Евгений Гуляковский - Долгий восход на Энне
– Совсем ничего?
Дубров отрицательно покачал головой.
– Совсем. – Он нервно поправил галстук, встал и сразу же вновь уселся за массивный стол ректора. Ротанов проводил его внимательным, чуть прищуренным взглядом.
– Этого не может быть, Сергей. Я читал ваши отчеты.
– Отчеты! – Дубров вновь вскочил и почти пробежал по кабинету, едва не опрокинув стул. – Отчеты! Когда есть настоящий успех – не надо читать отчетов. А когда его нет – остаются отчеты, они для того и существуют. Признаться, после их прочтения мне приходится повторять совершенно очевидную истину: «За все эти годы мы ни разу, ни на секунду не смогли изменить естественного течения времени. И никогда не изменим. Никогда».
– Да подожди ты, не горячись. У вас же есть масло трескучек!
– Ах, масло! Масло это – наркотик, не более. Об этом мы тоже писали в отчетах.
– Ты хочешь меня уверить, что за все эти годы никто так и не попробовал масла, не нашлось ни одного сумасшедшего, ни одного смелого парня, который бы, несмотря на запрет, повторил наш эксперимент?
– Да были, конечно, были. – Дубров безнадежно махнул рукой и тяжело вздохнул. – Я и сам, если честно, пробовал, и даже не один раз. Только с тех пор, как мы с тобой вырастили маточное растение, масло трескучек действительно превратилось в наркотик и сразу же вся наша деятельность здесь стала походить ни какой-то пестрый балаган…
– А сами трескучки?
Дубров подошел к полке, сорвал с нее несколько толстых папок. Поток пластиковых микрописных текстов хлынул на стол.
– Вот это все о трескучках. Восемьдесят докторских диссертаций. Никто не сможет даже прочесть этого. Не хватит специальной подготовки. Если бы мы открыли хоть что-нибудь стоящее, достаточно было бы одной страницы. Мы зашли в тупик и не хотим в этом признаться. Я искал тебя. Мне нужен человек, достаточно мужественный и авторитетный, чтобы поставить на Совете вопрос о закрытии нашего института!
– Пусть он себе работает. Иногда нужны долгие годы постепенного накопления фактов для маленького шага вперед. Это не для тебя. Институт здесь ни пру чем. Тебе надо уходить отсюда.
– Мне? Куда? – Дубров явно растерялся. Очевидно, эта простая истина до сих пор даже не приходила ему в голову. – Кому я нужен? Что я умею, кроме этого? – Он постучал по микропластам. – Я посвятил исследованию трескучек всю свою жизнь.
– Ну не всю. Пока еще, слава богу, не всю. Ты уперся в одну-единственную проблему. Не спорю, это такая проблема, на которую может не хватить и десятка жизней. Которая, возможно, вообще не имеет положительного решения.
– Справились же с ней рэниты!
– Так то рэниты. Не нравится мне, что переход к ним теперь закрыт. Появились «черные корабли»… До вас эти сведения вряд ли дошли, пока это только предположение, но мне кажется, мы вновь столкнемся с проблемой рэнитской цивилизации. Неизвестно, где тебя ждет решение. Я прилетел пригласить тебя в свою экспедицию.
– И бросить институт? Если уж искать ключ к рэнитской проблеме, так только здесь, на Реане.
Ротанов знал, что уговорить Дуброва будет непросто. Поэтому он не стал торопить события. Решил осмотреться, нащупать слабые места в доводах Дуброва и попросил выделить ему коттедж для отдыха.
– Коттедж? Старых коттеджей здесь теперь нет, дорогой мой! – почти с гордостью сказал Дубров, хотя и чувствовалась в его гордости некая тщательно замаскированная горечь.
– А что есть?
– Шедевры современной архитектуры. Все до конца автоматизировано и механизировано, как в лучших столичных гостиницах!
– А те, в которых мы жили?
– Их давно снесли.
– Что делать. Придется спать в шедевре…
Заснуть ему не удалось. Огромная зеленоватая луна Реаны бередила старые воспоминания. Рождала тревожные мысли.
Кто-то закрыл временной переход на Реане или действительно изменились трескучки?
Днем, стараясь разобраться в этой задаче, Ротанов прошел по институту. Его поразило обилие всевозможной аппаратуры. Лабораторные растения, опутанные системой датчиков и проводами, казались пленниками, задыхающимися в неволе… Не здесь ли причина?
Он встал со своей пневмоавтоматизированной постели, погасил услужливо вспыхнувший ночник, которому все равно не под силу было соперничать, со светом реанской луны, и стал собираться в дорогу. Самым трудным оказалось отыскать винтовой пресс. Не желая рисковать, он решил в точности повторить свой старый эксперимент с переходом. В конце концов в суставе робота-уборщика нашелся подходящий винт.
