Александр Громов - Тысяча и один день
Почему они делают ставку на эксменов? Потому что нам нечего терять?
Глупости. Нам есть что терять; жизнь, пусть убогую и полную унижений – но жизнь! Иначе самоубийц-эксменов было бы не вдвое больше, чем самоубийц-людей, а минимум вдесятеро. Иначе последнее безнадежное восстание против владычества женщин случилось бы не при Анастасии Шмалько сто лет назад, а безуспешно подавлялось бы до сих пор.
Рабы. Илоты. А самым несломленным и непримиримым из нас весть о неминуемой и скорой гибели десяти миллиардов землян принесет, пожалуй, горькую и злобную радость: пропадать, так хоть не одним!
А им, настоящим людям, носительницам правильного хромосомного набора, – им есть что терять? О да, они могут потерять гораздо больше, чем мы! Вот только… людям не жаль того, что досталось им даром, так они устроены. Драться за это можно, но не хочется. Самим не хочется. Лучше бичами гнать в бойню рабов, недолюдей, как практиковали какие-то древние…
О высшая ценность человеческой жизни, ты, оказывается, занятная штука! Намертво укоренившись в массовом сознании, ты лишаешь людей охоты биться насмерть за что бы то ни было, даже за саму жизнь, – ведь в бою запросто можно погибнуть! Вековое владычество над эксменами сделало из людей в лучшем случае держиморд, но не бойцов. Телепортация оказалась чересчур сильным инструментом господства, вот и нет вам нужды постоянно быть во всеоружии, в вечной готовности сражаться за свой мир и свой рай земной. Нет, вы не спартиаты, вы в лучшем случае какие-нибудь персы, изнеженная раса господ. Жить ради жизни – с большим удовольствием; умирать ради жизни – извините, а почему мы? Много ли вы сыскали добровольцев-женщин, готовых сесть в жестянку боевой капсулы? Нет, вы впихнете туда эксменов, чтобы они умирали за вас, и не постоите за ценой, чтобы заполучить на ту же роль эксмена-уникума…
– Очень хорошо. А при чем здесь моя… аномальность?
– Она может быть полезна.
– Как, например?
Иоланта как будто колеблется: сообщать – не сообщать мне то, что эксмену знать, может быть, и необязательно? Секундное сомнение решается в мою пользу.
– Недавно мы провели у барьера разведку боем. С нашей стороны участвовали три боевых корабля и дистанционно управляемая платформа с гамма-лазером большой мощности, со стороны противника – один корабль. Это редкая удача, обычно мы сталкивались сразу с несколькими. Уклоняясь от ракет, чужак попал под лазерный импульс и, вероятно, получил повреждения. В течение примерно трех минут он не маневрировал и не открывал огня, хотя наши корабли уже проникли за барьер… Не думаю, что это была боевая хитрость со стороны врага, поскольку во всех остальных случаях атака следовала практически немедленно по пересечении барьера. Теоретически у нас было время захватить подбитый корабль, увести его за барьер, вскрыть и наконец-то понять, с кем мы имеем дело… Однако на тот момент и в том месте мы не располагали средствами для решения этой задачи.
– Как я понимаю, через три минуты корабль восстановил боеспособность? Почему он не был уничтожен, пока был беспомощен, если его нельзя было захватить?
Браво, Тим. Ты уже начинаешь ставить вопросы, достойные какого-нибудь генерала с сережками в ушах.
– Потому что все три наших корабля – две капсулы и матка – были уничтожены чуть-чуть раньше. Осталась поврежденная платформа, она-то и отслеживала чужака до последнего…
Очень мило. Зато как-то проясняется моя роль.
– Насколько я понимаю, я должен проникнуть из капсулы в чужой корабль?
– Да. Раньше это называлось абордажем.
– Через Вязкий мир?
– Разумеется.
– Но сначала эту дрянь надо подбить!
– Операцию будет обеспечивать эскадра.
– У меня… сопутствующая пороговая масса всего двенадцать килограммов!
– Потренируешься. Но я думаю, что и этого хватит. У тебя есть еще вопросы?
– Полно.
– Мы слушаем.
– Я буду вооружен?
– Да.
– Что важнее: пробить в барьере брешь или захватить корабль?
– И то и другое. Если сделаешь… – Иоланта словно прикидывает что-то на весах. – Если сделаешь, тогда…
– Для начала я хочу знать, что вы сделали с моей матерью, – перебиваю я.
Они переглядываются.
– Зачем?
– Сыновьи чувства. – Я нагло усмехаюсь им в лицо. – Лелею свой атавизм.
Кажется, я сумел их озадачить.
– Мы наведем справки, -сухо отвечает Евгения Фаус-това.
– Не надо врать. Если уж мною всерьез занялся ваш Департамент, не говоря уже об эм-бэ Конфедерации, то все нужные справки у вас имеются. Где моя мать? Она жива?
