Александр Лоскутов - Кольца вероятности
За это время я ни разу не видел ни Михаила, ни Рональда. Как-то столкнулся в коридоре с Толиком, но он, поздоровавшись и брякнув несколько ничего не значащих фраз, моментально сбежал, сославшись на неотложные дела.
Братство. Здесь все такие деловущие, что просто не могут выделить ни минутки на меня несчастного. Забыли. Покинули. Бросили. И буду я теперь до конца жизни шляться по коридорам и выглядывать в окна.
Из здания меня не выпускали, да я и не особо рвался. Чего я здесь не видывал? Зато если я заблужусь в Москве, то буду шляться, пока не умру от истощения. А здесь хотя бы кормежка неплохая.
Неплохая – это было не совсем верное слово. Еда была отличная, в любых количествах и в любое время. И, что для меня было весьма важно, – бесплатная. Если бы было иначе, то я разорился бы за день. А так… В любое время дня и ночи я мог спуститься на третий этаж, где среди сковородок и кастрюль царствовала пожилая Софья Ивановна, командующая десятком поваров и официанток. Я предъявлял свой «братский документ» и получал возможность предаваться чревоугодию. И выбор здесь был совсем не как в незабвенном общепите. Хоть утку с яблоками, хоть запеченного поросенка. А если уж угодно что-нибудь совсем экзотическое, имелась возможность послать с курьером заказ в один из ближайших ресторанов. Правда, мой статус «Г-8» такой возможности не предоставлял, но все равно грех жаловаться! Никогда в жизни я еще так вкусно не ел!
По вечерам я сидел в своей комнате и смотрел телевизор. Или курил на балконе. Читал московские газеты и журналы, которые брал в местной библиотеке.
Удивительное это все-таки место – московский штаб Братства. Свои склады, свои библиотеки, свои столовые и информационные залы, даже свой собственный дизель-генератор. Мне казалось, что даже если бы вся Москва вдруг куда-нибудь исчезла, то этот дом мог бы спокойно стоять себе, а его жители занимались бы привычным делом, не обращая внимания на то, что творится снаружи.
Кстати, обитатели этой девятиэтажки заслуживали особого упоминания. Были, конечно, и те, кто приходил сюда на работу каждое утро и уходил по вечерам, но большая часть работников жила прямо здесь, в штабе. Первый, второй, пятый и восьмой этажи были чисто жилыми зонами. Там в коридорах можно было встретить весело носящихся детей и степенных мамаш. У подъезда на лавочках, как и в любом другом дворе, сидели старушки.
Какая-то коммунистическая идиллия да и только. Как-то все это было нереально и неестественно. До сих пор я считал Братство военной или полувоенной организацией, а тут… Коляски, дети, подгузники.
Но я бы не отказался здесь жить. Хорошо. Нет расплодившейся повсюду шпаны, вместо грязных исплеванных стен – чистенькие свежеокрашенные панели, столовая и детский сад в доме, а для того, чтобы попасть на работу, нужно всего лишь подняться или спуститься на пару этажей.
Если бы только можно было остаться тут навсегда. И если бы Ольга была со мной…
Ольга.
Я звонил домой по пять раз на дню, но ответа не добился. Тогда попытался узнать что-нибудь о судьбе моей жены у работающих здесь людей, но никто ничего не знал. Пытался найти Михаила или Рональда Астона, но слышал в ответ: «Они очень заняты и встретятся с вами, когда сочтут нужным». Все было ясно как белый день. По уши утонув в делах, большие шишки попросту позабыли о бедном Антоне-Иване Зуеве-Петухове. Только нежный женский голосок дежурной по этажу оставался моим собеседником, не прикрываясь собственными многочисленными делами. Я попытался спросить у нее про Ольгу, но ничего особого не добился. Довел бедную машину до заикания и вновь пообщался с раздраженным мужским голосом.
Мое омрачаемое только отсутствием жены счастье завершилось поздним вечером. Время перемен пришло вместе со стуком в дверь.
– Привет, Зуев. Или как там тебя теперь зовут? – Михаил по-хозяйски расположился на диване. Взял валяющуюся на столе пачку «Явы». Закурил.
– Что с моей женой? – сумрачно спросил я, в общем-то не ожидая ответа, но внутренне готовясь вытрясти правду из Шимусенко даже путем небольшого мордобоя.
– Жива и здорова. Сейчас она в Новосибирске. Понимаю, ты можешь мне не верить, но это на самом деле так. Твоя Ольга в безопасности – за ней присматривают.
– Даже тех, перед кем телохранители проверяют туалетные кабинки, могут пристрелить на улицах.
– Не отрицаю. Но для того, чтобы кого-нибудь убить, надо иметь такую цель. Отколовшимся сейчас не нужна твоя жена – у них и без того проблем хватает. Особенно в свете того, что сейчас творится в Европе.