Реликтовой рощи не тронули, и ему удалось даже в полутьме отыскать тропинку к нужному дереву…
И сразу же, как много лет назад, на него буквально обрушился ослепительный свет солнца. Во рту чувствовался горьковатый привкус масла трескучек. Ротанова окружал уже иной мир.
Переход удался. Он осмотрелся, узнал рощу с укороченными макушками, но все еще не мог прийти в себя, потому что в глубине души не верил в возможность нового перехода.
Все, что случилось с ним на этой планете много лет назад, сегодня казалось нереальным, смутным сном.
Вдруг рука его наткнулась на шуршащую ткань силоновой куртки. Что-то было неправильно, ведь неживая материя не могла проходить сквозь барьер… Им владели сомнения: может быть, он просто заснул, масло подействовало как снотворное.
Он вскочил и сразу увидел высокие зубчатые стены замка рэнитов, еще не обглоданные временем. Если бы переход не получился, он не мог бы видеть этих стен, и все же что-то было не так.
Куртка, мелкие вещи в кармане – но если сквозь барьер в принципе возможно переправлять материальные предметы, значит, рэнитам можно помочь выбраться из чудовищной ловушки, в которую они сами себя загнали.
И только теперь ожили тени старых воспоминаний. Перед ним встало строгое удлиненное лицо женщины с серебряной диадемой на голове. Лицо, которое он надеялся забыть, но оно жило все эти годы в уголках его памяти. Лицо гордой рэнитки, что отвергла и его помощь, и его участие в делах своего народа, и его самого…
С тех пор кое-что изменилось. Прошлый раз он был здесь в роли просителя, растерявшегося, подавленного, безоружного, согласившегося на предложенные ему условия, – сегодня это не так.
Он шел по дороге, вспоминая каждый ее поворот. Вот здесь показалась повозка, здесь он выскочил с самострелом в руках навстречу дрому, и она назвала его Ролано…
Последний поворот тропинки – вот и ворота замка. Отсюда уже можно рассмотреть бойницы на башнях и массивное золотое солнце, сверкавшее над аркой. Распахнутые настежь ворота заставили его ускорить шаг. «Кажется, я опоздал, – подумал Ротанов, – кажется, я все-таки опоздал… Я предупреждал их, что рано или поздно дромы проникнут в замок!»
Во внутренних помещениях он не нашел следов разгрома или поспешного бегства. Похоже, дромы тут были ни при чем…
Ветер гулял в распахнутых окнах, заносил пылью мозаичный пол… Исчезло все – даже мебель, даже массивный деревянный стол из трапезной.
«Значит, они ушли. Сложили вещи, забрали их и ушли – но куда?»
Бросить старый замок, чтобы где-то в другом месте планеты строить вручную новую крепость? Нет, это бессмысленно. У них оставалась лишь одна возможность – уйти сквозь время. Скорей всего они нашли способ вернуться на свою родину, отделенную от них тысячелетиями и миллионами километров. Рэниты были могучим и гордым народом – они вполне могли справиться с такой задачей, и они ушли, оставив здесь только эти мертвые стены, словно замок был всего лишь скорлупой огромного яйца, выполнившего свое назначение. Он не мог примириться с тем, что рэниты ушли, не оставив следа.
Он обходил все снова и снова, надеясь найти хотя бы намек на трагедию, которая здесь произошла, но его не было. Стоя у амбразуры замка на верхней галерее, где когда-то Вельда поведала ему историю рэнитов, слушая доносившиеся снизу звуки чужого мира, он ощутил такое беспредельное одиночество и такую тоску, каких не испытывал еще ни разу. Все его надежды рухнули, и разочарование оказалось слишком сильным.
«Она могла бы оставить хоть знак, хоть намек на память обо мне».
Так и не совладав с разочарованием, Ротанов медленно пошел вниз. Смеркалось. Огромное багровое солнце наполовину опустилось за горизонт. Мир внизу, за стенами замка, жил своей полнокровной жизнью. Ему не было дела ни до пришельцев, построивших здесь эти чуждые ему каменные стены, уже тронутые разрушением. Ни до одинокого человеческого существа, запутавшегося в бездне времени, так и не сумевшего преодолеть ее теплотой своего чувства. Холод, мрак, молчание оказались сильнее…
Неужели так бывает всегда и повсюду? Неужели тьма с неизбежностью поглощает все живые огоньки – память, дружбу, любовь? Неужели энтропия прогрессирует даже в мире человеческих чувств? И нет ей преграды, предела?
Он не мог с этим согласиться и не находил другого ответа.
