Уильям Гибсон - Все вечеринки завтрашнего дня
Миновав тошнотворно-зеленое солнце главного гидропонного фонаря, помещенного в ржавую строительную арматуру, она подтягивается на последней алюминиевой ступеньке и пролезает в узкое треугольное отверстие.
За ширмами стен из разбухшего от дождей композита темно. Одни лишь неясные тени там, где она помнит яркий свет, и она замечает, что верхнюю лампочку в этом глухом помещении кто-то выкрутил. Это нижний конец фуникулера Скиннера — маленькая подъемная тележка, взятая у мусорщиков. Фуникулер соорудил для старика чернокожий мужчина по имени Фонтейн, и именно здесь она пристегивала велосипед в свои курьерские дни, втаскивая его на плече по другой, не потайной лестнице.
Она рассматривает зубчатый трос фуникулера, от скопившейся пыли смазка на нем стала тусклой. "Гондола", желтый муниципальный ящик для вторсырья, достаточно глубокий, чтобы стоять в нем, держась за край, ждет, где и положено. Но если "гондола" находится здесь, это скорей всего значит, что нынешнего жителя кабельной башни нет дома. Если, конечно, тачку не спустили вниз в ожидании гостя, а в этом Шеветта сомневается. Когда находишься наверху, лучше, чтобы тачка была под боком. Шеветте знакомо это чувство.
Она начинает карабкаться по деревянным ступенькам кое-как сбитой стремянки, и карабкается, пока не ударяется головой о трос, и вот уже щурится от ветра и серебристого света. Видит чайку, неподвижно зависшую в воздухе в каких-нибудь двадцати футах на фоне городской башни.
Ветер треплет волосы Шеветты, изрядно отросшие с тех пор, пока ее здесь не было, и в ней возникает чувство, которому не найти названия, но которое всегда было с ней, и она не видит смысла забираться дальше, потому что теперь она знает, что дома, который живет в ее памяти, больше нет. Лишь пустая скорлупка, дребезжащая на ветру, — там, где она лежала когда-то, закутавшись в одеяла, чувствуя запах машинного масла, кофе и свежих опилок.
И где, вдруг она понимает, была порой счастлива от полноты бытия и готовности встретить завтрашний день.
И она сознает, что стала другой и что, когда была счастлива, вряд ли осознавала это.
Она, сутулясь, втягивает голову в спасительный панцирь куртки и представляет себе, как плачет, хотя знает, что этому не бывать, и начинает спускаться вниз.
20. БУМЗИЛЛА
Бумзилла сидит себе на поребрике, рядом с фургоном, эти две сучки сказали, заплатим, если присмотришь. Еще полчаса не придут, он найдет подмогу и разденет фургон. Хочется заиметь того надувного робота, который был у сучки блондинки. Вот это круто. Гонять эту летучую говешку.
Вторая сучка, типа как байкерша, на ней старая куртка, очень крутая, посмотришь — так снята с какого бандюги. Напинаю в задницу, такая вот куртка.
Куда они смылись? Голодно что-то, ветер с опилками в рожу, дождь накрапывает.
– Ты не видел вот эту девчонку? — белый мужик, с виду киноактер, рожа вся в темном гриме, как у этих, с южного побережья. Вон как выпендриваются, когда надумают сюда сунуться, шмотки заношены на хрен, типа как все путем. Кожан такой, типа только что припарковал за углом свой раздолбанный самолет. Синие джинсы. Черная фуфайка.
Бумзилла точно бы блеванул, попробуй кто запихать его в такое дерьмо. Бумзилла, — он знает, чего напялить, когда со своим дерьмом тут разгребется.
Бумзилла таращится на снимок, мужик его сует прямо под нос. Видит ту сучку, которая типа как байкерша, только шмотки покруче.
Бумзилла смотрит на харю в гриме. Видит белесые голубые буркалы на фоне грима. Типа: сиди, где сидишь. Типа: не рыпайся, башню разворочу.
Бумзилла смекает: мужик не в понятии, что это ихний фургон.
– Она потерялась, — говорит мужик.
"Сам ты, мудак, потерялся", — думает Бумзилла.
– Никогда не видал. Буркалы смотрят пристальнее.
– Пропала без вести, понял? Хочу ей помочь. Сбежавший ребенок.
Мысленно: ну и ребенок, бля; сучка-то старше моей мамаши.
Бумзилла качает головой. Еще как серьезно качает, самый децл, туда-сюда. В смысле "нет".
Голубые буркалы шарят вокруг, ищут кого другого, чтобы засветить свой снимок; шарят мимо фургона. Ясно, в непонятках мудила.
Мудила отваливает налево, туда, где тусуется народ у кафешки, сует им свой долбаный снимок.
Бумзилла смотрит, как мудила сваливает.
Бумзилла сам сбежавший ребенок и собирается им оставаться, пока не сдохнет.