Наступает секундная заминка, во время которой мои собеседницы что-то соображают, что-то просчитывают. Иоланта снова решает исход в мою пользу:
– Пойми меня, Тим. Преступление, совершенное твоей матерью, карается бессрочной ссылкой в малонаселенные и климатически неблагоприятные районы. Ты должен это знать. Но подумай сам, зачем тебе…
– Она жива? – резко перебиваю я. С детства тихо ненавижу, когда меня увещевают словами «подумай сам». Нужно мнить себя парящим очень высоко над толпой, чтобы вообразить, будто думать способен только ты, а остальные по природной лени манкируют этой обязанностью.
– Не беспокойся, жива. Ее зовут Ирина Татьяновна Мальцева. Четырнадцатый резерват Северо-Восточного региона, приморский поселок Сугроб, опытная устричная ферма имени Гипатии на термальных водах. Что дальше, Тим?
Не торопи, сам скажу.
– Вы должны ее выпустить и обеспечить ей тот комфорт, который обещали мне, – рублю я заранее заготовленными фразами. – Вы должны сделать это сейчас и широко объявить об этом. Потом, когда все кончится, я должен иметь возможность навещать ее в любое время. На этих условиях я готов лететь куда угодно и драться с кем угодно.
– Мы не решаем вопрос об амнистировании. – Иоланта пожимает плечами.
– Справитесь!
– Тебе еще повезло, что ты был отделен от матери в двухлетнем возрасте. Будь ты постарше, изменения в твоей психике стали бы необратимыми, и тогда тебя, вероятно, пришлось бы ликвидировать как угрозу для мировой гармонии. Прецеденты известны. С атавизмами патриархата мы боремся. Подумай, стоит ли настаивать…
– Уже подумал.
Пауза.
– Согласование займет время. Думаю, положительное решение возможно не ранее чем через три-четыре недели. У нас нет столько времени.
На миг я вытягиваю губы трубочкой, а в трубочке – стеклянная слезинка.
– Или вы делаете это раньше, или я отказываюсь сотрудничать и раскусываю капсулу во избежание жизненных неприятностей.
Сейчас я действительно готов на все – пусть видят. Пусть решают, что для них предпочтительнее: запачкать пальцы, поднимая из навоза жемчужное зерно, или, не поступившись принципами гигиены, еще глубже втоптать его в навоз.
– Не спеши, Тим, – вмешивается Евгения. – Это надо обдумать.
– Долго ждать не стану, – рычу я. – Мне уже надоело.
– Тебя не интересует судьба твоих товарищей, Тим? – как бы между делом осведомляется Иоланта. Надавить на меня хочешь? Ну, дави, дави…
– Делайте с ними, что хотите. – Я изображаю полнейшее равнодушие. Только так можно вытащить ребят из мясорубки. И знайте: я не рыба, от этой динамитной шашки кверху брюхом не всплыву. Вы мне подайте настоящую наживку, вкусную, – тогда я, может быть, клюну.
Поверили?..
Кажется, да. Отыграл как надо.
Должны поверить. То, что жизни полудесятка эксменов я без колебаний предпочел свободу одного человека, женщины, матери, для их женских умов вполне естественно. К тому же эксмен, откровенно плюющий на свою жизнь, уж наверняка наплевал на жизнь своих собратьев… Стереотипы – вещь полезная.
Тайком перевожу дух. Меня могли бы запросто сломать на ребятах, нащупав слабину. Гойко Кирибеевич по прозвищу Молотилка, Ваня Динамит, Руслан Хабибуллин, дядя Лева… а возможно, и ты, виртуал Войцех Вокульский – простите меня. Если все сложится так, как я хочу, я сумею вытащить и вас. Но позже. Вы подождете?
Разве они могут ответить? А если бы могли – что бы они мне ответили?
Какого черта! Связавшись со мной, они знали, на что идут. А упомянутая Вокульским трещина в монолите – всегда трещина, как бы она ни легла.
Но вбивать в нее клин, видимо, придется другим.
Сейчас интересно наблюдать эту парочку за гигантским столом: Евгения явно умыла руки и не возьмет на себя ответственность, она сама с интересом косится на Иоланту Сивоконь, предоставив патрону собирать на свою голову лавры и шишки. Кажется, наши федералы не откажутся посадить курирующую организацию в обширную грязную лужу.
– Договорились, Тим, – произносит Иоланта. – Твоя мать будет амнистирована сразу по выполнении тобой твоей миссии. Даю слово.
– Или сейчас, или миссии не будет. – Не голос – низкий хрип. Зажатый в угол зверь готов броситься на охотников, заведомо зная, что напорется в прыжке на пулю или нож. Но он все равно бросится. Я еще раз демонстрирую капсулу. – Свобода и комфорт для моей матери немедленно – раз. Чтобы об этом было объявлено в новостях – два. И я хочу говорить с ней до отлета – три. Иначе ищите на эту роль бабу-смертницу. – Последняя фраза подобна плевку.