– А что в Европе?
– Война, братец. – Михаил грустно улыбнулся. – Война надвигается. Мы потеряли связь с центром в Женеве. Временный штаб в Гейдельберге разрушен. Взрыв и, как следствие, гибель в результате пожара нашего основного хранилища в Праге. Это если считать по-крупному. Я уж не упоминаю множества мелких стычек и столкновений, закончившихся банальной стрельбой. Сотни погибших. Миллионные убытки. Несколько подозрительных убийств наших политических деятелей. Вполне достаточно, чтобы официально признать начало открытых действий. – Яростно раздавив в пепельнице недокуренную сигарету, Шимусенко сверкнул глазами. – Европейская часть Братства охвачена хаосом. В Северной Америке положение быстро ухудшается. Азиатские и австралийские регионы приведены в полную готовность, готовясь отразить любой удар. И, между прочим, армии ряда стран уже развернуты. НАТО проводит свои учения. Штаты опять поигрывают военными мускулами. Ирак, Балканы, Кавказ, Пакистан, Палестина и Израиль. Это же как пороховая бочка. Достаточно малейшей искры… И мы имеем всеобщую войну.
– И почему ты мне это говоришь?
Михаил встал и подошел к окну.
– Потому что с завтрашнего дня российский регион Братства переходит на военное положение. И это значит, что статус «Г-8» становится недействительным. У тебя остается два варианта. Первый – убраться отсюда, и второй – принять статус посвященного или хотя бы сопутствующего.
Я скептически поджал губы.
– Не морщись. Дело серьезно. Где-то в европейской части России или в ближнем зарубежье сейчас торчат трое носящих кольца из числа Отколовшихся. Здесь Олия Саччи, Федор Рогожкин и Ши Чен. А я, между прочим, должен прикрывать весь регион один.
– Почему один? Здесь же еще и Астон.
– Рональд уехал сегодня утром. Отправился в Петербург, откуда на быстроходном судне Братства двинется в Америку. Ему еще предстоит дней пять-семь пути. Мы лишь надеемся, что он успеет к сроку.
– Если вы так торопитесь, следовало бы лететь на самолете, – буркнул я. Михаил обернулся:
– Считаешь себя умнее других? Неужели, по-твоему, мы настолько тупы, что не понимаем, что самолетом Рональд добрался бы до Квебека быстрее, чем на яхте? Но самолет – это большой риск даже в обычное время. Сейчас же – это форменное самоубийство. Сбить самолет с помощью кольца вероятности, что может быть проще? Неполадки в системе навигации, отказ двигателей, неисправность автопилота, нарушение герметизации. Причин может быть множество. Итог только один – смерть. Именно поэтому мы поехали в Москву на машине. Именно поэтому Рональд отправился в Канаду морем. Так безопаснее, хотя риск, безусловно, остается.
Я пристыженно молчал.
– В любом случае, мне тут некогда с тобой болтать. Если хочешь – можешь катиться на все четыре стороны. Но, если ты желаешь остаться, будь добр помогать хоть в чем-то. В любом случае, времени у тебя до завтра. Решай сам.
* * *Комната сверкала идеальной стерильной чистотой. Кружевные занавески на окнах, блестящие инструменты, компьютер. И представительный мужчина лет пятидесяти в белом халате.
– Так-с, что тут у нас…
Я нервно поежился, когда моей груди коснулась холодная чашечка фонендоскопа.
– Дышите глубже… Так… Теперь, пожалуйста, задержите дыхание… Отлично…
Что там было отлично, я не понял и просто молча стоял, глядя, как доктор с таинственным видом тычет пальцем в клавиатуру компьютера.
Медицинский осмотр, как объявил мне лейтенант, был неотъемлемой частью процедуры получения допуска «У-2», провозглашавшего меня посвященным первого года обучения. Елки зеленые. «У-2», «Г-8», «П-12»… Они здесь, наверное, помешались на этих формах допуска. Или это не только здесь, а во всем мире, а я просто отстал от жизни?
Как бы то ни было, а меня вновь сфотографировали, снова взяли кровь на анализ, еще раз сняли отпечатки пальцев. А потом отправили сюда, к этому вежливому, но решительному доктору, который, кажется, готов вывернуть меня наизнанку ради моего же блага.
Это был самый полный и дотошный осмотр в моей жизни. Опять уколы?.. Черт побери, я, что, готовлюсь к полету в космос? Ну зачем же это дела-а-ать?
Особого внимания удостоилась моя левая рука. Врач самым внимательнейшим образом изучил поверхность моей кожи. С лупой! Прощупал опухоль. Проверил чувствительность моей ладони, пребольно тыкая в нее иголкой. Поцокал языком и потом что-то долго-долго печатал на компьютере.