21. "ПАРАГОН-АЗИЯ"
Сан-Франциско и Лос-Анджелес больше походили на две разные планеты, чем на два разных города. И дело было не в трениях между Северной Калифорнией и Южной Калифорнией, а в более глубоких корнях. Райделл помнил, как много лет назад сидел где-то с пивом, смотрел "церемонию отсоединения" по Си-эн-эн и даже тогда не проникся всей этой заморочкой. Но вот сама разница — это было.
Жесткий порыв ветра швырнул ему в лицо дождь, когда он шел вниз по Стоктон, чтобы выйти на Маркет. Девицы из офисов придерживали руками юбки и хохотали, и Райделлу тоже захотелось смеяться, впрочем, это прошло еще до того, как он пересек Маркет и двинулся вниз по Четвертой.
Именно здесь он встретил Шеветту, здесь она когда-то жила.
Они с Райделлом ввязались в этих местах в одну авантюру, потом встретились, а уж окончание этой авантюры занесло их в Эл-Эй.
Ей просто не понравился Эл-Эй, постоянно твердил он себе, хотя знал, что совсем не по этой причине все вышло так, как вышло.
Они приехали на Юг настоящей парой, а Райделл зачем-то решил превратить в телешоу то, через что им вместе пришлось пройти. "Копы влипли", конечно, заинтересовались, так как "Копы" уже проявляли к Райделлу интерес давно, еще в Ноксвилле.
Свеженький после Академии Райделл с ходу применил смертоносное оружие при задержании удолбанного "плясуном" психа, который пытался прикончить детей своей собственной подружки. Подружка впоследствии пыталась судиться с округом, городом и самим Райделлом, так что "Копы влипли" решили, что с Райделлом может выйти неплохой эпизод. И они его дернули самолетом в Южную Калифорнию, где у них была база. Он получил личного агента и все такое, но сделка не состоялась, и его взяли в "Интенсекьюр" водителем броневика, выезжать по вызовам. Как только он умудрился устроить так, что его уволили, случилась поездка в Северную Калифорнию, для временной и сугубо неофициальной работы — участия в местной операции "Интенсекьюр". Тут-то он и влип в заваруху, которая "подарила" ему Шеветту Вашингтон. В общем, когда он вернулся в Эл-Эй с готовым сюжетом и под ручку с Шеветтой, "Копы влипли" уже делали стойку. Они как раз раскручивали свой бизнес, превращая каждый эпизод в сериал для укрепления своих позиций на рынке, и отделу демографии понравилось, что Райделл — мужчина, что он не слишком молод, не слишком образован и, кроме того, — южанин. Еще им понравилось, что он не расист и уж конечно то, что при нем была эта смазливая, альтернативного типа деваха, такая крепенькая, будто может легко колоть грецкие орехи, зажав их между ляжек.
"Копы влипли" засунули их в сомнительный маленький отель неподалеку от Сансет, и они с Шеветтой были там так счастливы — первые две недели, что Райделл едва мог вынести одни лишь воспоминания.
Каждый раз, когда они ложились в кровать, ему начинало казаться, что они творят историю, а не просто занимаются любовью. Номер был похож на небольшую квартирку, с отдельной кухней и газовым камином, и по ночам они кувыркались перед камином на одеяле, брошенном на пол, все окна открыты, весь свет погашен, синее пламя чуть мерцает, боевые вертолеты ДПЛА гудят над головой, и когда он оказывался в ее объятиях или она ложилась, повернувшись к нему лицом, он понимал, что это — хорошая история, самая лучшая и что все теперь выйдет просто замечательно.
Не вышло.
Райделл никогда особо не задумывался о своей внешности. Ему казалось, с этим все в порядке. Женщинам он, похоже, вполне нравился, ему даже говорили, что он похож на молодого Томми Ли Джонса, а Томми Ли Джонс был кинозвездой в двадцатом веке. И потому, что ему так сказали, Райделл однажды взял и посмотрел пару фильмов с этим парнем; фильмы ему понравились, хотя никакого сходства он не увидел и слегка озадачился.
Однако он начал беспокоиться, когда "Копы влипли" назначили к нему костлявую белобрысую стажерку по имени Тара-Мэй Аленби, которая ходила за ним как привязанная и набирала метраж установленной на плече неподвижной камерой.
Тара-Мэй жевала жвачку, мудрила с фильтрами и, в общем и целом, бесила Райделла до зубовного скрежета. Он знал, что сигнал с ее камеры идет напрямую к "Копам влипли", и стал подозревать, что они не слишком довольны тем, что видят. Тара-Мэй не развеяла его опасений, объяснив Райделлу, что камера добавляет верные двадцать фунтов к любой внешности, но, дескать, подумаешь, ей самой Райделл нравится вот таким, натуральным, в самом соку. В то же время она постоянно намекала, что он мог бы и подкачаться. Почему бы не последовать примеру этой вашей подружки, говорила она, вот так крепышка, даже зависть берет.
