Леонид Каганов - До рассвета
– Нет у тебя никакого права.
– Пошли, говорю, чего вонью дышать. – Олег снова двинулся вперед и свернул в замусоренный переулок. Я поплелся следом.
В этом переулке народу было меньше, зато и пробираться было труднее – переулок был покрыт толстым слоем грязи и мусора. Его не убирали уже месяца три.
– Ты этот, блядь… Юрист что ли? – произнес Олег, не оборачиваясь.
– Юрист. Пятый курс…
– Я смотрю, права качать горазд. А в армии ни хуя не служил. А там бы тебя живо научили, что право, блядь, одно, понял? Делай что тебе можно, а что нельзя – ни хуя не делай. Или делай, но не светись. Вопросы есть?
– Есть. Чего теперь, все можно по-твоему? И убивать значит можно, да? И мучать и калечить?
– А почему нет?
– Чего же ты тогда меня не убил?
– А на хуй?
– А чего я тебя не убил?
– А ты не умеешь. Посмотри на себя – щенок еще.
«Вот сука!» – подумал я, но вслух ничего не сказал. Какое-то время мы молчали. Потом Олег спросил:
– Сам-то давно понял что пиздец пришел?
– Сейчас скажу… Года полтора назад. Когда доцент Саливаров отчитал половину лекции, потом махнул рукой и сказал, что больше лекции не нужны, и он всем желает хорошо провести оставшееся время. И сам в Германию уехал, кто-то у него там был очевидно.
– Очевидно. – передразнил Олег, – Отец профессор небось?
– Нет.
– Не пизди.
– Не профессор. Он доцент. Юрист. И мать юрист.
– А давно у вас в городе деньги кончились?
– Ну как сказать… Месяца два назад вдруг дико подорожали рестораны, бани, алкоголь всякий, проституток расплодилось… Потом начался обмен – все меняли на водку и наркотики. А проститутки исчезли. Потому что женщины и без того стали вести себя это… свободнее. Но деньги еще ходили. Особенно доллары.
– В Москве уже полгода бардак творится. Хорошо хоть жратвы везде навалом и бесплатно. А телефоны и электричество у вас когда отрубились?
– Когда я улетал, все работало.
– Пиздец какой-то. Вот, блядь, дисциплина! Жить и радоваться. Хули тебя в Москву потянуло?
– Посмотреть хотел… Я всегда мечтал в Москве побывать. И поехал-то рано – за месяц. Прожил тут недельку, билеты у меня были обратные. На самолет. И вдруг раз – самолеты не летят, поезда не идут, машин нет…
– А ты как думал? Привык чтоб тебя возили на своем горбу?
– Так за деньги же!
– Да, блядь, на хуй они кому нужны твои деньги? Полный карман денег тащишь, а ты иди купи чего-нибудь, а?
Я на ходу засунул руку в карман и вынул пачку долларов. Разорвал резинку и швырнул вперед. Бумажки веером разлетелись по высыхающему асфальту. Ветер тут же подхватил их и с ревом унес вперед. Олег покосился на меня через плечо.
– Артист, блядь. Этот, блядь, как его. Хули выебываешься? Довыебывался уже и все равно выебываешься. Вот главные деньги среди этого говнища… – он похлопал по кобуре пистолета. – Понял? Все что хочешь куплю. Как я у тебя бутылку купил.
– А билет до Екатеринбурга мне купишь?
– Ну теперь конечно хуй. Потому что их нет, понял? А раньше бы купил как не хер делать. И поехал бы ты жариться к мамке с папкой. К доцентам.
Некоторое время мы шли молча – Олег впереди, я сзади.
– А ты в нее сразу поверил? – спросил я.
– Не понял.
– Ну в Блуждающую звезду. Когда первый раз доклад Штудельта был опубликован в газетах, я не поверил. И когда верующие стали про конец света кричать, тоже не поверил. И когда первая волна паники поднялась – тоже не верил. А вот когда доцент Саливаров… я хорошо запомнил этот момент, такая тишина настала в аудитории, что…
– Я сразу поверил. – перебил Олег. – Башку надо иметь на плечах. Так вот, входит майор Лухой. А мы смотрим – тоже пьяный в жопу. Просто в полную жопень. Разинул ебальник, мы думали – пиздец. А он так – водка есть? И падает на стол! Тут прапор – р-раз из комнаты! Прибегает с литром и ставит. Наливает Лухому стакан до краев – тот хуяк, выпил. А мы ему еще стакан – он хуяк, выпил – и вконец убился, падает на пол. А прапор как заржет, мы ржем, ну просто пиздец. А Тимур, сука, так подмигивает – давай ему ебальник нитрокраской распишем? У нас в каптерке нитрокраски до хуя было финской. Прапор, бля, хоть пьяный, а насторожился и по-тихому съебался. А мы, как два мудака, берем нитрокраску и расхуяриваем Лухому ебальник под не еби боже. Лицо – синее, нос – зеленый, вокруг глаз – круги, блядь, красные, просто хоть растяни за щеки и кидай на хуй в небо вместо радуги… уй, блядь! – Олег оступился и чуть не упал в серебристо-синюю лужу.
– Куда мы идем? – спросил я.
– Куда… За бабами. Ебал баб хоть раз?
– Ебал.
– Не пизди.
– Не пиздю. Не пизжу я.
– И много выебал?
– Ну так, бывало…
– А я до армии никого не ебал. Пиздил всем что ебал, а сам не ебал. А в армии ебал один раз. Нас с Тимуром на пилу послали, ну и еще двух салаг. Нормальные пацаны были. И ни хуя мы за день не успели, а на ночь кинули нас под деревней на сеновал, даже, блядь, не кормили ни хуя. А тут к нам местные бабищи пришли сами на хуй. Штук семь. У них там в селе какая-то ебанная свадьба была, все пьяные в жопу. Местные парни пьяные в жопу, а тут они услышали что солдаты приехали. Прикинь, бля? Мы их всю ночь ебали. А утром местное пацанье пришло, толпа, блядь, человек пятнадцать демонов. И таких они пиздянок нам раскрутили… Я еще ничего отделался, только башку разбили. Тимуру эту… ключицу сломали. А салаге одному вобще почки отбили на хуй. Он три дня кровью ссал, потом падать начал, понял, да? Нас в медсанчасть забрали. А потом в госпиталь. А мы их не запиздили ни хуя не одного, чего мы можем когда их пятнадцать? А после армии я много ебал.
Палило с каждой минутой все сильнее, идти по такому пеклу было невозможно. Народу на улицах становилось все меньше. Олег бросил на асфальт форменную куртку и остался в майке. Мы старались идти в тени домов, перебегая яркие промежутки.
– Ну все, пришли. Я заебался. – сказал Олег. – Смотри, здесь уже никого нет. Куда все попрятались?
– Процентов тридцать по домам сидит, процентов тридцать в метро забились, остальные в церквях.
– Не умничай. Вон баба идет.
Прямо на нас, прикрыв голову от зноя полотенцем, торопливо шла девушка в белой майке и джинсах.
– Стоп. – сказал Олег и схватил ее за руку.
– Вы что? Вы кто? – дернулась девушка.
– Куда идешь? Пойдем с нами.
– К матери иду… – тихо заговорила она, словно поняв все и пытаясь его убаюкать, – Они в разводе, я полночи у отца сидела, а до рассвета к матери. А он не может, у него своя семья, а мать у меня с характером. И в церковь тоже не пошла. А у меня парень в церковь ушел, он не может без Господа, а я без матери не могу. И ни туда не могу, ни сюда. А тут иду и никого кругом нет, почему никого нет на улицах?
– А хули делать под таким пеклом? Давай, пошли вон в подъезд.
Девчонка замерла, посмотрела на Олега и вдруг заголосила на всю улицу:
– Спасите! Помогите! Убивают! Помогите!
– Ну кричи, кричи… – усмехнулся Олег. – Убивают, бля. Все там будем на рассвете.
– Ну помогите, ну кто-нибудь!! – голосила девчонка, пытаясь вырвать руку из железного кулака Олега.
Тот стоял, спокойно прищурившись.
– Думаешь кто-нибудь выйдет? Ни одна сука не выйдет. Уже никто никому на хуй не нужен. Только ты нам с Колькой еще нужна. Цени, блядь.
И вдруг за его спиной хлопнула дверь – из дома напротив выбежали два мужика, явно отец и сын. Лица у обоих были зверские и небритые. В руках у старшего была монтировка. Олег резко схватился за кобуру и хотел было обернулся, но старший уже повис на его спине и начал душить, обхватив горло монтировкой. Младший зашел спереди, повернулся ко мне спиной и начал методично бить Олега кулаком в живот. Девчонка отбежала в сторону и теперь стояла, испуганно вжавшись в стену дома. На меня никто не обращал внимания. Тогда я поднял с асфальта обломок арматуры, шагнул вперед и со всего размаха опустил его на бритый затылок младшего. Послышался хруст, брызнула кровь, и он осел на асфальт. Тотчас же Олег резко наклонился и перекинул старшего через голову – тот мешком шлепнулся рядом с сыном и попытался встать на ноги, но Олег уже достал пистолет и выстрелил ему в голову. Затем вытер рукавом лицо, проворно прыгнул назад и схватил за руку остолбеневшую девчонку.
– Так кто тут, бля, щенок? – произнес я, переводя дыхание. – Я щенок?
– Пошли отсюда. – Олег решительно дернул девчонку за руку и бегом поволок в боковой проулок. Я бросил окровавленный прут и кинулся следом.
Мы неслись минут пять, петляя дворами. Наконец забежали в подъезд старой гранитной девятиэтажки и потопали по ступенькам вверх. Олег одной рукой крепко держал притихшую девчонку, а другой дергал все двери подряд. На восьмом этаже одна из дверей распахнулась и мы зашли внутрь.
Раньше в этой квартире хорошо жили. Мебель была сплошь старинная, но неизменно целая и со вкусом подобранная. Под ногами шелестели ковры, со стен глядели настоящие картины в золоченных рамах. В одной комате даже стоял рояль. На его черной поверхности играл синий свет, лившийся из просторных окон. Здесь было чисто и, главное, прохладно – каменные стены, хорошо промерзшие за зиму, не успели растратить остаток январских холодов.
