц заинтересовался изящным трехмачтовым парусником, стоявшим у пирса ниже моста Звездочетов.
– Мадемуазель, а что там за корабль?
– Корвет «Гримальд», – ответила Камея.
– И сколько на нем орудий?
– Точно не знаю. Больше тридцати, кажется.
– Немало для корвета, – одобрительно сообщил Ференц. – Солидно даже, я бы сказал. А более тяжелые корабли можно увидеть? – Суда с большой осадкой в Бауцен не заходят. Однако в порту на Текле сейчас стоят несколько фрегатов и линейный корабль «Василиск». Я не очень большой знаток флота, но пушек там масса, знаете ли. И пребольшущих.
– О! Редкая удача, – обрадовался Ференц. – Знаменитый «Василиск»! А как можно пройти в порт?
Камея внимательно на него посмотрела.
– По улице Конграу прямо на север. Как только минуете ворота Норди, сразу окажетесь на Муром-Шляхт. Через три квартала следует повернуть налево, и там сразу увидите мачты, они очень высокие.
– Превосходно! А вы не обидитесь, если мы вас покинем? – При этих словах Ференц нежно обхватил за плечи будущего артиллериста.
Парень испуганно забился.
– В порт? Зачем в порт?
– Как – зачем? Я обожаю флот.
– Но я...
– И ты тоже, камарад. Камея улыбнулась.
– Как вас зовут, герр матрос?
– Ференц Мервид, мадемуазель.
– Да не хочу я в порт! – брыкался мембуржец.
– Как – не хочешь? Странно. Ты же артиллерист.
– При чем здесь артиллерия?
– Разве не слышал? Там уйма пушек.
– Да они же морские!
Тут Ференц легонько стиснул глупца.
– Ты хочешь сказать, что морская артиллерия хуже армейской? – огорчился он.
– Да нет же! – испугался юный артиллерист. – Ни в коей мере.
– Тогда двигай.
– Отпу... опту... от...
– Люс, люс! Марширен
И он поволок беднягу по улице Конграу, курсом норд. К далеким воротам Норди.
– Господин Мервид! Ференц обернулся.
– Вы очень добры, – сказала Камея.
– Не знаю. Только мы с господином Неедлы земляки. Сочтемся!
– Господин Мервид! -Да?
– Хочу пожелать вам замечательной морской карьеры. Вы очень умны и великодушны.
– О мадемуазель! Буду теперь знать.
Ференц расхохотался, встряхнул совсем обалдевшего мембуржца и незаметно подмигнул Иржи.
А Иржи, чудесным образом оставшись наедине с Камеей, самым плачевным образом растерялся. Он и не мечтал о подобном везении, поэтому был застигнут врасплох, отчаянно волновался и все не мог решить, с чего же начать разговор. Ему казалось, что все зависит именно от первых произнесенных звуков.
Камея тоже оказалась не слишком готовой к столь быстрому осуществлению своего плана. Она не ожидала, что все будет так легко и безошибочно разгадано не только тем, ради кого все затевалось, но и его другом с такой простецкой наружностью. А это, увы, произошло. Один лишь обитатель Мембурга остался в не очень счастливом неведении. Вот и вся цена ее дипломатического искусства.
Камея признала себя неуклюжей и расстроилась. Трудно было понять, как отнесется к ее слишком откровенному, если не бесцеремонному поведению сдержанный, серьезный и благородный потомок небесника. Зато было совершенно ясно, что девушки из хороших семей так себя не ведут.
И вот, имея каждый свою причину для молчания, они медленно шли по зеленеющей, залитой весенним светом набережной. Шли, опустив глаза и стесняясь глянуть друг на друга.
Зато прохожие в этом удовольствии себе не отказывали. Многие улыбались им вослед, и мужчины, и, уж конечно, женщины. Слишком классической была пара – неловкий солдат, юная студентка. Сама молодость навестила старый город в их лице. Безоглядная, неповторимая, бескорыстная. Горячая, трогательная. Порывистая, неумелая...
Совершенно того не замечая, Иржи и Камея распространяли некие волны, размягчающие людей. Со скамейки на них грустно смотрела пожилая дама. Из ее корзины торчала обтекаемая кошачья голова и тоже смотрела.
А у порога аптеки, держась за дверную ручку, вздыхала чья-то горничная.
А на перекрестке им лихо откозырял постовой полицейский. Потом распустил усы, подтянул ремень и добродушно погрозил извозчику.
А тот совсем уж было собрался ударить лошадь, но передумал. Вместо этого простуженным голосом поинтересовался:
– Хочешь сахару, дуреха?
Увы, тут он не к месту припомнил тещу. Не повезло лошади. С теми, кто возит других, такое часто случается.
Было тепло. Между деревьев резвились и щебетали птицы. Над рекой веял ветерок. Он шелестел свежей, не успевшей еще запылиться листвой, ворошил перья качавшихся на волнах чаек, перебирал гордые флаги «Гримальда».
Камея настолько погрузилась в новую, неясную, непрочную и непривычную смесь чувств, что даже забыла о присутствии неприметного человека, одного из тех, коих давно привыкла угадывать за своей спиной. А человек закурил трубку, сорвал цветок яблони и начал думать, что же с ним теперь делать. Как и у большинства людей, желания у него опережали размышления.
А Иржи вдруг понял, что его спутница никуда не собирается исчезать, даже если ей совсем ничего не говорить. Ему страшно захотелось выразить всю свою признательность, но он опять же не знал как. Ни одно слово не годилось, все оказались недостойными. Как сговорились...
А время между тем приближалось к полудню. На корвете отбили склянки, по всему городу разлетелся перезвон часов, а со стены Семибашенного гулко бабахнула пушка.
Молчание становилось таким же нестерпимым, как зубная боль. Иржи наконец решился. Насупясь и твердо глядя в землю, он спросил:
